***
Солнце давно село за горизонт, когда ты, опустошенная тяжелым рабочим проектом, затянувшимся допоздна, выдыхаешь перед заветной дверью. Ты никогда еще так поздно не приходила. Он нужен тебе как лекарство, как средство от нервической бессонницы. Прижаться со спины, запустить пальцы в густую шапку волос, пока он играет что-то медленное. Огладить тонкую кожу, натянувшую кадык, очертить размах ключиц в вырезе футболки. У него всегда такая прохладная ямка между плечом и шеей, и пристроить туда гудящую голову хочется до смерти. В прошлый раз дверь была закрыта. И у тебя нехватка Мин Юнги в крови, зудит кожа, соскучившаяся по его прикосновениям. Поэтому рука нетерпеливо тянется к изогнутой ручке, дрожит в предвкушении. Вдруг ты замираешь, так до нее и не дотронувшись. Из-под двери льется чувственная мелодия, совсем как в ваши первые дни, когда чувств было по макушку, когда дышали одним на двоих кислородом, когда Мин Юнги еще улыбался, играя тебе. Только вот в мягкие переливы музыки вплетается женский голос, непонятно, но ласково воркующий слова. И вторящий ей низкий хриплый. Рука падает, как плеть. А вместе с ней, кажется, и сердце — пробивает ребра и катится, подпрыгивая, вниз по ступеням. Воздух заканчивается одним глотком, но тебе его больше не надо. Зачем дышать, если весь кислород, вся жизнь остаются в чужой маленькой квартире с пианино. Музыкант Мин Юнги там, за хлипкой перегородкой, а тебе надо уходить, тебя там больше не ждут. И ты прислоняешься устало к стене, замираешь на последние 5 минут. Медленно уходишь, как старуха, еле волоча ноги, так и не проверив, закрыт ли замок. Все правильно. Первые дни сентября греют землю, ложатся длинными тенями на улицы и дома. Лучи блеклого солнца уже не светят закатами в маленькое окно, не красят всполохами белую стену. Последние аккорды вашей мелодии давно отзвучали, а ты только сегодня это поняла. Путь домой ты просто не помнишь. Выйти из машины и доползти до квартиры — задача невыполнимая, потому что там и всегда — ты теперь одна. От собственных чувств так больно, что хочется выть. Разодрать где болит, вынуть из головы воспоминания неправильного счастья. Хочется забыть каждую секунду, проведенную с ним. И ты падаешь головой на руль, больше не сдерживаешься. Боль исходится слезами, ведь он так жесток. Его чуткий музыкальный слух всегда ловил звук дизельного мотора твоей машины, гудящей, как трактор в тишине городской окраины. Он все знал. И все спланировал. И слезы катятся через ладони, капая на руль, пока твоя жалкая любовь выдирается с корнем. С ней он разговаривал. А тебя только втрахивал во все поверхности.***
Весеннее солнце рисует золотые узоры по окнам твоего кабинета, отвлекая от совещаний. Солнечные лучи пляшут по распечаткам тезисов предстоящих встреч, по куче рабочих блокнотов, играются с кончиком дорогой ручки, привлекая твои мысли и почти уже смутные воспоминания. Но они не оранжевые. И поэтому живется как живется. Сегодня ты на обед идёшь одна, потому что твой менеджер в очередной раз дуется, получив зарплату в разы меньше, а ты, взлетевшая ракетой по карьерной лестнице, получаешь столько — девать некуда. Но карьера — единственное, что спасало тебя от грузных, тяжких мыслей. Карьера и кофе-брейки, где ты слушала ваши общие планы на выходные, на следующее лето, на жизнь, на ближайший отпуск ( " — Сейшелы? Мальдивы? Гавайи? — О нет, только не Гавайи… — Тогда Мальдивы? — Пойдет»). Мальдивы, значит Мальдивы — твой менеджер никогда ни о чем не спрашивал, а тебя это устраивало. Его фотография в гавайской рубашке на тумбочке около кровати, облитая оранжевыми пятнами света, всегда была перед глазами, когда тебя раскладывали по мятому белью, брали сзади, оттягивая голову за строгий хвост, вбиваясь резкими толчками, насаживая до упо… Куда угодно, только не на Гавайи, я оплачу. Мальдивы были замечательные, море тёплое, песок белейший, и ты за руку с милым парнем. И никто не виноват, что в темноте бунгало, под зажмуренными веками над тобой склонялся, целовал медленно, ласкал, любил неторопливо совсем другой. Любил не так… Не жадно, тесно, втискивая себя нагло, скользя настойчиво и горячо, до опустошения, выжимая стоны и всхлипы. Просто никто не виноват, что твое сердце осталось в маленькой квартире на окраине города. И ты думаешь, может пройтись после обеда до музыкального магазина, купить своему менеджеру гитару, на которую он уже пару месяцев течет слюной, вдруг собравшись учиться на гитариста. Синдром офисного работника — в своих увлечениях хватающийся то за одно, то за другое, и ни разу ничего до конца не исполнивший. Тебе не сложно купить. А ему не сложно принять. Солнце облизывает кончики твоих лаковых совсем не удобных туфель, пока ты неторопливо идёшь от ресторанчика до магазина за углом. День такой светлый, такой ясный, и хочется расстегнуть кремовый пиджак, высвободить из-под гнета пуговиц тонкую фривольную сорочку, спрятанную под строгим офисным костюмом. Да и, собственно, кто тебе мешает? Ты не в офисе. Нащупываешь последнюю пуговицу, щурясь от резкой смены света и полумрака помещения, забитого полками и стеллажами с инструментами. Гитары, кажется, были в той стороне, и ты, почти ослепшая, наугад добираешься до полок. Рассеянно вспоминаешь, на какую именно показывал в прошлый раз твой парень. — Не бери эту гитару, у нее увеличенная жёсткость струн и посторонние шумы при игре, — низкий жаркий голос со спины растекается пьянящими волнами по коже, спускается в ложбинку к кружеву тонкой сорочки, вынуждая грудь напрячься острыми вершинами в почти забытом предвкушении. — Себе гитару выбираешь? Ты не дыша оборачиваешься, одним жадным взглядом охватывая светлую шапку волос, хитрый прищур лисьих глаз, дразнящую улыбку, белый атлас кожи в вырезе рубашки. Он еще вкуснее, еще слаще, еще холоднее, выбеливший волосы до цвета снега, и только губы и скулы горят персиковым цветом. Томный всхлип душится в груди, пока ты медленно подносишь руку к шее. — Своему парню… Лисьи глаза насмешливо щурятся, пока Юнги осматривает тебя с ног до головы, облизывает взглядом в ответ: каждый сантиметр открытой кожи, нежные полушария под тонким кружевом топика, подкрашенное искусно лицо. Он так откровенен в своём интересе, так открыт и кажется доступным. Протяни же руку, пробегись пальцами по белой прохладной коже, огладь пальцами совершенство лица. Он смежит темные глаза, поймает ладонь губами, целуя самую сердцевину… Боль скручивает приступом, расшибая тебя в лепёшку, мешает сделать вздох. Давит слезы, давным- давно высохшие, и ты пятишься, стараясь удержать бесстрастное выражение лица. Бестолково разглядываешь ряды одинаковых инструментов. Смотришь куда угодно, только бы не замкнуться взглядом на сливочном вырезе белой рубашки, на тонкой талии, на узких бедрах, объятых мягкой голубой джинсой. — Парню, говоришь… — плавное текучее движение, и вот он уже рядом с тобой, упирается рукой в металлическую полку, преграждая путь. Шумно втягивает воздух рядом с твоей шеей, улыбается бешено. — Для твоего парня здесь ничего нет… — Вот как… Что ж, кажется, мне пора… — ты киваешь, ныряешь под руку и, не оглядываясь направляешься к выходу, выстукивая каблуками бешеный ритм. Отступление выглядит побегом и будет считаться побегом. Но лучше так, чем опять со всего маху в него… — Это все — прошлое, — шепчешь ты разбито, вытираешь предательски потекшую тушь и торопишься к двери прочь из тёмного помещения, прочь от светлого пятна, слепящего тебя до слез. — Мин Юнги, музыкант - твое прошлое. Тонкая папка давно в архиве и успела запылиться. Заложена другими и глубоко скрыта там, где ей и место. Ты сжимаешь кулаки, убеждая себя в правильности решения и всхлипываешь на бегу. Вожделенная дверь все ближе. Пара поворотов между стеллажами и ты на свободе, спрячешься опять в работу, в мечты своего менеджера, в шикарную квартиру, где ты все еще одна. — Опять сбегаешь, да? — тебя ловят за руку, разворачивают на ходу, впечатывают в твёрдую грудь. Крепкие ладони скользят под пиджак, обхватывая стальным обручом талию, прижимают к стеллажам. Какие-то инструменты с жалобным звуком валятся по обе стороны от вас, в спину упирается что-то острое, и ты стонешь сквозь зубы, предчувствуя поражение. Господи, Господи, пожалуйста… Много вдохов и ни одного выдоха, уткнувшись ему в грудь. Мало воздуха и много запаха, забивающего ноздри, мешающего мозги в кисель. Мало мыслей, много чувств, разрывающих тебя в клочья. Наглые руки шарят по скользкому шелку, тянут его из пояса, заминая ткань в кулаках, пришпаривают ожогами по голой коже, растопыриваясь широкими пятернями. — Отпусти...... — Отпусти сейчас же…- повторяешь скрипучим голосом. Кулаком по острому плечу, раз, два… А на третьем ударе мягкий выдох «ни за что» толкается тебе в рот, тебя подхватывают под бедра, обтянутые тонкой тканью брючного костюма, разводят порнушно ноги в стороны. Мужской пах на весу пришпиливает к полкам, вынуждая схватиться за плечи, скрытые полотном рубашки. — Прекрати, сказала же… Люди… — мотаешь ты головой, уворачиваясь от жадного рта. Нервы вдребезги, в груди болит и рвется на куски жалкое сердце, диким пульсом уговаривая получить еще раз порцию жизни, свою дозу, свой глоток воздуха. — Похуй, нет их тут… — шепчут тебе в ухо и, наконец-то, ловят прохладными губами, утягивая в поцелуй. И ты сдаешься без борьбы… Тебя выгибает в мужских руках, теснее, ближе. Прижаться горячим сосредоточием к знакомому жару джинсовой выпуклости, что вбивается в тебя нагло и настойчиво. Ты дышишь, стонешь в поцелуй, кусаешь в ответ, подставляешься под уверенные руки и алчный рот. Извиваешься, бьешься бедрами в ответ, зажатая твёрдым телом, не обращаешь внимание на колющую боль под спиной. В тебя толкаются чёткими размеренными движениями, по-хозяйски жмут руками и наблюдают из-под опущенных ресниц, будто оценивают степень твоего сумасшествия, пока ты обессиленно откидываешь голову, хватая воздух опухшим ртом. … С ней он разговаривал. А тебя только втрахивал во все поверхности… Горькие воспоминания всплывают из глубин памяти, влепляют тебе оплеуху. Будят от горячечного бреда, убивая снова все внутри, и ты стекаешь из чужих рук, замирая каменной статуей. Как же снова больно. До обморока. Почти до смерти. — Отпусти… — сипишь ты. Выдох холодным облачком оседает на белой макушке, но Юнги слишком увлечён твоей шеей, декольте, спущенным ниже какого-либо приличия. — Отпусти… Отпусти… ОТПУСТИ! — крик взрывает тишину тёмного магазина. Парень замирает, уткнувшись тебе в шею. Ты толкаешь его со всей силой, отпихивая подальше. Взлохмаченные волосы, красные губы, пунцовый румянец на гладких щеках. Ширинка рвет замок молнии, и хочется упасть перед ней на колени, вцепиться руками, освободить налитое, твёрдое, горяче-настойчивое. Мин Юнги сейчас как порно мечта всей твоей жизни, дышит сбито, смотрит жадно и явно не прочь продолжить. Ты выдыхаешь рвано, отворачиваешься, поправляя одежду, приглаживая растрепанные волосы. Вытираешь пальцами следы туши. Внутри все корчится и умирает, сгорает от стыда и беспомощности, но он никогда об этом не узнает. Папка все еще там, глубоко под слоем пыли. Не глядя, делаешь шаг в сторону выхода. — Что не так? — тебя хватают за руку, требуют ответа, но у тебя его нет, такого, чтоб не разбиться до конца. Ты пробуешь выдернуть кисть, но безуспешно. Сильные пальцы крепко держат за запястье, впечатывая следы. — Почему ты перестала приходить? Еще больнее. Больно так, словно сердце протыкают шампуром и вертят над огнем, поджаривая. Как будто он не помнит. Мин Юнги не может быть таким жестоким, и все же бьёт словами наотмашь. — Лето закончилось, и я перестала приходить… — ты поворачиваешься к нему, рассматривая в последний раз любимые черты. Запоминаешь его такого: распаленного, серьезного, на минуту бывшего почти твоим. Твое счастье, неправильная и больная твоя гармония. — Лето закончилось, и ты мне надоел… Больше тебя ничто не держит, и ты медленно уходишь, пряча под веками разбитое выражение чужого лица.***
— … Ты знаешь, той гитары, которую я присмотрел, ее уже нет. Представляешь? — твой менеджер увлечённо размахивает стаканом мешанины соджу и пива, сидя за большим столом напротив тебя, кидает один за другим в рот кусочки жареного мяса, аппетитно уложенные на круглом блюде. Раскрасневшиеся его щеки лоснятся жаром приятного вечера в караоке-баре с коллегами. — Что? Что ты сказал? — ты поднимаешь голову от рюмки, куда смотришь вот уже битый час, почти не реагируя на поздравления коллег по поводу очередного удачного проекта. — О какой гитаре ты говоришь? — Помнишь, я тебе показывал гитару в том музыкальном магазинчике за углом, там еще такая приятная продавщица… Кхе-кхе! — вдруг давится мясом твой парень, откашливается, глядя на тебя как-то странно, краснеет еще больше и, продышавшись, продолжает, — Так вот, она мне рассказала, что месяц назад эту гитару их хозяин почему-то разбил. Говорит такая шумиха была… В общем, я теперь хочу барабанную установку. Как тебе идея? — Начальница! У нашего менеджера явное стремление развивать свои музыкальные таланты! — вдруг подаёт голос твой подчинённый, недавно устроившийся на работу. — Постоянно ходит в тот магазинчик. Это так мило, правда же? Да что?. Его зашикивают, толкают плечами соседи, в закрытой комнате воцаряется гнетущая неудобная тишина, давящая на макушку тонной атмосфер. Коллеги не смотрят на тебя, водят глазами по пустым стенам, прячут взгляды в скрещенные руки, а потом взрываются очередью бессмысленных тостов и натужных разговоров. Что происходит?.. Что это все значит?.. Ты переводишь взгляд на своего менеджера, замершего напротив, как заяц под светом фар. Прикрываешь глаза, одним махом опрокидывая в себя содержимое рюмки. Крепкий соджу жаркой волной разбегается по конечностям. Или это не алкоголь хлещет сейчас огнём по нервам? — Барабанную установку я сама тебе разобью, — хмыкаешь ты почти равнодушно и встаёшь, прихватывая с собой полную бутылку и тару. — Мне надо отойти… — пошатываясь, выходишь из комнаты под сочувственно-жалеющий галдеж сотрудников. На улице, спрятавшись за угол здания, садишься на бордюр, скидываешь неудобные дорогущие туфли, вытягиваешь гудящие ноги. Наливаешь сама себе, нервно стуча горлышком по ободку рюмки и пристраиваешь бутылку на асфальт. Задумчиво рассматриваешь отблески оранжевого летнего солнца, раскрасившие стеклянные полотна офисных небоскрёбов апельсиновыми красками. Хлебаешь алкоголь и вдруг начинаешь смеяться. Отменяется все: свадьба в 30 лет, сериалы по вечерам и секс 2 раза в неделю. Накрылась медным тазом ипотека, пусть ты уже можешь и без нее обойтись, денег столько, хоть сама давай под проценты. Сам факт. Ничего этого уже не будет… Правильная размеренная жизнь трудоголика, карьеристки и скучного офисного работника тоже оказалась иллюзией. — Чин-чин, блядь… — прощаешься ты с ней немногословно, но окончательно. В ход идет еще одна порция крепкого напитка, и под него смех все веселее и веселее, а истерика все дальше и дальше. Так ведь? Смех-то не истерический, отнюдь. Ты чокаешься с бордюром, пьяно икаешь и опять впериваешь взгляд в оранжевые цвета тёплого летнего вечера. Какие же они знакомые. И как хочется… Неуверенный стук знакомых шагов, и рядом с тобой присаживается уже не твой, чей-то другой менеджер. «Продавщицын наверно. Менеджер по П Р О Д А Ж А М», — фыркаешь ты, размеренно проговаривая про себя дурацкую шутку и отворачиваешься, хихикая. Тот трогает тебя за локоть, привлекая внимание, протягивает новую полную бутылку. — Можно вам налить, начальница… — Да без проблем, менеджер-ним… С этого момента опять на «вы», замечаешь рассеянно ты. «Да и ладно», — вливаешь в себя еще одну рюмку и крякаешь от крепости напитка. — Закусывайте… — заботливый «не твой» менеджер водит кусочком мяса около рта, и ты послушно размыкаешь губы. И всхлипываешь, пережевывая. Он всегда был такой внимательный, уже продавщицын менеджер… Нет, ты не будешь. Не сейчас. Бьешь себя по щекам, дурашливо улыбаешься и еще тянешь руку с рюмкой. Хорошо идет! Тот хлопает огромный стакан за раз, мнется, закусывая губу в попытках решиться, и таки набирается смелости. — Прости меня. Все не так должно было случиться. Да и не должно было заканчиваться. У меня от тебя до сих пор сердце екает. Просто… — парень поднимает голову, подслеповато щурясь, рассматривает оранжевые блики окон небоскрёбов. — Я ведь не дурак… Ты же с самого начала не со мной. И от этого очень больно… Что ж… Я поеду домой, прощай… — он гладит тебя по волосам, шмыгает носом и уходит. — Много соджу не бывает, — усмехаешься вполголоса ты, провожая взглядом сгорбленную стыдом спину и переводишь взгляд на оранжевые всполохи окон. Ты опять одна. Опять разбита и опрокинута. Жизнь снова намекает, что все осталось там, в тёмной комнате со стенами расписанными оранжевым солнцем, где пианино так сладко и так больно играло тебе прелюдии. Как ты скучаешь… Нет никакой жизни без него. Хоть правильной, хоть неправильной. Нет ничего, даже тебя. Ты прячешь лицо в ладони и наконец-то позволяешь себе разреветься.***
Вечер сливается в сплошной круговорот: тост, рюмка, закуска, песня дурным голосом в обнимку с коллегами, громкий вымученный смех и новый круг: тост, рюмка… Кредитка послушно отчитывается смсками на телефон, пока ты изо всех сил гуляешь себя и своих сотрудников. Удачное завершение проекта, премии, все дела. СЕГОДНЯ можно позволить многое. Не дай Бог выплыть из алкогольного дурмана и задуматься о догоняющем тебя «завтра». Сегодня ты успешная, красивая, еще почти молодая девушка, просто чутка невезучая в любви. Подумаешь… Реализоваться можно и в карьере. И не важно, что сердце исходится в тоске, напоминает о себе истошным боем по грудной клетке, отсчитывая болью каждый удар. — Ай, да какая любовь, да нет ее, — щедро машет рюмкой твоя помощница, капая тебе на блузку соджу, обнимает за шею и занюхивает прошлую порцию алкоголя твоими волосами. — Все мужики — гамно, и надо выбирать самую маленькую кучку! — Аййййййййщ! — ты довольно лупишь ладонью по столу, закатываясь в очередном натужном хохоте, и вдруг ловишь себя на тоскливой мысли: хочется под плед с ведром мороженого, пореветь под глупую дораму, где у всех героев ладится любовь. И тут же перебиваешь саму себя: домой хочется, потому что завтра тебе опять много работать. Под галдеж сотрудников, возмущённых твоим побегом, выкручиваешься из рук помощницы, хватаешь сумку и задницей пересчитываешь сидящих за столом в попытке выбраться из-за стола. Ориентируясь рукой по стенке медленно, но верно передвигаешься в сторону уборной. Зеркало туалета в отражении показывает тебе кого-то совсем незнакомого. Бледное лицо, растрепанные волосы, размазанная косметика. Ты целых пять минут пялишься, раздумывая, кто бы это мог быть, потом фыркаешь, тыча наманикюренным пальцем в зеркало: — Я тебя не знаю, но, блядь, я тебя приведу в порядок. Ты умываешь эту незнакомку, приглаживаешь волосы, мажешь ей мимо губ блеском. Хихикаешь, мазюкаешь блеском еще и зеркало напротив губ, для пущего эффекта и насупившись серьезно, сообщаешь: — Хоть я тебя и не знаю, но, блядь, не брошу. До дома довезу, АТВИЧАЮ… Ключи от машины у тебя отобрали когда ты собиралась съездить непонятно куда, и непонятно зачем, и теперь пьяные пальцы с трудом, но справляются с вызовом такси. Вертолёт в голове, буря на душе, и с губ слетает адрес, выжженный слезами на обратной стороне век.***
— Ээээ, женщина, приехали, просыпайтесь! — тычет пальцем тебя таксист, в попытках разбудить и добыть плату за проезд. — Сам ты женщина… — бурчишь ты, с трудом открываешь глаза, нащупываешь в темноте сумку, в ее отделении сложенные купюры и махнув деньгами в сторону громкого голоса, вываливаешься из машины. — Что за… — оглядываешься ты по сторонам, не найдя перед носом дверь собственного подъезда. — Да не может этого быть… Знакомая окраина, одинокая высотка среди маленьких хибар на крайней улице большого города. И ни одного намёка на твое собственное жилище. Ты цепляешься взглядом за заветный дом, находишь глазами окно, тускло освещённое лампой с той стороны. Воздух с шумом покидает сжавшиеся в волнении лёгкие. Ты не могла сказать этот адрес. Чей угодно, только не этот… Пожалуйста. Сейчас моргнешь и окажешься у себя перед крыльцом. Не помогает… Алкогольный кумар на мгновение рассасывается в твоей голове, и ты спиной пятишься через дорогу, сжав сумку до кожаного скрипа. Прочь отсюда, быстрее, куда угодно, хоть пешком, хоть бегом. Тебе нельзя здесь… Ближайший бордюр становится непреодолимым препятствием, и ты бултыхаешься через него, машешь руками пару секунд в надежде устоять, и таки встречаешь бетон задницей, отбивая мягкие половинки. — День посиделок на бордюрах, ха-ха… — алкоголь опять схлопывает тебя по макушку, заливает вынужденной неподвижностью и ты замираешь, уперев взгляд в светлое окно. Неужели он там? Такой близкий и такой далёкий. С кем он сейчас? Кому играет? Кем дышит, прижимая жёстким телом к кровати? Запретные мысли, роем летающие по пустой, пьяной голове, выпущенные из строгих рук развязным алкоголем. Надо валить, пока не поздно. — Скотина ты, таксист. Привез зачем-то сюда. Никто же не просил, — хнычешь, роняя сумку рядом на асфальт, зажимаешь руками тяжёлую голову, рассматривая собственные ноги. — И кстати, где… — Где твои туфли? Небо опрокидывается на голову, осыпается по твоим босым ногам. Во рту становится кисло и вязко, и ты, не выпуская голову из рук молча ведёшь глазами от асфальта рядом с сумкой, по затоптанным кедам, по стройным ногам и острым скульптурным коленкам в драных джинсах. Зависаешь глазами на узких бёдрах и выпуклом паху, моргаешь, сглатывая накатившую кислоту. Да не может быть, успокаиваешь ты свое заполошное сердце, ты же не такая неудачница. Мираж, виденье, сладкая фантазия, но никак не Мин Юнги, музыкант. — Исчезни. Прям как мои туфли. Пшшшшш, и развейся как облачко… — шепчешь, икая перегарным духом. Отворачиваешься, шаря рукой по сумке. Сил нет даже нащупать телефон, чтобы еще раз вызвать такси. Тошнит неимоверно, и фантом с голосом Юнги, нетерпеливо притоптывающий кедой никак не желает пропадать. — Кыш-кыш-кшааа… — машешь ты рукой, отгоняя галлюцинацию, проезжаясь по твердым голеням, спрятанным под джинсой. — Не мельтеши перед глазами, итак несладко. — А ну-ка, пошли трезветь… — сумка пропадает из твоего поля зрения, следом и тебя вздергивают на ноги. Сильные руки подхватывают тебя на манер принцессы под колени и лопатки, прижимая к крепкой груди. Мягкие покачивания убаюкивают, пока тебя куда-то несут, и ты не стесняясь, обнимаешь тесно, прячешь голову в прохладную ямку плеча парню, больше похожему на пьяный вымысел.***
Поток холодной воды обрушивается сверху, буквально выдирая тебя из беспамятства. От мокрого холода перехватывает дыхание, и ты на коленках, нелепо размахивая руками, пытаешься от него скрыться. Побег пресекает чья-то пятерня, упершаяся чуть повыше груди. Попытки распахнуть глаза проваливаются, полное впечатление, что веки весят по паре килограмм каждое. — Ч-что з-за ч-ч-чё-рт… — слова брызгами рвутся сквозь трясущиеся губы, ты в испуге вцепляешься в чужую руку в усилии оттолкнуть. — Давай, давай, терпи… — произносит до дрожи знакомый голос, — ты мне нужна трезвая. Ты выпускаешь мокрую ладонь и изумленным мешком падаешь обратно, обмякнув почти до обморока. Кошмарный сон так и длится? «Какой подозрительный соджу в том караоке, — думаешь ты потрясенно, облизываешь мокрые губы и руками пытаешься смахнуть потоки с лица, отправляя брызги во все стороны. — Глюки так и не отпускают». Только вот тошнотворная муть в желудке вполне реальна, как и холодная вода, выстукивающая головной болью тебе по затылку. Полностью промокшая одежда студено липнет к телу, выбившиеся из хвоста волосы ледяными змейками струятся по лицу, и реальность этих ощущений догоняет тебя апперкотом. Это все действительно происходит. Так и есть, ты приехала к его дому. Год не ездила, держалась всеми правдами и неправдами, но стоило один раз безбожно напиться, и вот ты уже тут. А Мин Юнги, музыкант, сейчас замачивает тебя как грибы — в ванне с холодной водой. Глаза готовы трезво распахнуться, но ты их зажмуриваешь еще сильнее. Если держать веки закрытыми, стыд и ужас не так обжигают. — Же-же-жесто-ко-ко… — стучишь ты зубами, отфыркиваясь от струй, — н-н-но это ж-ж-же ты… — Язвишь, значит трезвеешь, — хмыкают над твоей головой. Вода тут же теплеет на десяток градусов. Ладонь с груди пропадает, чтобы вновь появиться на твоих ногах. Нежными, но уверенными движениями тебе аккуратно их моют. «Что там происходит? Это надо видеть!» — ахаешь ты про себя и все-таки открываешь глаза. Почти такой же мокрый Юнги, перегнувшийся через бортик ванны, пальцами прослеживающий твою лодыжку лишает дыхания. Сумасшедшее зрелище. Какое-то чертово параллельное измерение, mirror-вселенная, где обычно холодный и равнодушный парень сейчас нянчится с тобой. Только вот зачем?.. Вымученное изумление опять бродит где-то на задворках сознания, головная боль глушит какие-либо внятные мысли, объясняющие происходящее. И тебя сейчас тупо стошнит. — П-п-прек-ра-ра-ти… — пытаешься оттолкнуть его ногой и подняться, хватаешься за борта ванны, но тебя ведет в сторону, и если бы не поймайший тебя парень, шлепнулась бы обратно. Тошнота подкатывает, давит позором на горло, и ты стонешь в ужасе. — Юнги-и-и… — Сейчас, моя хорошая… — сильные руки буквально выдергивают тебя из ванной, склоняют над унитазом. Мин собирает в пучок твои разметавшиеся мокрые волосы, держит их вместе хвостом, шепча что-то успокоительное, пока ты выкладываешь унитазу историю сегодняшнего приятного вечера. Вода с одежды растекается под тобой лужей, дрожь колотит плечи. Сквозь спазмы, дерущие гортань, ты чувствуешь, как рука парня ладонью ложится тебе на затылок, снимает с волос резинку, массирует кожу, принося облегчение. Еще пара постыдных минут и тебя отпускает. Ты оседаешь на задницу, прячешь горящее лицо в сгиб локтя, желая умереть вот прям тут же, около унитаза только чтоб не смотреть ни в чьи темно-лисьи глаза. Сердце раненой птицей бьётся о грудную клетку. — Зачем ты со мной возишься? Вызови мне такси… — шепчешь замучено. Ты уже почти трезва, и смертельно хочешь скрыться в одиночестве своей квартиры: упасть на постель, накрыться с головой и уснуть так, чтобы утром не проснуться. Идеальный план, которому не суждено исполниться. — Вставай, надо умыться и переодеться… — тебя тянут с пола, не дают и минуты на выдох, чтобы собраться с силами. Юнги наклоняет тебя над раковиной и моет лицо, как маленькой, накидывает на голову сухое полотенце, просушивает волосы, не обращая внимания на жалкие попытки отбиться. Да ты и не сильно стараешься, обессиленная и лишённая воли. Все те же белые сильные пальцы принимаются расстегивать пуговицы твоей блузки, и ты растерянно зажимаешь и края ткани, и замершую на твоей груди руку. — З-зачем-м это?.. — Надо переодеться, простудишься. Я приготовил вещи, — парень кивает на стопку одежды на стиральной машинке. — Женского белья у меня, к сожалению, нет, — щурит свои нахальные глаза Юнги, — но, думаю, моя футболка сойдёт вместо пижамы, а шорты с завязками должны удержаться на талии. — Он опять возвращается к пуговицам, которые будто рады ему, легко поддаются напору и расстегиваются сами, открывая мужскому взору намокшее белье. Мужское внимание горячечно заметно, ошпаривает кожу. По телу током разбегается истома. Его прикосновения такие мучительно знакомые, и одновременно новые, странные для тебя. В них сейчас — неизвестная тебе забота. И ты пару минут медлишь, записывая в память эти ощущения. А потом повторно хватаешь его руки, останавливая. — Не надо, я могу сама… Юнги подозрительно осматривает тебя с ног до головы, будто не верит словам, но придя к какому-то выводу, вздохнув, отступает. — Хорошо, я жду за дверью, — он вглядывается в тебя еще несколько долгих секунд, раздраженно цыкает и все-таки покидает ванну, оставляя тебя в долгожданном одиночестве. Его футболка тебе ниже бедер. А пахнет, не описать словами. Ворох воспоминаний обрушивается на тебя, грозя похоронить уверенность в правильности вашего расставания. Будто каждый час того лета пронесся перед глазами. Долгие до одури поцелуи, нежно-твердые губы, отнимающие дыхание. Сильное тело под твоими руками и каменный член под бедрами, нагло и уверенно прокладывающий путь в твое тело. Оранжевые вечера, наполненные сексом и тоскливой нуждой, жаждой и неправильным счастьем. Следующий выдох даётся с усилием. Ты задушенно стонешь, трешь воспалённые глаза. Давишь каждую бабочку в животе, имевшую наглость вспорхнуть в надежде. Пару минут в раздражении мнешь свои мокрые вещи и швыряешь их скопом в сушку: дорогое белье, темные брюки, светлую блузку. Высохнут, уедешь домой. Еще мгновение на вдох свободного от Мин Юнги кислорода, и прочь из опостылевшей душной ванной.***
Парень встречает тебя за дверью, всучивает стакан с каким-то мутным варевом. — Пей, — бурчит он, подталкивает стакан ближе ко рту, внимательно следит, как ты морщишься от неимоверной кислятины, прокатившейся по раздраженному пищеводу. — Утром будешь как новенькая, бабушкин рецепт, — крепко хватает твою кисть и тащит в маленькую, до белого шума в ушах знакомую спальню. — Послушай, я не хочу, это совсем не то… — ты пытаешься затормозить его уверенный шаг, дергаешь руку из сильного охвата, но чужая квартирка такая крохотная, окончание фразы тонет в темноте и запахе комнаты, где ты была безумно и стыдно счастлива. И ты замолкаешь, опустив голову, пряча даже от самой себя красные щеки. Это все то… Все то, что ты хотела и давила гордостью весь год. Все, что похоронила, оплакала, но не простила и не отпустила. Ошметков гордости хватило чтобы порвать, но не хватило, чтобы забыть. Что всплыло месяц назад, резанув тебя по новой, после встречи в музыкальном магазинчике. Если нет отношений, некому и изменять, верно? Так думал почти свободный Мин Юнги, музыкант от Бога, и не думала ты, первый раз в жизни влюбленная до ломки. Непреодолимое препятствие для недоотношений, закончившихся так мерзко. И ты настолько плохо замаскировала боль предательства, даже твой-не твой менеджер быстро разобрался, предпочтя не тонуть с тобой в болоте безответной любви. — Отпусти мою руку. Я все еще не против уехать домой, хоть и в твоих шортах, — продолжаешь упираться, цепляешься за остатки самоуважения, глуша мысли о том, какая ты сейчас жалкая в его глазах. Юнги буравит тебя недовольным взглядом, не позволяя вызволить руку из стального капкана пальцев, и в неровном свете луны кажется, что весь он — «лунная соната» Бетховена: сумрачен, опустошен и доведён до крайности. — Я сегодня очень устал, — наконец тихо произносит он, отпускает тебя, пушит белые волосы. — У меня был трудный с деревянными пальцами ученик, вымотавший до желания упиться вусмерть, примерно как ты, — легкая улыбка касается его губ, но не глаз. — Я вышел в магазин и нашел под окнами тебя. Пожалуйста, все, что я сейчас хочу — это лечь спать, — Юнги опять протягивает руку, заново прося поверить ему. — Обещаю, завтра мы обо всем поговорим. А сегодня просто поспим вместе… Секунда, другая, пока ты ищешь в себе силы довериться ему, пока дурное сердце бьётся набатом, умоляя чуть-чуть счастья для себя, немного Мин Юнги для жизни. А потом, не мешкая, сама берёшь его за руку и ведёшь к кровати. Глупо, так глупо, но вечер такой долгий, и никак не закончится, а сегодня ты дала обещание о завтрашнем дне подумать завтра. — Можно спросить? — его тихие выдохи шевелят пряди волос на затылке, и вся ты окружённая теплом его тела как коконом. Руки под одеялом ласково перебирают складки футболки на твоем животе. — Спрашивай… — выдыхаешь тихо в ответ. — Почему ты сегодня так пьяна?.. — слова серьёзным ожиданием растекаются почти по шее. — Мне изменил парень… — закрываешь уставшие глаза, засыпая. — Опять… И в полусне, чувствуя как крепко впаивают тебя в твёрдую грудь, жмут к самому сердцу, ловишь последнюю мысль: «Ты еще никогда с ним не ночевала».***
Лучик солнца деликатно щекотнул тебя светом, и ты, мотнув головой от его игр, не открывая глаз, вместе с зевотой полной грудью вдыхаешь утреннюю свежесть открытого окна. Странно, спросонья лениво удивляешься ты. Окна в твоей квартире всегда закрыты. Откуда тут взялся легкий некондиционированный ветерок? Ты еще раз зеваешь, хватая чистый воздух и вслушиваясь в гомон каких-то мелких пичуг, думаешь, что зря раньше держала окна закрытыми. Дышать ранним утром чудесно. Ноги скованы какой-то тяжестью, и ты пытаешься вытянуть их в ленивых потягушках, разминая затекшие конечности. Не получается… Вытянуть не получается. Пошевелить не получается. Как будто им что-то мешает. Или кто-то… Ты замираешь в страхе, не дыша, хлебнув воздуха больше, чем положено. Глаза пытаются выпасть из орбит, моментом распахиваясь. Осознание, что это за груз лежит на тебе заполняет по макушку тихим ужасом. Чужая рука покоящаяся на талии, сжимает тисками, стоит тебе чуть двинуться. Сильные ноги вплетены в твои, и непонятно, где начинаешься ты, а где продолжается крепкое мужское тело, ложечкой впаянное в тебя. Ты в испуге ведёшь плечом, и лицо, прижатое к твоей макушке нежно трется, пускает теплые выдохи гулять по волосам. Да что за хрень-то? Взгляд растерянно мажет по окружающему пространству. Эта комната… Знакомая спальня утром выглядит другой, совсем скромной и обыденной, облитая не оранжевым, ярким, богатым на оттенки солнцем, а нежным цыплячим дрожащим светом. Как ты тут оказалась? В голове свежо и пусто, будто утренним ветерком выдуло все мысли. Руки на талии, крепкая грудь, дышащая тебе в спину, никак не дают сосредоточиться. Сзади опять шевелятся, плавно притираясь вздыбленной утренней эрекцией по твоим ягодицам, и сердце знакомо пропускает удар. Хочется подставиться, выгнуться навстречу, встретить толчок своим центром. Тело звенит хрусталем, натягивается тонкой струной, и ты щипаешь себя за руку в попытках собраться обратно в человека здравомыслящего. Боль отрезвляет. И да, ты не спишь. Что ж, осталось убедиться, что за спиной тоже некто знакомый. Ты косишь глазами через плечо, в раздрае прикусив до следов нижнюю губу, и… БУ-У-УМ. — Чё-ё-ёрт… Воспоминания обрушиваются каменным потоком, и каждое будто попадает по голове, высекая искры из глаз. Вчерашний вечер, продавщицын менеджер, соджу, ключи от машины, такси, ледяной душ, унитаз, мужская футболка, стакан кислятины, знакомая спальня и руки, жмущие тебя тесно к стройному телу — воспоминания поджаривают тебя на адской сковородке, жалко нельзя каждое выкопать как картошку из недр памяти. Ты застываешь изваянием, пытаешься тихо протолкнуть вздохи в сухую глотку. Во рту все еще вкус вчерашнего кислого бабушкиного пойла, но на удивление, действительно, чувствуешь себя огурцом. Еще одно воспоминание всплывает на поверхность — обещание разговора, но стоит ли оно того? Что Юнги может сказать? От гордости итак одни ошметки. «А сейчас у огурца вырастут ножки, и он бодренько поскачет домой», — мысленно подгоняешь себя ты и еле дыша выкручиваешься из мужской жадной охапки, выпутываешь ноги. Ползком, по-пластунски покидаешь кровать, оглядываясь напоследок. И подвисаешь. Не надо было этого делать. Спящий Мин Юнги щемит тебе сердце тоской и болью. Похожий на ангела с растрепанными белыми волосами, персиковыми губами, розовыми скулами, так и не скажешь, что этот ангел трахает качественно, отменно и сладко: до трясущихся кисельных ног, до жаркой истомы. Тот, будто почувствовав твой томный взгляд трепещет ресницами по щекам, будто собирается проснуться. Только не это. Ты, подпрыгнув, мечешься по комнате в поисках сумки, телефона. Найдя, торопишься к двери, еще надо забрать вещи из сушки. Или ну их? Пусть выкинет. Такси вызовешь уже на улице. — Опять сбегаешь? — хриплый голос цедит слова, сбивает с шага, обрушивая на тебя неподвижность. — Только и делаешь, что бежишь… — О чем ты? Мне надо идти. У меня работы выше крыши, — выдыхаешь ты, не оглядываясь. Делаешь еще пару шагов в направлении выхода, но следующие слова буквально толкают тебя в спину своей наглостью. — Тебе не кажется, что ты задолжала мне разговор? — и тут ты уже оборачиваешься, удивленная сверх меры, что зачинщиком непонятного разговора должна выступить ты. В смысле, блядь? Какой разговор? Что этот порнушный ангел трахал не только тебя, а еще кого-то с нежным и ласковым голосом? И что там обсуждать? — Не пойму, про что ты сейчас буровишь? — фыркаешь ты, собрав остатки здравых мыслей, покинувших тебя при виде полуголого Мина, опирающегося спиной на изголовье со скрещенными на груди руках. — Разговор о чем? О том, мы с тобой приятно проводили время, а потом прекратили? Этот разговор уже год как просрочен. — Значит, так ты думала про наши отношения? Просто приятно проводили время? — Юнги раздраженно откидывает одеяло, одевается, не обращая внимание на твои недоумевающие взгляды, знаками вопроса скользящие по его широкой спине, по длинным ногам. Парень даже тылом умудряется показать свое недовольство и гнев. А у тебя в голове стоит безмолвный вопль «просто, что происходит»?! Кислород медленно выжигается в ближайших метрах от тебя, вспыхивая под веками, пока ты хватаешь ртом больше положенного утреннего воздуха. Злость накатывает волнами, такое чувство, что Мин Юнги делает из тебя полную дуру. — Ты сказал отношения? — тянешь ты, окончательно разозлившись. Как он смеет говорить об отношениях? Тот, кто на протяжении трех месяцев молча пользовался твоим телом, пока ты любила больше жизни! — Наш трах меньше всего был похож на отношения! — тон голоса независимо от твоей воли начинает набирать обороты, и ты хлопаешь себя по губам, замолкая. Ругаться год спустя, так себе занятие. Похоже, кто-то так не думает. — И это говорит та, которая после секса ВСЕГДА собиралась и уезжала домой! — Мин в два широких шага приближается к тебе, цепляет за локоть, притягивая к себе. Его лицо цветёт яркими оттенками чувств — ты никогда такого не видела: обида, гнев, боль, отголоски страсти. Как будто вечно холодный парень вдруг приподнял завесу своего равнодушия, позволив заглянуть одним глазом в кипящий котёл его эмоций. — Как будто все это время я был для тебя постельным мальчиком… На каком моменте ты перестала что-либо понимать? Вариться в эмоциях и чувствах — твоя участь, а не Юнги, одним махом обрубившего вашу связь. Переживать о странных отношениях, связывавших вас — тоже твоя прерогатива. А сейчас парень доказывает и видом, и словами, что ему тоже больно. — Но ты ни разу не остановил меня… — твоя голова клонится вниз, будто миллион мыслей, взорвавших мозг слишком тяжелы для того, чтобы шея их удержала. Вены наливаются свинцом, сгиная тело к полу. Ты шепчешь вниз, будто адресуешь ногам свою обиду, — Я приходила каждый день, но часто дверь была закрыта. Ты не хотел меня видеть… Парень перехватывает тебя за талию, отводит ладонью пряди с твоего лица, пытаясь поймать взгляд, и его близкое дыхание как всегда выстреливает по тебе толпой мурашек. Сумасшествие. — Посмотри на эту квартиру, тебя разве в ней оставишь? — выдыхает в лицо Мин, машет рукой в приглашающем жесте, призывая осмотреть скудную обстановку. — Ты садилась в дорогую тачку и уезжала обратно в свою богатую жизнь. Как я мог? Чтоб ты меня потом возненавидела? Чтоб я себя потом возненавидел? Так я себя и ненавидел! — восклицает парень, сжав пальцы на твоей талии. — 26-летний музыкант, перебивающийся частными уроками музыки, вложивший все, что было в музыкальный магазин, который только сейчас стал приносить прибыль… — Юнги замолкает, задумавшись, разглядывая твой одуревший вид, а потом добавляет, прищурившись, — И что ты сказала про закрытую дверь? Я ее закрываю, когда ко мне приходят ученики. Сосед, работяга с местного завода каждый раз ломится, ругаясь, что мы спать ему не даём. Но ты всегда могла постучать. Ты же стучала, да? — он поднимает пальцем твое лицо, но ты прячешь взгляд, ошарашенная его словами. Никто не делал из тебя полную дуру. Ты и есть жалкая, недоверчивая, придурочная баба. — Юнги… — кривишь губы в попытке сдержать позорные всхлипы. — Скажи, а ученицы? Взрослые ученицы у тебя были? — момент истины, после которого можно лечь и умереть. Без шуток. Момент, после которого ты себя возненавидишь в любом случае. — Обычно у меня берут уроки дети, взрослых нет. А год назад была, да… Певичка вроде, для клипа брала уроки игры на пианино. Вечно занятая, вечерами с ней занимались. А что? — вскидывается тяжелым интересом Юнги, буравя тебя взглядом. — Подожди… Ты хочешь сказать… — парень замолкает, отшатывается от тебя, вцепившись пальцами себе в волосы, растрепывая их еще больше. — Так это я тебе изменил??? Да ты, наверно, с ума сошла, раз так подумала… Забытая сумка с бряцаньем падает вниз. Молча прячешь в руки мокрое от слез лицо. Хочется кричать в сложенные ладони. Ты бы сейчас все отдала, чтобы вернуться в тот день, в тот момент. Протянуть руку и толкнуться стуком в дверное полотно. Не рассуждая, не думая, взять и довериться парню, которого боготворишь. Но поезд давно ушёл, теперь ты сожрешь себя мыслями, ненавистью, бесплодными сожалениями. Полная дура — это слабо сказано. — Послушай… — тяжёлые руки укрывают плечи надеждой, склоняют горячую голову на мужское плечо. — Давай спокойно умоемся, позавтракаем. Оставишь мне мои шорты и переоденешься. А потом начнем все заново… — охрипшим от чувств голосом прямо в твое загоревшееся ухо. — Я буду первым, кто решится сказать. Слушаешь? Я Мин Юнги, музыкант и начинающий бизнесмен. И прошлым жарким оранжевым летом я был влюблён в далёкую как космос нуну…