lunchbox friends

впервые хенджин явился на этот порог одним ярким и безоблачным весенним утром. что боль вытачивала из нас. что мы сами вытачивали из боли. хенджин думал об этом – долго, напористо думал, и никак не мог понять, кем, пережив боль, стал он сам. а это было одной из ключевых задач. понять, кто ты. а потом уже просить прощения. сынмин сказал ему, что в церкви думается обычно легче, но сейчас хенджину ладан лишь забивал ноздри и кружил голову. ему всегда становилось дурно в местах подобных этому и хотелось тотчас сорваться и уйти, но он не мог так поступить прямо посреди утренней воскресной службы. один плюс был в этом – в церкви его всегда ждали, всегда могли приютить, хоть хенджину было и как-то странно, неловко приходить туда в одиночестве. но, да, его принимали – с целым сердцем, с разбитым сердцем, с разбитым и неловко склеенным скотчем сердцем, совсем без сердца. его принимали и любили. прямо как в доме бан чана в две тысячи семнадцатом. вспоминать было больно и плохо, но приходилось. нужно было, чтобы исповедаться. не перед священником или господом – так хотя бы перед самим собой. \ «всегда и для всего есть нужное время» – вот как чан любил говорить. он всегда был на голову выше, мудрее, к нему можно было приходить искать правду и ответы на свои вопросы. можно было склонить голову к его плечу и уснуть с улыбкой, тронувшей губы. можно было считать его своим братом, родителем, лучшим другом. но хенджин посчитал его своей любовью. и ошибся, как ошибаются дети, которых впервые в жизни учат считать. осознание было простым, как дважды два – он не любит тебя, не любит, не любит, не любит, не… – но все равно упорно не давалось хенджину. не доходило до его понимания, не стучало пульсом в висках, не мерещилось на городских афишах и вывесках. хенджин собственноручно закопал самое простое глубже всего, потому что не хотел верить в правду, которая причиняла ему кошмарную боль. боль вытачивала из него веру, и это казалось забавным. хенджин смеялся, когда осознание кромсало его изнутри на части, смеялся, проходя новую песню твайс в суперстаре, потому что красивые девочки пели что-то про красивую любовь, а хенджин не верил, что она с ним когда-либо могла случиться. потому что бан чан не был человеком романтики, красивых признаний, тепла и чего-то постоянного, перманентного, вечного. потом хенджин случайно узнал – от общих знакомых – что бан чану уже нравился кто-то другой, и в тот же вечер, отчаянно пытаясь пройти фэнси на самом сложном уровне, он вспомнил, – пальцы неловко соскользнули с дисплея, задрожали, как и что-то хрустально-хрупкое – у хенджина внутри; он расплакался, но прошел песню до конца, правда, всего на одну звезду. он пошел в ванную, проревелся, умылся, сказал собственному отражению: «я в порядке» и вернулся в постель – у твайс было еще слишком много песен, чтобы париться из-за разбитого сердца. \ были времена, когда хенджин обновлял твиттер бан чана каждые полчаса, как будто там могло появиться что-то новое. хенджин беспечно забывал, что чан был человеком других принципов, правил, уровня жизни. он выходил на пробежку каждое утро, занимался в спортзале, писал песни, бегал по свиданиям и встречам, гулял с друзьями, да еще и успевал учиться в университете. он неделями не отвечал на сообщения, а потом, когда хенджин уже совсем терял надежду на ответ, врывался в диалог кучей разноцветных сердечек и рассыпался в извинениях. хенджин – наивно и слабовольно – прощал. он всегда прощал, всегда пытался понять, а чан настырно тянулся к свободе во всем, тем самым видя в хенджине угрозу. возможно, он понимал его чувства, и видел, потому что тяжело было не видеть, когда при каждой их мимолетной встрече хенджин глядел на него, словно на божество. и говорил вещи, которые не говорят друзьям. чан все знал, чан все понимал, но хенджин не хотел этого от него – ему было комфортно не делить ни с кем собственные чувства. на то они и собственные. свои. о них – никому. но каждое его «спокойной ночи» в диалог, где чан не отвечал неделями, приравнивалось к отчаянному и больному: «люблю». \ – осторожно, – хенджин задумался так сильно, что едва ли не споткнулся о бордюр, но его остановил сынминов голос и рука, молниеносно ухватившая за локоть. – что с тобой такое? снова он? сынмин плелся рядом, говорил о каких-то комиксах, о новых видеоиграх, о своем позднем завтраке, о том, как на днях он приезжал к джисону в общагу, чтобы помочь с генеральной уборкой, и кто-то там случайно вытер джисоновской любимой футболкой полы, восприняв ее за тряпку. сынмин жаловался, хмурился, хохотал, а хенджин невольно подмечал в нем что-то очаровательное и хорошее, что было видно только ему одному, как настоящему другу. и поэтому, как настоящий друг, хенджин сказал правду: – да. – вот же блин. сынмин знал. знал все с самого первого дня, еще когда хенджин ворвался в их чат с бешено стучащим сердцем и набрал тревожное: Я ВЛЮБИЛСЯ !!! сынмин потянулся на стуле, набросил на голову капюшон, вздохнул и лениво набрал на клавиатуре: «пропал». ничего не менялось. они гуляли, ходили в сабвэй и старбакс, и сынмин ел бургеры, сэндвичи и пирожные, а хенджин подпирал одну щеку ладонью, смотрел грустно куда-то сквозь стеклянные стены и ныл протяжной долгой мелодией: люблюлюблюлюблюлюблюлюблю – взять тебе еще пепси? – да, пожалуйста. и пока сынмин, обнимая одной рукой кошелек, отходил в очередь у стоек и витрин, хенджин снова доставал из кармана телефон, бесконечно обновляя все тот же диалог в надежде увидеть в нем что-то новое. хотя бы розовое эмоджи сияющего сердечка в ответ. чтобы как будто «отстань», но в то же время – «погоди, ты нужен мне здесь». чан был в сети рано утром, наверное, когда только проснулся перед пробежкой и универом, а еще он выгуливал собаку лучшего друга, пока тот был в гостях у родственников в японии; чан смотрел хорошее европейское кино, не пил и не курил, читал форумы о здоровом питании, был везде и сразу, все успевал и при этом все делал хорошо. он был удивительным человеком, а хенджин – пустым местом, влюбившимся в него, как в последний раз. сынмин поставил на стол большой увесистый стакан. картонный с крышечкой из прозрачного пластика и трубочкой. половина – лед, половина – сладкая до зубного скрежета газировка. и холодная, словно анестезия. как будто хенджин сейчас уляжется на койку, и ему вырежут все чувства. если бы это могло быть так. \ хенджин увидел его однажды, при случае: мальчишка-студентик в персиковом пальто, весь из себя такой хороший и сладкий, он обнимал бан чана за сильную руку, что-то говорил ему в плечо и смеялся, и чан смеялся тоже, и хенджину было больно, потому что это не он заставлял его быть радостным, а какой-то сопляк-первокурсник, тощий, хоть и симпатичный. хенджин начал ходить в церковь в девятнадцать – отмаливать неслучившуюся любовь. в то же самое время – их с бан чаном общение практически сошло на нет. не то чтобы оно когда-либо было «да», но прежде хенджин до последнего продолжал надеяться на отклик. сейчас он сам отвечал через несколько дней, даже если чан писал ему первым. он потерял интерес. потерял желание. хоть и все еще любил. сынмин помогал ему пережить: звал рубиться в приставку, смотреть тупые ситкомы, заваривать сырный рамен, а иногда – просто валяться на диване и глядеть в потолок, рассуждать о важном и том, что будет всегда, а не о временном, как былые кратковременные влюбленности. влюбленность хенджина в бан чана была вспышкой на солнце, долетающей до земной поверхности за восемь с половиной минут. она была неудачной шуткой на вечеринке. затертой и всем надоевшей попсовой песней. дешевым разноцветным конфетти. старой пыльной вазой с барахолки. она была секундой и вечностью. она была ничем и всем. и сердце хенджиново стучало в груди, как в последний раз. \ бан чан взял его за руку и заботливо, по-дружески поцеловал в щеку. «все будет хорошо», – сказал он, и хенджин не поверил. потом он добавил: «знаешь, меня любило много людей, и я тоже любил многих, но ничего из этого не продлилось достаточно, чтобы я мог запомнить. спроси у меня имя – и я его не назову. ни одно из них». но несколькими днями позже, когда хенджин поинтересовался у чана, как звали мальчишку-персиковое-пальто, тот с широкой улыбкой отозвался: «чонин». \ – не хочу, – хенджин брезгливо отмахнулся от геймпада, который ему протягивал сынмин. сынмин в ответ только хмыкнул, подобрал ноги под себя на диване и запустил игру. он проходил одиночную миссию в гта, убивал нарисованных искусственных людей, бандитов и дилеров, а хенджин сидел рядом молча и на месте каждого безвольно упавшего на грязный песок трупа представлял мальчика-персиковое-пальто, с той его приторно-сладкой улыбочкой в чужое плечо. это был естественный процесс. следующая стадия, которую хенджину нужно было пережить и смириться. просто пережить и смириться. сынмин устал после четвертой миссии, уложил голову ему на плечо и быстро уснул. хенджин старался не дышать, чтобы не разбудить его. как на той старой японской гравюре, где девушка отрезает себе подол кимоно, лишь бы не спугнуть спящую кошку. сынмин сопел мило и сладко, а ненужный теперь геймпад бесхозно лежал в его расслабленных руках. на большом дисплее телевизоре светился ярко-синим экран ожидания. время почти перевалило за полночь, хенджин не звонил родным и не хотел возвращаться домой. а бан чан запостил в инстаграм новую селку с чонином, подписав ее цитатой из попсовой песенки о любви. \ хенджин большего не просил – он просто хотел, чтобы его любили. это было легко, как математические задачки для пятого класса, – любить хенджина. любить хенджина – это почти ничего не делать. работа для дурака. халтура. но так бывает, когда тебя не любит определенный человек, который тебе нужен, от которого ты этого ждешь, – тебе просто начинает казаться, что тебя не любит вообще никто на земле. – возьми, поешь. – не хочу, – хенджин вновь отмахнулся от сынминовой руки, словно в раскрытой ладони лежал призывно какой-нибудь смертельный яд. но хенджин еще пока не хотел умирать. или: – я купил нам билеты в кино на субботу. – ладно. – ты даже не хочешь узнать, на какой фильм? – нет. и хенджин снова уткнулся взглядом в телефон, где симпатичная китаянка в своем инстаграм-блоге рассказывала, как правильно наносить хайлайтер на лицо. хенджин невесть почему увлекался таким. не машинками, не войнушками, не драками и играми в жестокость. а сынмин был денди-боем, был милашкой и гиком, смешным очкастым первокурсником, он носил в универ галстуки и красные бабочки, а дома превращался в заботливую матушку и готовил по кулинарной книге – на себя, всю семью, хенджина и уличных кошек. – ну хватит уже убиваться, – и с характерным тихим стуком поставил на стол перед хенджином тарелку с токпокки. обошел вокруг и присел напротив. сложил ладони. сам не ел – только наблюдал и ждал, что поест хенджин. хенджин смотрел на него исподлобья и дул губы, как ребенок. – что такое? – ты заставляешь меня чувствовать себя ничтожным, – отбросил хенджин, как будто они воевали. пожевав губу немного, он продолжил: – неужели я правда… ну… убиваюсь? – поешь, – извернулся сынмин и кивнул на тарелку. поправил одной рукой свой милый бордовый беретик. шмыгнул носом. кашлянул. и снова замолчал. хенджин сдался и взял палочки в руки. он хотел попросить сынмина излечить его, потому что знал, что сынмин был, возможно, единственным человеком в мире, способным сделать это. сынмин, на самом деле, уже излечивал – приставкой, домашней едой, шутками и подколами, тем, что вытаскивал хенджина в сабвэй, когда тот не хотел даже дышать, покупал ему свежие чизкейки в старбаксе, бежал занимать единственный освободившийся столик, держа в зубах чек, и смешил его странными видео на ютубе. хенджин улыбался, но у него внутри все болело. сынмин иногда отвлекался от дисплея и смотрел ему в лицо – будто хотел убедиться, что ему хоть немножечко лучше. хенджин доел токпокки и вытер губы полотенцем. потом поблагодарил и снова потянулся за разбитым шестым айфоном, лежащим на столе экраном вниз, но сынмин опередил его, схватив пальцами за ладонь. их сплетенные руки повисли в воздухе, словно кто-то нажал на стоп-кадр. хенджин выдохнул и тут же как-то весь сдулся, скукожился, словно все это время сидел в напряжении. а потом он заплакал. сынмин спокойно поднялся на ноги, снова обошел стол – по часовой стрелке в обратную сторону – остановился за хенджиновой спиной и обнял его за плечи. коснулся губами макушки. прижался крепче и выдохнул в волосы теплом: – хочешь добавки?