Кости

Чужеродной звездой я в твой мир упаду, Вожделенный покой среди скал я найду. Буду счастлив когда скуёт меня лёд, Буду с радостью пить ядовитый твой мёд. Больше так не могу, как же больно летать! Жгучий ветер, смешанный с пеплом, глотать.. Больше так не могу я на землю хочу, Но всё выше и выше я к солнцу лечу... Otto Dix "Icarus"

      Руслан стоит у окна. Упирается в подоконник ладонями и подается корпусом вперед. Так выглядят самоубийцы, когда делают свой последний выбор в жизни. Так они выглядит — перегибаясь через раму и подоконник, надламываясь, как залежавшийся осенний лист.       Руслан ударяется лбом о стекло. Глухой звук эхом раздается в офисе.       — Что ты делаешь?       Юлик говорит, и единственное, что окружает его голос — это механический звук клацанья по клавишам. Его пальцы — быстрые и ловкие — вбивают что-то в поисковик, ищут что-то.       Что? Руслан не знает.       — Пытаюсь понять, что делает этот пацан, но тут плохо видно.       — Скучаешь?       — Мг.       — Сейчас закончу и начнем снимать.       С чем ты закончишь? С моими нервами? Юлик продолжает печатать, не отрывая пальцы от клавиатуры. Его взгляд, кажется, вшит с экраном. Он печатает вслепую. То, как сжаты его губы, как сдвинуты брови. Эмоция твоего тела. Что ты хочешь этим сказать?       Там, внизу, куда пялится Руслан, где выглядывает так какие-то действия — там нет никакого пацана. Никого нет. Только Руслан и его мысли о том, как происходит падение. Каково это, последнее чувство перед смертью?       Что это за чувство?       На что оно похоже?       Что-то, что не будет иметь схожести с другим.       Единичное чувство собственной смерти. Так ты встречаешь кого-то, кто имеет для тебя неоспоримую важность.       Я объясню. С тем же успехом Вы можете взять пистолет с одной заряженной пулей — отберите у игроков в русскую рулетку, если Вам не посчастливиться быть с ними знакомыми — и засуньте себе его в глотку. Та мысль, то чувство, что пронесется у Вас в голове перед тем, как Вы нажмете на курок — вот что такое жизнь.       Вся жизнь — один момент.       Этот момент встречает Руслана каждый божий раз, когда он оказывается перед этой дверью.       Так что нет, вовсе ему не хочется перелазить через раму окна и бросаться вниз. Он это уже знает. Он это уже делал. Только немного более безопаснее. Как секс с презервативом и сделанной заранее вазэктомией.       В общем, нет, абсолютно никаких сюрпризов не будет.       Не в этом офисе.       Юлик щелкает в последний раз и говорит:       — Я всё.       — Я тоже.       Неважно, что ты обещаешь себе, чем зарекаешься и о чем сам себя просишь. Абсолютно неважно, что Руслан долбил лбом зеркало и повторял, растягивая слова: «нет, не в этот раз, я на это не пойду, не хочу, никогда не хотел». Понимаете ли, всё это имеет такой же смысл, что и камень, который пытаются научить плавать. Никакой. Абсолютно никакой.       Поэтому Руслан все равно снова приходит сюда. Неважно, сколько времени прошло и сколько зеркал он разбил. Месяц или два. Год. Двадцать лет. Он приходит сюда и он нажимает на курок пистолета с пустой обоймой. Секунда, которая происходит между выдохом и тем, как открывается дверь — вот и вся она, жизнь.       Когда он садится, телефон Юлика вибрирует и он отвечает.       И он говорит: «да, Даш».       Раз уж мы с Вами говорим о моменте и ценности хоть чего-то в относительно незначительной частице момента, то давайте поговорим об этом.       Проблема не в звонке. Проблема в том, что Руслан это тоже знает.       «Да, Даш» — так люди обычно говорят другим людям, что они готовы сорваться прямо сейчас и упасть им в ноги, если другой человек этого попросит. Так люди клянутся в вечной любви. Так люди в этой клятве ставят на отсечение руку и пронзание сердца колом. Потому что они это знают.       Руслан ругает себя, говорит себе, что нет, не было в этом ничего, и что он сам так говорит «да, Насть».       Вранье.       Бред.       То, как он говорит «да, Насть» — так люди кричат о помощи. Так умоляют, бьют кулаками по полу, захлебываются в слезах. Вот на что похоже его «да, Насть».       никаких клятв.       Понимаете, Руслану нечем клясться.       Нет, ну, у него, конечно, есть рука, и сердце тоже, но все это имеет такую же ценность, как и распечатка Мона Лизы. Никому это не нужно. Никто в этом не заинтересован.       — Русь? Ты чего грустный такой?       Руслан не грустный. Руслан никакой. Он тоже — распечатка картины. На дешевом старом принтере. На туалетной бумаге. Из блока с почти кончившейся черной краской. Вот кусок бумаги с размазаной краской. Сам разбирайся. Я знаю, что ты не захочешь разбираться. (никогда не хотел).       Руслан вяло отмахивается и смотрит на телефон в руках Юлика.       Включай свой сраный тик-ток, свои сраные видосы, что угодно, мне срать.       Мне срать, пока на этот телефон тебе звонит человек, за которого ты костьми ляжешь. Руслан медленно моргает, пытается прогнать лишние мысли. Это все равно не проблема. Не для блогера, который неплохо зарабатывает, имеет милую девушку и что-то читал про уроки с улицы. Вырасти он так, наверное, все было бы куда легче. Наступал бы на лицо себе, своим принципам и желаниям, и не сидел бы сейчас, пялясь на телефон так, будто он виноват. Он виноват в том, что ты мне так нужен, что ты опять влюблен в новую девчонку, что я опять последний обнищалый эмоциональный придурок.       Расскажи мне о рассвете в четыре утра у моря.       Чем пахнет там воздух, о чем кричат чайки?       Ты всё это знаешь, а мне известен только тембр твоего голоса, нажим твоих пальцев на экран и цвет твоих глаз. Темные мутные с черными вкраплениями от зрачка до лимба. Ты весь и в целом соединение чего-то чернее необъятных черных дыр. Ты страшнее всех моих кошмаров.       Желаннее едва выполнимых сексуальных фетишей.       — У меня всегда такое лицо, — отбрехивается Руслан как от назойливой мухи, едва рукой не взмахивает, чтобы оттолкнуть навязчивость, которой здесь в помине нет.       Юлик мнется. Сказать хочет что-то, что никого из всех здесь присутствующих не обрадует. Ни Юлика, ни Руслана, ни всепоглощающую глухую тишину.       Руслан боязливо оглядывается.       Проблема не в тишине. Не снаружи.       Проблема в той, что внутри.       Проблема в боязни говорить с самим собой.       — Я чувствую себя странно.       Говорит Юлик. Говорит и не включает сраные тупые видосы в своем сраном тупом телефоне.       Говорит и смотрит. Рот его двигается. Рот, который кривится в улыбках — фальшивых и нет. Натренированных и искусственных. О чем все эти улыбки, черт возьми, оно не похоже на тебя. Никогда не было похоже.       Бред.       Бред-бред-бред!       Не улыбайся так, будто ты в порядке, я тебя насквозь вижу. Руслан тщетно разглаживает складку на своем колене. Ткань мнется, собирается в гармошку. Штаны, которые стиральной машины две недели уже не видели. Заношенные и потертые в каких-то местах. Это всё ещё не проблема для блогера с несколькими миллионами.       Так в чем проблема?       — Заболел?       Руслан говорит, как шарнирная кукла открывает свою пасть. Обрывисто и искусственно. Ненастоящие слова, которые вылетают из его пересохшей глотки. Внутри давно все иссушено и потрепанно. Давай, засунь сюда свою тупую метафору о потрепанных страницах книги, которую ты уже выучил, ты же так это любишь.       выучил и теперь нихрена тебе не интересно.       так зачем ты улыбаешься, объясни себе, не мне.       — Не знаю.       Диалог из глотки не рвется. Диалог давно вклинен где-то в точке между их отношениями в тайне и расставанием. Аккурат между. В этой точке, в которой есть смысл жизни, в которой вся жизнь. Выстрел, которого никто так и не делает.       (никто не хочет его делать).       — Если не хочешь, то можем не снимать сегодня ничего.       Руслан пожимает плечами. Оглядывается. Внутри все иссохло, потрепалось, вырвалось. (он сам это выбрал). Его пальцы оттягивают край свитшота. Заношенный трешер. Старый и немного поблекший у краев, которые он постоянно оттягивает. У рукавов, за которые его постоянно тянули (кто-то).       кто?       — Не хочу.       Юлик говорит, и Руслан пожимает плечами. Моргает, поджимает губы, и он не знает, что он должен сделать дальше (никто не знает).       Они будто бы не расставались вовсе. Будто не было у них того диалога, что бывает после. О смысле, о чувствах, о попытках остаться друзьями. Будто бы они в затяжной ссоре, результатом которой станет выкидыш их чувств. Проблема не только в этом. Проблема в сроке.       Руслан кусает губу так, что сдирает кожу с внутренней стороны. Хочет деть руки на чужие колени, накрыть его руки, схватить, расцеловать. (на самом деле он хочет другого).       Руслан обманывает себя. И Юлик сжимается в плечах, чувствуя себя виноватым. За что ты винишь себя? Чего я не знаю?       Руслан хочет спросить, а чего он хочет. Но молчит.       Логичнее всего было бы встать и уйти. Но он продолжает сидеть.       Они оба — пережиток прошлого. Два образа с неровными швами, кривыми стежками, хреновой прошивкой. Будто их наспех собирали в темной подворотне, где было сыро, грязно и не было любви.       — Я пойду?       — Мг.       И никто никуда не уходит. Остаются сидеть. Оба молчат. У обоих плечи током бьются от сковавшего их напряжения. Что обычно обсуждают люди после расставания? Куда девают свои руки, когда раньше они находили покой на чужих коленях? Что обычно делают нормальные люди?       Проблема не в тех людях.       Проблема в другом.       О чем слагают сотни песен? Почему люди не перестают петь о любви, посвящать своим бывшим, новым, будущим миллион песен с тайными посланиями и символикой? Слушают ли в итоге эти песни их адресаты? Доходят ли они хоть до кого-то?       Руслан не написал ни единой песни о Юлике. Ни в единой и слова не было о чем-то к нему.       Эти песни не находили своего адресата, потому что его никогда не было.       Путь из одной бесконечности в другую.       дашь мне найти там тебя?       где ты?       Выдохни. Держи себя в руках. У тебя и не так много выбора, если быть честным. Руслан дергает плечами, пытаясь сбавить с них лишнее напряжение, и Юлик смотрит на него так, будто бы он только что высказал свое желание трахнуть ребенка. Он просто шевелится. Просто подает признаки жизни. Не делай вид, что удивлен тому, что я все ещё живу.       — Иногда я скучаю по тем временам.       Ах, вот оно что.       вот чему ты удивлялся.       — По каким?       Это уточнение не имеет никакого смысла, но Руслан все равно это спрашивает, потому им надо занять это время. Эфирное время их существования. А потом выключатся камеры, вырубят свет и они разойдутся, так и не сказав тех слов, что должны были.       прости, но они не прописаны в сценарии.       — По нашим.       — Нет у нас ничего нашего. Нет и не было. У нас тут не коммунизм, каждый сам за себя и за свою лопату лично отвечает, понял?       — Понял.       Юлик кивает. И у Руслана от собственных слов свербит в глотке, в груди, в голове. Так мерзко, что хочется выкинуть собственное тело и купить себе новое. Новое тело, которое не было б/у, без этих джинс, затертых на коленях, на заднице, на внутренней стороне бедер.       Юлик улыбается.       Вот чем занимается Руслан. Бьет сам себя в лицо. Скоро должен залезть за винтовкой, и засунуть себе её в горло. Сколько там пуль? Одна или две? Ни одной? Полный магазин?       Та мысль, что появится у него в голове за секунду до щелчка — единственная истина.       Руслан пытается уговорить себя уйти. Держи себя, нахрен, в руках, лишнее пиздеть никогда не было хорошим навыком. Руслан хочет реально ударить себя в лицо, запихнуть все свои стремления к себе в жопу и больше никогда, понимаете, никогда сюда не приходить.       Началось все в две тысячи пятнадцатом, закончилось в бесконечности. Затянувшаяся ссора без конца и с грустным последствием. Если они достигнут этой бесконечности. Кажется, вот-вот, но — пустота. Такая же, которая наполняет голову Руслана.       Юлик облизывает губы. Руслан дергано выдыхает. Юлик продолжает улыбаться. Надуманно-натренированно. Пытайся не задохнуться в этом, дыши глубже, хотя бы просто дыши. Хоть как-то. Юлик выдыхает, складывает руки на коленях и уголки его губ снова дергаются. Так ты выглядишь перед тем, как соврать.       — Тогда по домам?       Никто никуда не уходит.       Руслан кивает.       По каким временам ты скучаешь, назови мне конкретные даты, и я Бога достану с неба, сделаю из него мишуру и заставлю его вечно проигрывать тебе эти даты.       Руслан встает, смотрит на Юлика. И ждет. Держи себя в руках. Шанс один на миллион, и он не мой. Юлик смотрит в ответ и непонимающе моргает.       Юлик говорит «да, Даш» будто бы никогда не сожалел, что позволил себе отпустить Руслана с такой легкостью, будто бы у него никогда не было содранных ран на ладонях от того, как прочно он его держал.       (их никогда не было на его ладонях).       Юлик говорит:       — До скорого.       Юлик говорит «пока» будто бы умоляет его остаться. Руслан умоляет себя остаться. Но никто ничего не делает.       Их запланированные роли — они сверяются с ними. И Руслан проверят мобильник в своем кармане. Закидывает портфель на свое плечо.       И выглядит так, будто не хочет уходить.       (он никогда не хотел).       У самой двери он застывает. Смотрит через плечо умоляюще и спрашивает жалостливым, скрипучим голосом:       — Ну, до встречи?       Юлик медленно улыбается. Так ты улыбался, когда осознал, что в твоем «да, Даш» любви больше больше, чем тут. Так ты улыбался, когда делал вид, что никогда не держал это.       (он никогда не держал)       Юлик говорит:       — Будь осторожнее.       когда снова соврешь себе о своих чувствах, о пережитом, о том, что не хочешь назад, что не скучаешь, что не рвешься.       будь осторожнее, когда становишься на гнилые доски, опасаясь провалиться в подвал.       сломанные кости никогда на срастутся.       на помощь никто не придет.       будь осторожнее, когда закроешь эту дверь.       Руслан кивает. И уходит.       В глотке стоят слова, которые никто так и не смог сказать.       прости, но «я всегда был честен с тобой» не было в моем сценарии.              Пистолет все-таки стреляет. Единственная верная мысль в том, что этого и вправду не было в сценарии. Их никто не предупреждал, что будет так больно.       кости все никак не срастаются.