Глаза даны, чтоб видеть, губы — целоваться, а сердца — любить

И ветхим истинам одной не умалить: Глаза даны, чтоб видеть, губы — целоваться, а сердца — любить. Оскар Уайльд, «Пантея»

Зависнув в воздухе, Лайввайр расхохоталась. — О, так ты теперь в прямом смысле «Синий», — фыркнула она, молнии шипели и трещали у неё на ладонях. — Тебе идёт! Через мониторы Башни Бэтмен проследил, как Супермен (волосы того действительно отливали чернильной синевой, кожа — бледным ультрамарином, а от глаз и тела змеились ленточки разрядов) избежал посланной молнии, полетел к преступнице, но за миг до удара увернулась и она. — М-м, — заметила она, продолжая разглядывать Супермена, — скинуть плащ было удачным решением. Показывает во всей красе твою чудесную синюю за… Эй! — Супермен развернулся в полёте быстрее, чем она смогла осознать, и следующий трещащий искрами удар прошёл от суперзлодейки в считанных дюймах. — А я-то думала, что ты не поднимешь руку на леди. На мгновение Бэтмен забеспокоился, что Супермен заявит, что Лайввайр нисколько не леди, но тот лишь направил в её сторону череду ударов, которых она вновь с лёгкостью избежала. — Осторожнее, — вмешался Бэтмен, зная, что передатчик направит его слова прямо в ухо Кларку. — Она не уступает тебе в скорости. И лучше управляет способностями. Супермен пробормотал что-то неясное. И снова помчался к Лайввайр, в этот раз впечатав удар ей в челюсть. Лайввайр отлетела назад, широко распахнутыми глазами глядя на него. А потом её улыбка стала ещё шире. — О-о-ого. Как приятно, — пропела она. — Давай ещё раз, здоровяк. — Что произошло? — нахмурился Бэтмен. — Когда я её ударил… Она… — удивлённо сказал Кларк. — Я почувствовал… Он ещё говорил, а Лайввайр уже неслась навстречу, обхватила его руками и впечатала в его губы поцелуй. Раздался треск, экраны на секунду подёрнулись сплошной рябью. А когда картинка восстановилась, Лайввайр окутывало облако электричества с короной мощного излучения вокруг тела. — Да, да, да! Вкуснятина! Тогда теперь я хочу… Потрескивающая молния ударила Супермена точно в грудь, и его начало сводить судорогами. — Супермен! — Бэтмен вскочил из кресла, оценивая данные о состоянии костюма — сделанного Лютором костюма, — который сохранял целостность состоящей из чистой энергии формы Супермена. Показатели зашкаливали, поступали данные о множестве пробоев, шёл глобальный отказ систем. Бэтмен лихорадочно вводил команды телепорта. — Супермен, я вытаскиваю… Ещё одна ослепительная вспышка; когда же Бэтмен смог рассмотреть поле боя, Лайввайр лежала навзничь на груде обломков, без сознания и с блаженной улыбкой на лице. А с высоты метрополисского неба пустой синей тряпкой неспешно спускался костюм Супермена. Когда Бэтмен прибежал к телепорту и увидел, что никого там нет, дыхание в груди встало комом. Нет, есть! На одной из платформ стояло колонной силовое поле, замкнувшее в себе опасное излучение, которое Бэтмен телепортировал на Сторожевую Башню. Голубовато-белое зарево внутри щита подёргивалось и трещало, то формируя из света неясный силуэт, то вновь распадаясь в бесформенную белизну. Не сознавая, что делает, Бэтмен прижал ладонь к внешней, стеклянно-твёрдой границе силового поля. Свет за преградой сгустился и, будто металлическая стружка под действием магнита, устремился к точке соприкосновения. — Кларк, — прошептал он. — Потерпи. Я найду тебе какое-нибудь прибежище. Перейдя к панели управления телепортом, он уставился на кнопки и переключатели. Свет внутри колонны растёкся и вновь потерял плотность. Времени не оставалось, и на ум Брюсу пришло только одно безопасное место, которое могло вместить в себя электрические импульсы, бывшие его товарищем по команде. Осторожно, будто опасаясь навредить резким движением, он телепортировал электрическую форму Супермена внутрь компьютера Сторожевой Башни. — Супермен? — позвал он в воздух. — Ты меня слышишь? Из динамиков компьютера раздалось потрескивание: — Бэтмен? — Голос едва ли напоминал Кларка, вся глубина и индивидуальность оказались стёрты до металлической монотонности. — Где я? Я… ничего не вижу. — Ты в… компьютере Башни. Чтобы ты не успел раствориться, мне пришлось поместить твою энергию сюда. — Лайввайр. Я помню. — У тебя там… всё хорошо? — Вопрос, пожалуй, был глупым. — Тут… Здесь всё очень непривычно. Я не могу ничего видеть. И слышать на самом деле тоже не могу. Здесь лишь… сплошные данные. Я воспринимаю твой голос, длину звуковых волн, но слышать… Слышать твой голос не могу. Будто… Будто я в нигде. Сплетение чистой информации. Нематериальность. Очень интересно. Бэтмен нахмурился, слушая безжизненно-механический голос. — Мы заставим «ЛексКорп» сделать для тебя новый костюм. — Не думаю, что Лютор захочет помогать. — О, ещё как захочет. И тот захотел. После короткого визита Бэтмена и пары тщательно подобранных фраз. — Чёрт тебя дери, мне нужно время! — зарычал в конце беседы Лютор. — И, пока я работаю, я не позволю тебе стоять у меня над душой. — Когда костюм будет? — Тогда, когда будет, — буркнул Лютор, и Бэтмен вынужден был довольствоваться этим. Стоило ему вернуться в центральную мониторную, из динамиков раздался голос Супермена: — Я изучал системы Сторожевой Башни. Тебя не было довольно долго. — За монотонной размеренностью прозвучал едва уловимый упрёк. — Меня не было всего час. — Час? Мне показалось, что намного дольше. Информация здесь обрабатывается столь быстро. Едва я успею подумать. Мне показалось… Тебя не было долго. Я рад, что ты вернулся. Поговори со мной. Пожалуйста. — Лютор работает над твоим костюмом. Я указал ему на пиар-выгоду стать твоим спасителем, что на данный момент перевесило сладость мести. А ещё Бэтмен продемонстрировал, что мановением руки может обвалить акции «ЛексКорп». Как он и думал, рано или поздно те долгосрочные вложения дадут свои плоды. — Надеюсь, он скоро закончит. Мне здесь не по себе. — Голос Кларка звучал сухо и размеренно. — То есть? — Я… будто растягиваюсь. Ты не можешь представить, что такое… пустота. Ничего не видно, не слышно, совершенно никаких сенсорных ощущений. Только данные, факты, информация. У меня есть доступ к тысячам меню со всех концов света, но я не могу вспомнить вкуса жареных луковых колечек. Могу прочитать рецепт, но не могу представить вкуса, или запаха, или даже как они выглядели. Брюс нахмурился: — В наших базах есть изображения. — Это другое. Для меня всё единицы и нули, поток данных. Не сами предметы. Я знаю, что экспериментально установлено, что под синим подразумевается свет с длиной волны от четырёхсот сорока до четырёхсот девяноста нанометров, но я не могу больше его увидеть. — В пошедшем помехами голосе проявилась нотка страха. — Брюс, расскажи мне, что такое синий. Брюс опустился в одно из кресел и окинул взглядом стену компьютерных блоков, которые удерживали сознание его друга. — Синий, — медленно сказал он. — Синий сам по себе крайне абстрактное понятие. Это цвет… неба и моря, хотя море скорее зеленовато-серое или даже коричневое. Это проблеск крыльев сойки, севшей на снег. Туманная тёмная синева сапфиров или яркая чистота бирюзы. Бархатное и глубокое небо сразу после заката. Это… — «Открытый взгляд, сияющий дружбой». — Это глупость какая-то, что я накручиваю поэтические метафоры вокруг синего цвета. — Нет, прошу тебя, не останавливайся. Помогает. Я почти… Он снова исчез. Всё исчезло. Голос звучал глухо, безжизненно, и Бэтмена укололо тревогой. — Я продолжу, — сказал он, наклоняясь над клавиатурой. — Просто скажи мне, о чём хочешь послушать. — О чём угодно. Всё, что не является пустой информацией. Чувства, человеческие ощущения. Мне нужно… — Голос оборвался статикой, и Бэтмен поспешил начать говорить, дал словам живительной нитью описаний между ним и Кларком лететь вперёд мыслей. — Ты упомянул луковые колечки. Некоторые любят их в панировке, но правильнее делать в кляре. Эта золотистая пышность теста, когда лук вплавляется в него, пока они едва не пропитываются друг в друга, а жар от внешней поверхности источает сладость хорошего лука. Достаточно горячо, чтобы почти обжигать пальцы, а запах теста, масла и лука сливается в целое… — Он пытался не думать, насколько абсурдно выглядит в костюме Бэтмена, расписывая монитору луковые колечки. — Или вкус маринованных огурчиков, хрусткость, терпкий привкус уксуса и чеснока на языке, чуть острый и с кислинкой. А первый глоток холодной воды в жару, сладкое облегчение ровно за секунду до того, как почувствуешь, что жажда наконец утолена. — Жара… — Да, жаркий летний день. Настоящий зной, когда, стоит тебе выйти на улицу, у тебя по спине пот льётся прямо потоком, капли на бровях, одежда липнет и кажется, что дышишь кровью, воздух вязнет в лёгких, ты будто захлёбываешься. А стоит войти в кондиционированное помещение — лавина холода, в мгновение ока пот превращается в ледышки, тело колотит дрожь, но такая приятная. — Да, — прошептал Кларк. — Расскажи всё. Хорошее, плохое. Ты должен продолжать. Не дай мне… ускользнуть снова. — Тогда слушай, — сказал Брюс. — Слушай меня. Вспомни музыку: визгливые скрипки и литавры, грохот которых ощущаешь всем нутром, вибрация терменвокса, латунные трубы фанфар. Человеческий голос, самый прекрасный из инструментов, Кларк, как нарастает его сила во время пения, вливаясь в гармонию. Грегорианское пение, «Бич Бойз», детские считалки. — Я почти смог… Нет, это математика: резонансы и частоты, это не то. Ничего большего. — Запах. Запах является одним из самых интуитивных ощущений, Кларк, и неразрывно связанным с воспоминаниями. Вспоминай, как что пахнет. Как по весне слабо и тоскливо пахнет сирень. Как пахнет дрожжами свежеиспечённый хлеб, словно у тебя на кухне воплощение жизни. Запах белья только что из прачечной, запах разогретого хлопка, как буквально заявляет он о чистоте. И запахи бывают не только приятные, плохие — тоже часть воспоминаний. Воняет жжённой резиной или мокрой псиной, когда трогаешь липнущий к пальцам мех и от запаха не деться просто никуда. Или скунсы с этой их едкой, предупреждающей и злой вонью, которая забивается в ноздри. — Шелби умудрялась чуть ли не каждую весну напороться на скунса. — За размеренным тоном мелькнул смешок. — Потом всё лето, стоило её шерсти намокнуть, запах возвращался. Никак не могли избавиться. — Именно. — Брюс поднялся из кресла и стоял, стиснув кулаки, словно мог выхватить эту тень смеха и удержать в руках. Без продумывания или какого-то чёткого плана он позволял мыслям течь дальше, лишь бы продолжать говорить: — А как пахнут книги в библиотеке, ветхостью и, одновременно, мудростью. Или чернила из перьевой ручки, на бумаге остаётся чёткий след, он поблёскивает и медленно впитывается, и крошечные точки смазываются всё равно. Стук дождя по жестяной крыше, грохот грома, перекрывающий всё вокруг, даже твои собственные мысли. Влажное ощущение от тумана на твоей коже, крошечные капельки оседают на волосах будто бриллианты. Или древесина, Кларк… Древесные волокна, стружка змеится во время резьбы и сияет в солнечном свете, а если сгрести в горсть, она мягкая будто атлас. Острый запах свежесрубленного дерева, смолистый и тяжёлый запах сердцевины. — Я помню… — Держись за это, Кларк, костюм скоро будет. Только… Не смей позабыть, на что похожа жизнь здесь, рядом с нами. — Продолжай, Брюс. Пожалуйста. И Брюс продолжал. Беспорядочный поток слов, отчаянное заговаривание зубов неизвестности: образы зрительные, и слуховые, и осязательные, ощущения от неги до неудобства, до боли. Брюс тащил в реальность всё, испытанное им когда-либо: воздушность пуховой перины и липкость кишащего клопами лежака, сочную изысканность икры и мимолётное удовольствие от украденного яблока, когда от голода уже кружилась голова. Он говорил, пока не заболело горло, и тогда он описал для Кларка и это — ощущение от каждого слова, царапающего натруженные голосовые связки, и шершавый звук собственного голоса. Он говорил и говорил, не выпуская сознания Кларка, пытаясь сетью из слов привязать его к миру. К себе. Негромкий, потусторонний голос Кларка отзывался то на одно, то на другое, задавал вопросы, озарялся уточнениями и воспоминаниями. Но вопросы звучали всё неохотнее и неохотнее, воспоминания — всё реже. Из-под закрывающихся век Брюс покосился на часы и вздрогнул. Он говорил… Нет, такого быть не может. Пятьдесят часов? Он вызвал Оракул. — О., начинай давить на Лютора. — Хорошо. — …Без излишнего проявления отчаянья. — Конечно, — сказала она с улыбкой. — Конец связи. — Мне стоило попросить её подменить меня, — пробормотал Брюс комнате и гудящим компьютерным консолям. — Я бы предпочёл ничего не менять, — равнодушно отозвался компьютерный голос, однако Брюсу почудилась задумчивость. — Сомневаюсь, что кто-то ещё может помочь мне, Брюс. Твой голос… Он разгоняет этот мрак. Это ничто. В паузах между твоими словами я успеваю обработать тысячу мыслей, потерять себя в единицах и нулях. Но следующее слово возвращает меня назад. Ты… возвращаешь меня. И Брюс продолжал тянуть его назад, удерживал его рядом, звуки и запахи становились приманкой, чтобы уберечь неповторимую душу Кларка от растворения в темноте. Он говорил, пока время не перестало иметь значения, пока не размазалось в дни. А потом он подскочил и понял, что задремал, сидя в кресле. Он резко взглянул на часы. Сколько! Десять минут. Он молчал десять минут. — Кларк? — прохрипел он. Тишина. — Кларк! — Брюс, — прозвучал едва ли намёк на вопрос. — Ты молчал. — Как ты там? — Я воспользовался телескопами Сторожевой Башни и смотрел на звёзды. Они действительно завораживают. Материя звёзд Вольфа-Райе вздымается под импульсами звёздного ветра, у белых карликов вижу водородные спектральные линии Балмера, чёрные дыры ничего не отражают, в них пустота, бессветная прореха в центре мироздания. Чистая информация. — Не голос, а поглотившее тепло ледяное, металлическое любопытство. — Я думаю, что в нынешней форме смогу вечно блуждать по вселенной. Просто… отправлю себя туда, пульсацией энергии сквозь безграничное пространство космоса, через неизмеримые потоки информации. Паника, порождённая отстранённым тоном голоса Кларка, ударила задеревеневшее тело как током. — Кларк. Давай не делать ничего… скоропалительного. — Будет несложно. Капля сознания сольётся с неведомым. — Кларк! — Едва не упав, Брюс рванулся вперёд и прижался ладонями к панели, будто мог схватиться за душу друга и вытянуть к себе. — Ты обязан остаться. Тебе нельзя уходить. Ты… Ты должен снова увидеть меня сам, должен коснуться меня снова. Человеческое прикосновение, Кларк, вспомни его, кожа касается кожи, тёплая ладонь пожимает твою ладонь, изгибы и шероховатости в точности как твои собственные. Линия жизни. Линия судьбы! — Глаза затягивало дымкой усталости и чего-то ещё; он прижался лбом к холодной стенке терминала, на металле от дыхания оседала влага. — Ты столько не испытал ещё, Кларк, столько не попробовал. Столько!.. Повисла короткая пауза. — Чего я не попробовал, Брюс? — прошептал так близко к Брюсу голос. — Ты не почувствовал, как моя ладонь проходит сквозь пряди твоих волос, как кончики пальцев щекочут кожу, прослеживают линии черепа, вниз по затылочной кости, спускаются к шее. Мы не дегустировали с тобою вин. Вино намного вкуснее, когда ты пьёшь его с другом. Насыщеннее. Ты не пробовал отпить из моего бокала, вино рубиново густое и тёмное — и неясное, будто пытаешься распробовать вкус сна. Ты не чувствовал моего дыхания на мочке уха, не слышал, как я прошепчу тебе твоё имя, коротким импульсом к барабанной перепонке: «Кларк». Тебе нельзя уходить, пока не услышишь, не почувствуешь этот звук. Ты не… не посмеешь уйти. Ты ещё здесь? — Я здесь. Его трясло, усталость, страх и какое-то нереалистичное исступление подгоняли его. — Ты должен остаться, пока не увидишь, как выглядят мои глаза, когда я открываю их утром. Я не могу описать их, Кларк, я не знаю, как они выглядят, когда я в первый раз утром смотрю в глаза того, кого люблю. Ты должен остаться, чтобы описать их для меня. Пообещай мне! — Обещаю. Рухнув всем телом вперёд, Брюс упёрся стиснутой в кулак ладонью в слепящий металл. — Столь многое осталось здесь, Кларк. Звук смеха и запах хорошего рабочего пота. Ты так много должен испытать. — Я не ухожу, Брюс. Я прямо здесь. — Голос оставался жёстким и искусственным и всё же каким-то образом потеплел, наполнился улыбкой: — Ты можешь отдохнуть, Брюс. Я не оставлю тебя. Поспи немного. Я за тобой присмотрю. Когда час спустя в мониторную вбежал с новым костюмом Сталь, он увидел, что Бэтмен дремлет стоя, прижавшись щекой к стенке компьютерного шкафа. При звуках его шагов Бэтмен подскочил и выхватил блестящий синий костюм у него из рук. — Спасибо, — буркнул он и спросил в воздух: — Кларк? — Я здесь. Брюс поднял костюм и растерянно посмотрел на него: — Что мне… — Просто держи. Я смогу преодолеть разрыв, не потеряв когерентности. Расправив в воздухе, Брюс держал ткань, пока в воздухе не затрещала энергия. Его окружило потрескивающим и чистейшим коронным разрядом, электричество безболезненным белым калением прошлось по нервам. Почти невыносимая нежность накрыла его с головой, и вдруг он уже стоял на коленях, а в руках его лежало безвольное тело Кларка. Кожа у того на шее искрилась лазурью небесного свода, а волосы отливали чёрной синевой сумерек. Кларк поднял голову, и глаза его, полные света опалы, раскрылись. Он улыбнулся Брюсу. — Ну… — неловко сказал Сталь. — Я пойду. Рад, что ты вернулся, Супермен. — С возвращением, — тихо сказал Брюс. Кларк пах чистотой, воздухом только что прошедшей грозы. Протянув ладонь, он провёл пальцем по нижней губе Брюса, и от прикосновения по телу лесным пожаром прошлась, воспламеняя всё на своём пути, энергия. — Скажи моё имя, — сказал Кларк, и голос его наполнился звучностью, насыщенностью и теплотой вина. — Я хочу услышать, как его скажешь ты. Брюс наклонялся, пока не коснулся губами мочки его уха. — Кларк, — прошептал он, дрожь шла по коже, и ответный трепет шёл от тела в его руках. — Кларк.