Моя Мадонна донна Портинари

Первый раз он увидел ее на балу — пышном и сияющем яркими красками. Этот вечер отразился в памяти четко, как четко только бывает изображение реальности у человека, почти ослепшего, но нашедшего, наконец, панацею от своей болезни. Как четко только мог остаться в голове вечер, в который он встретил Ее. Маленькая девочка, еще совсем несерьезная, точно по годам радостная и светлая, чей взгляд светился лучиками милого лукавства и детской непосредственной хитрости, но было в этом взгляде что-то еще…что-то необычайно возвышенное, спокойное и степенное, доброе, — прощение, понимание, любовь. Тогда она улыбнулась ему, спокойно, даже весело, и протянула руку в тонкой перчатке, из того материала, который и водится только в богатых семьях, и он взял ее ручку в свою ладошку, слегка сжал и тоже улыбнулся, одним только краешком губ, заметив, как она наклонила голову — прямо как Мадонна на той иконе, что висела у него над кроваткой — те же глаза, та же улыбка, то же чувство смирения. И что-то слегка кольнуло прямо там, где, как говорила мать, находится сердце и он испугался — просто, как пугается человек всего непонятного и еще неизведанного, — и даже слегка задрожал, как тонкий, с яркими жилками, листик на промозглом редком ветру, что иногда летает по улицам Флоренции зимой. — Я Биче — Дуранте. Приятно знать тебя, возможно… — но он не закончил, его прервал чудесный высокий голосок девочки — Возможно, увидимся вновь, как знать. А сейчас мне точно пора…пока, Данте. Тогда, в ту ночь, он долго не мог заснуть. А когда, наконец, сновидения увели его в другой мир он видел что-то легкое и невесомое, прямо как улыбка его Мадонны-Биче. Второй раз он увидел Ее, когда возвращался из церквушки, с отдаленной флорентийской улочки, и, глубоко погрузившись в свои мысли, не замечал ничего вокруг — ни света необычайно яркого даже для Италии солнца, ни шумных разговоров разодетых прохожих, ни двух голубков — белого и розоватого — сидевших вдвоем на перилах моста и ворковавших о чем-то своем. Но нет, все его мысли занимал лишь образ, который ему, как другу, с просьбой сохранить в секрете, трепеща показал сегодня брат Симони — знакомый монах. Это была Мадонна, такая чистая и прекрасная, какую он никогда не видел; в белом платье, струящемся до пят, с младенцем на руках; умиротворенная и чистая, — именно то, чего так не хватало Данте последнее время. Жизнь его казалась пустой подделкой, не имеющей никакого смысла, ничего духовного, что он так принял вносить в творчество, что иногда появлялось теперь; он метался и искал среди всей той развращенности и пошлости, что окружала его, что-то высокое, и не находил. Никто — ни ближайшие друзья, ни даже, — о Всевышний, ни дай они узнают — даже наставники не давали чувства завершенности, совершенства этому миру. Но вот вдруг в его слегка подернутом воспоминаниями взгляде, как в зеркале, отразились три силуэта, три женских образа. Глянув на троицу, он тут же отвел взгляд от двух крайних женщин, отодвинув их куда-то на границу восприятия; обе они были чуть старше средней, в темных одеждах, на фоне которых наряд последней казался особенно ослепительным, сияюще-белым, словно одежда ангела — и невольно сосредоточил взгляд на центральной фигуре. Сердце вдруг, как и тогда, в детстве — подпрыгнуло и забилось намного сильнее, раз в несколько ударов словно делая непонятную заминку; в ушах зашумело, кровь прилила к голове, резко расцветив светлую, почти прозрачную кожу юноши. Она увидела его. Посмотрела прямо в глаза, на дне ее светло-голубого взгляда заиграли искорки узнавания, и прекрасная девушка слегка наклонила голову, будто приветствуя — Чудесный день, любезный Алигьери, не правда ль? — произнесло создание, в сотворении которого участвовал сам Всевышний, ведь как иначе она могла бы еще получить этот ангельский голос? — Несомненно, неопровержимо так, донна Портинари — выдавил он и собственный голос показался ему настолько грубым, что улыбка — кроткая и милая, — которой одарила его муза на прощание, вдруг показалась ему легкой насмешкой или укором за грубость, но он не мог не прошептать ей вслед — истинно так, Беатриче. Потом, лежа на смятой постели, смотря мутным, неясным взглядом на исписанные листы бумаги, на которых были переданы — пуская очень нечетко и неполноценно — все его чувства, и ощущал странную негу и удовлетворение, наполнившее его до краев. В ту ночь ему снилась его Мадонна-Беатриче. Третья их встреча отдавалась в сердце поэта ноющей болью. На свадьбе, пышной и прекрасной, как сама Флоренция весной, или как его собственная Мадонна в любом наряде, он понял, что такое неприятие и отторжение. Что такое отказ. Церковь с белыми высокими сводами была вся полна людей, разодетых в лучшие свои наряды, пошитые по последней моде из лучших тканей. Невеста, тихо стоявшая с подругами, казалась настоящей жемчужиной в своем прелестном воздушном платье, чей белоснежный подол, стянутый лентами у талии, делал и так тонкую фигурку еще более точеной. Это платье — походя отметил юноша, оглядывая весь сонм девушек, стоявших рядом с главной на этом торжестве — весьма смелое; даже, пожалуй, слишком, ведь как можно в городе со столь строгими внешне — хотя и развращенными внутри — взглядами, носить или даже шить подобное? Впрочем, мысли его не задержались долго на новобрачной и, сделав легкий невесомый вздох, впустив в легкие тяжелый, душный, проникнутый ладаном и маслами запах церкви, он поднял глаза на девушек и взгляд сам нашел среди них ту, из-за которой сердце привычно уже затрепетало. Сейчас, стоя у древней колонны в месте, где все помыслы должны были быть направлены к Богу, он чувствовал себя еретиком, поддавшимся на соблазн другого Божества, ведь его дыхание было неровным не из-за всепоглощающей любви к Творцу, но из-за простого созерцания его Мадонны. Вдруг он заметил, что среди дам происходит какое-то оживленное волнение — все они шептались, передавая друг-другу, наверное, одни и те же мысли разными словами. Вдруг он поймал лучезарный взгляд его музы, направленный прямо на него самого, и слегка удивился, когда та, не отводя взгляд, наклонилась к невесте и тоже, подобно другим, что-то быстро зашептала. Поэт полууловил-полупрочел по губам лишь несколько слов, сказанных тихим шепотом, но этого оказалось вполне достаточным — «этот синьор», «опять», «он видно не понимает», «совсем простак, хотя ведь учится и должен бы понимать…». Все эти фразы крутились в голове — в разном порядке, с различной интонацией, но всегда — одни и те же — до самого конца службы. Едва дождавшись его и выполнив все предписанные официальные действия, Данте сбежал из Божьего храма. Вот и все, конец…конец того, чего для нее и вовсе не было…ну что ж, прощайте и простите, моя Мадонна донна Портинари. Через несколько лет весь город умолк на несколько дней. Не было радости, не было шума, казалось, даже птицы больше не пели. Данте и Флоренция оплакивали донну Портинари. «Прости же и прощай, моя Мадонна. Я буду предан на века Поверить хоть мне невозможно Признанье это навсегда»