Простота

Все началось с памятного: выпьем, покурим, оторвемся? Оторвались. От толпы, друзей, проблем, от самих себя. Им понравилось. Андрею было смешно и пьяно: он сидел на тощих Ванькиных бедрах и целовался взасос, перемежая поцелуи горьким табачным дымом. Дым клубился вокруг них, застревал в щелях маленькой кухни, смешивался с запахом перегара и создавал абсурдное ощущение защищенности от посторонних глаз. Как их вообще схлестнуло и схлопнуло в вот такую парадоксальную близость ответить не смог бы никто. Да и неважно оно было, в принципе. Андрею было смешно и было бы радостно и безбашенно и дальше, если бы все не стало так грустно. Потому что привыкать очень вредно для здоровья и душевного равновесия. Андрей выдохнул расслабленно, растекся безвольно по простыне, потянул на себя сбитое в ком одеяло. В комнате пахло аромапалочками — липкий обволакивающий сандал и какая-то непонятная сладость— и было слышно, как на кухне мерно капает вода. Раздражающе. Ваня поморщился и потянулся. — Холодно, — пожаловался Андрей, словно от этой жалобы могло стать теплее. — А что ты хотел? Не май месяц на дворе, — Рудбой сел, опустил босые ноги на пол, чувствуя, как от прохлады кожа пошла мурашками. — Не пали эту херню, пожалуйста, голова от запаха раскалывается. Андрей фыркнул, закутался в теплый кокон из одеяла. За окном тонул в темноте город и шуршал по крышам промозглый осенний дождь — паскудная погода, тоскливая. Прям как недосекс на скорую руку. Палочки ему помешали, ты посмотри — а что не так, а, Вано? — Вань? — позвал его Андрей, наблюдая, как Рудбой, уже полностью одетый, ищет свои носки. — Свет включи, чё ты их гипнотизируешь не видно ж нихуя толком. Рудбой подошел к окну, разглядывая сцапанные с пола носки. Андрей фыркнул: в голове прочно обосновалось странное сравнение с Голлумом. Согнувшемуся над носками Рудбою стоило только пробормотать «Моя прелесть» для полноты картины. — О, мои, — удовлетворённо выдал Ваня плюхаясь на край постели. — Может, останешься? Дождь ебашит, оно того стоит? Ваня отрицательно мотнул головой, выругался, сообразив, что надел футболку наизнанку и стянул одёжку. Андрей лег на спину закрыл глаза — вот и потрахались… Ух, оттянулись на полную катушку! И чё приходит? Любитель голландских штурвалов, сука. Где та тонкая грань между сексом без обязательств и непонятной обидой, когда тебя оставляют одного глубокой ночью? Вообще, по сути, наплевать бы на все и розами засыпать. Не получилось. Стоит ли покидать теплую кровать, когда тебя разморило и клонит в сон? Ради чего собственно это нужно, Ваня предпочел не пояснять. И вообще в этот раз был какой-то дерганный, косился на часы и, кажется, тупо посчитал закончить побыстрее начатое, раз уж пришел, и свалить. Андрей видел сосредоточенное задумчивое лицо, Андрей чувствовал дерганные, лишенные привычной заботы и ласки движения на собственном члене, и в голове билось: «Да прекрати ты, уже, блядь». Оргазм соответствовал ласкам — бесцветное, лишённое яркости нечто со скудным семяизвержением. Херня порождает херню, подумалось Андрею и стало ещё гаже. — Я пошел, — сказал Рудбой. — Дверь захлопну. — Ага, — Андрей безучастно уставился на циферблат электронных часов. Было без двадцати два. И куда его черти понесли в глухую холодную ночь? Потом стало ясно куда и зачем. Ваня бормотал в свой яблокофон, что сейчас приедет и вообще нечего на него орать, и вообще не надо нажираться в говно, надежда рэпа. Да, так и сказал — надежда рэпа. И добавил — хуева. А еще, у него, Ванечки Рудбоя, свои дела есть, срочные, блядь. Срочные и личные, Мирон, да ты заебал! В прихожей гулко хлопнула входная дверь. Хуева надежда, это не только касаемо рэпа, хотелось сказать Андрею. Но он предпочел высказаться у себя в голове: о надеждах, нормальном неспешном сексе и прочей херне, которые с Ваней Рудбоем не сочетались. Ване эти все надежды, сексы нежностями наперевес и любови всякие вообще не тарахтели сто лет в обед. Ваня он что? Так, поиграться, в кровати поваляться и свалить. Его все устраивало — не гонят и ладно. Андрею казалось, что откажи он хотя бы один раз, и все. Рудбой развернется и уйдет. Похер ему, в общем-то. Самое странное в этих отношениях было то, что Андрей уже полгода собирался послать Рудбоя с его спонтанными визитами. Просто встать и сказать нечто вроде «Лавочка прикрыта, хорош приезжать». Самое страшное было то, что Пирокинезис так и не смог осуществить задуманное. Самым унизительным было осознание, что с какого-то момента он начал ждать Ванькиных звонков и визитов. Ваня ушел в ночь и пропал. Будни потекли размеренные и монотонные — бесцветные. Рудбой исчез со всех радаров и стало спокойнее без всяких предвкушений в звенящей тишине квартиры. Ваня нарисовался спустя пару недель, возник на пороге, хрен сотрешь — взбудораженный, весёлый, несущий всякую херню. — Иногда мне хочется тебя нахуй послать, — признался Андрей навскидку оценивая степень ванькиного алкогольного опьянения. Рудбой разулыбался, приложился лопатками о стену в попытке облокотиться и принялся стаскивать куртку. Развалился, сука, на половину прихожей, как так и надо, ну да ладно, че. Интересно вдруг стало, что дальше будет. — А чё не послал? Ну пошли, хуле, — предложил он, стоя перед Андреем в одном кроссовке. — Чё вы, бля, как дети. Кто они, Андрей не понял, списал все на бухой бред и молча махнул на синего Рудбоя рукой. Типа, хер с тобой, разувайся до конца. Ваня возился за спиной, выпутывался из куртки, попутно бурча под нос о недовыгоняльщиках, предвзятом отношении к ебле и прочих прелестях украшенных ванильным сахаром, в рот его ебать. — Я тебя не выгоняю от любви великой, — решил пояснить свою позицию Андрей, высунувшись из комнаты. Вроде и пошутил, Петросян хренов, но что-то так холодом скрутило, по позвоночнику сквозняк пробежал, колючий, словно льдинками напичканный. — Пошел я, в таком случае, — не оценил юмора Ваня, набычился моментально, уставился на Пиро исподлобья, взглядом к дверному косяку пригвоздил. — Любови великие я на хую вертел. Вот чего все усложнять-то? Андрей поморщился, потёр виски — ощущение не из приятных было, будто внутри головы студень колышется — холодный такой, жидковатый. Заместо него лучше б мозги шевелились. Ваня стенку подпирал, так и продолжал пялиться из-под капюшона толстовки, реакцию считывал. — Я пошутил, придурок, — сказал Андрей. — Иди спать. Ваня выдохнул, расплылся в улыбке, словно и не было этого напряженного анализа признаний любовника. Андрей покачал головой, и ушел в комнату. Разговор был окончен, приоритеты расставлены. Пьяный Рудбой, окончательно не протрезвевший, подорвался ночью, по полу зашарил, в поисках телефона. Андрей рядом завозился, из полудремы вынырнул на Ванькины телодвижения посмотреть. — Да спи ты, а, — и добавил спонтанно. — Не пропадет он без тебя, не маленький уже. Рудбой мобилу искать прекратил, в спальне напряжение повисло, плотное, тяжёлое. Андрей замер, окаменел мышцами, ожидая реакции. Ваня молчал, дышал глубоко и размеренно, видимо, контроль над собой восстанавливал. Потом Евстигнеев перевернулся на бок, пробормотал что-то похожее на «нахуй все», и вдруг обнял Андрея, прижался максимально плотно и горячо зашептал на ухо полупьяные откровения. — Нахуй эту любовь, Андрюх, просто, нахуй. Ты только меня не гони, пожалуйста, я ж ебнусь окончательно. Андрей хотел было сказать что-то язвительное и обидное, или локтем в бочину зарядить, на крайний случай. Ваня жался, цеплялся пальцами в футболку и продолжал нести чушь про себя, про Мирона, про то, что Мирон нихера не ценит и вообще. А Андрей хороший. Андрей его не гонит. Андрей молчал. Потом сказал: — Спи, Вань. Я все понимаю. Рудбой поцеловал благодарно в загривок и затих. Андрей признался себе, что понял слишком многое. А утром все на места вернулось, Ваня кофе на ходу выпил, и живчиком таким, словно бодун ему нипочём по ступенькам вниз ускакал, предварительно что-то там в телефоне настучав. Андрей в окно выглянул, выскочившего из подъезда Ваньку взглядом проводил и поплелся кровать заправлять. Ну синица в руках лучше, чем журавль в небе, правда же? Какая, к черту, синица? Дятел. Ваня в темноте его на себя потянул, ногами крепко обхватил и неожиданно сказал: — Я снизу. Это странно было, Ваня жмурился, жался близко и пальцами, до боли, плечи сжимал, цепко так. Только от поцелуев уворачивался, смотрел куда-то в стенку — Андрея потом очередным пониманием нахлобучило. Ваня фантазировал. Андрей в этих фантазиях не участвовал, так, реквизитом поработал и хватит. Он никогда не думал, что после секса так плохо бывает, морально хреново. Вообще мерзко. Гадко. Дожили. Андрей уснул только к утру, много думал, ворочался с боку на бок и рассматривал умиротворенно посапывающего Ваню. Заснул, в итоге, только под утро и проснулся поздно, с тяжелой, словно с бодуна головой. Ваня на кухне сидел, в телефоне копался, настолько увлеченный был, что даже не сразу расслышал, как Андрей на кухню зашёл. — Уходи, — сказал Андрей, когда Ваня поднял на него взгляд. Ваня плечами пожал, телефон в задний карман джинс засунул. — Вот так, да? — Вот так, — Андрей закурил, пепельницу со стола прихватил и к окну подошёл. — Уходи. И не приходи больше. Это же так просто, Вань. Проще некуда. Никто не ругался, никто не выяснял как и почему. Ваня долго на Андрея смотрел, молчал, а потом оделся и аккуратно дверь за собой прикрыл, оставив после себя стойкое ощущение одиночества. В тишине кухни из так и не отремонтированного крана продолжала монотонно капать вода.