secret

Хлопок входной двери, и его голос разливается по квартире. Я не шевелюсь, только вдыхаю больше никотина в свои легкие, так как уже давно знаю: он никогда не приходит один. Женский смех. Эта незнакомка смеется. Еще одна затяжка. Сигареты — это мое единственное спасение последние два года. Вы не замечали, что сломленные люди курят намного больше, чем счастливые? Смех, шаги, а спустя несколько минут — громкие и беспощадные стоны, заставляющие гореть в специально созданном для меня аду. Так каждый раз. Все происходит по одному и тому же сценарию: Дэн приводит девушку, пока родителей нет дома; они смеются, заваливаются к нему в комнату, трахаются на протяжении двух часов, ну там как уж пойдет. А потом эти все незнакомки уходят и никогда не возвращаются второй раз. Это его правило и они об этом знают. Знают и все равно смеются у меня за стенкой. Каждый раз, как они приходят, я запираюсь в комнате, нервно выкуриваю десяток сигарет и тихо плачу, точно зная: как бы нежно он ко мне не относился, я никогда не буду на месте этих незнакомок, которым я так завидую. Сколько нужно времени, чтобы избавиться от любви к тому, с кем быть не можешь? Месяц, год, вечность? Я сижу на окне, слушая, как капли дождя глухо бьют по запотевшему окну. В нашем городе скверная погода не редкое явление, а даже наоборот. Именно поэтому мне так и нравится здесь жить. Тихий стук в дверь и я понимаю, что все наконец закончилось. — Лиз? — в мое подсознание врывается его едва слышимый голос. Невидящим взглядом посмотрев на дверь и наспех вытерев рукавом толстовки следы от потекшей туши, я отвечаю: «Входи», — и вновь отворачиваюсь обратно к окну. Он тихо проходит в мою прокуренную комнату, и дурманящий аромат его одеколона вмиг разлетается по помещению. Мне всегда нравился неизменный парфюм Дэна. Брат пользовался этим одеколоном, насколько я помню, с тринадцати, и его запах успел прочно закрепиться в моем подсознании. Парень подходит ко мне и встает совсем близко. Оглядев меня, он тяжело вздыхает.   — Опять курила? — я лишь киваю. Молчу, потому что так проще. Брат осуждающе качает головой. Он слишком сильно всегда заботился обо мне и не выносил, когда я, как он выражался, брала эту гадость в руки, позволяя ей себя отравлять.   — Слезь с окна, глупышка, простудишься ведь, — заботливым голосом произносит он, и я, как всегда, слушаюсь. На самом деле, я ни разу не видела людей, о которых Дэн заботился так же, как обо мне; к которым был терпелив и нежен, как со мной. Даже с родителями мой брат ведет себя по-другому, не говоря уже о его друзьях и «подружках-однодневках» — с теми же он всегда холоден и груб. Но со мной… со мной он всегда другой: готов болтать обо всех глупостях до ночи, и если понадобится, успокаивать меня после того, как приснится страшный сон. Именно за то, что только мне Дэн позволяет видеть такую сторону себя, я и готова простить ему все. Я слезаю с холодного окна и обессиленно опускаюсь на свою кровать, закрывая глаза. Спустя пару секунд кровать рядом со мной прогибается, и брат ложится рядом, совсем близко ко мне — так, что его рука касается моей, тем самым обжигая кожу. Я тихо вздыхаю, стараясь выглядеть спокойной и не выдавать бушующих внутри меня эмоций. Тишина воцарившаяся между нами согревает меня, даже дарит мимолетное внутренние спокойствие. — Тебя кто-то обидел? — его обеспокоенный взгляд и такие ненужные сейчас вопросы. — Лиз, только скажи и я… — Я в порядке. — давно выученные наизусть слова, как всегда заставляют его замолчать. Ведь он знает: я не скажу ему правду. Никогда не скажу. Не скажу ему, что люблю, не скажу, что думаю о нем каждую минуту, не скажу о том огне, что воспламеняется в моей груди каждый раз, когда я вижу его с кем-то, не скажу, как сильно завидую им, не скажу, что сигареты курю из-за него, не скажу, что внутри меня кладбище похороненных чувств к нему, не скажу, как скучаю по его объятьям в три часа ночи, глядя на чертов белый потолок и что синяки под глазами тоже из-за него — не скажу. Не скажу, потому что он — самый строгий запрет. Тот, от любви к кому, я умираю. Тот, чью любовь я никогда не смогу иметь. — Хэй, — он слегка толкает меня плечом. — Вы пленили мою бедную душу, и я люблю вас… И с этой минуты не хочу с вами расставаться. — на его губах появляется лукавая улыбка, когда он цитирует роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение». Я всецело обожала эту книгу, когда мне было двенадцать и все время заставляла Дэна ее читать. — Мне уже не двенадцать, Дэн. — О, детка, я твой старший брат, разумеется я знаю, что тебе не двенадцать. Однако, на твоей полке до сих пор стоит эта потрепанная книженция. — он поднимается на локте и смотря на меня, посмеивается. — Не правда, я давно сказала маме ее выкинуть. — он качает головой, давая понять, что знает: я лукавлю. Я зло прищуриваюсь и стараюсь не засмеяться. Но моя только зарождавшаяся улыбка вмиг исчезает, стоит его воротнику чуть съехать, а мне, увидеть, до этого скрытый, участок шеи. Ауч. Такая привычная боль обнимает меня. Как ты могла забыть? Это же один и тот же сценарий, те же отметины на нем, напоминающие тебе о их страсти за стенкой. Это ее метка, кто бы она не была. Ее. Не твоя, Лиз. Не твоя. И он не твой. Никогда не будет твоим. И опять непроницаемая маска на лице, безразличный тон и пустота внутри. — А знаешь, забудь, я сегодня же ее выброшу. Зачем хранить этот хлам. — его смех резко прерывается и наши взгляды встречаются. Он крепко сжимает челюсть, когда понимает, что я заметила засос и натягивает повыше воротник своей кофты. Прочищает горло и тихим, словно севшим голосом, говорит: — Не нужно. — Как я уже сказала, мне давно не двенадцать. Нет смысла хранить дурацкую книгу о любви. Этой же ночью когда-то обожаемая мною книга, оказывается в мусорном ведре.