Костры

Мо-Ри встречал людей, похожих на пламя, что вспыхнуло да и разрослось неконтролируемо, пожирая всё на своём пути. Такие люди ни к кому, кроме себя, не прислушиваются и мчатся напролом за какими-то своими призрачными целями. Налетит такой человек шальным огненным ураганом, сожжёт всё, что видит и понесётся куда-то, бушуя и воя. Зачем, почему — непонятно... Таким был император. Ох, и натерпелись же от него... Мо-Ри, конечно, лишь жалкий червь, не знающий ничего о тонкостях управления страной, но даже он способен понять, что Его Величество занимался не тем, чем стоило бы. Ёнсан-Гун охотился, гонял по лесам бедную живность себе на потеху. А в это время города Чосона страдали от набегов иностранных налётчиков. А лошадей, чтобы ускакать, спастись от погони, не было — сотни скакунов стояли в конюшнях императора. Ёнсан-Гун требовал дорогое вино, наложниц... а с жителей драли три шкуры, дабы Его Величество напился да наелся наконец. И так далее, и в том же духе... А в итоге... а что в итоге? Помешался император на своей тирании да жестокости и добился того, что народ его возненавидел. Вздыбился вдруг жеребцом необъезженным и сбросил... Глупо, честное слово... А ещё Мо-Ри встречал людей, которые были похожи на всеми забытые кострища: людей с потухшими глазами и плечами сутулыми, людей, безразличных ко всем, кроме себя. Людей ненадёжных, но говорящих убедительно. И такие в чём-то были страшнее тех, кто подобен был пламени. Таким был Хо Тэ-Хак, которого Мо-Ри долгое время почитал за отца. Мужчина был убедителен, казался надёжным. И никогда уже не вытравить из памяти те трусливо бегающие глаза и землю, из-под ног ушедшую. И горькое послевкусие предательства ему не забыть никогда уже, как не старайся. "Отец"... слово-то какое, господи... Кого он отцом называл столько времени? Пустослова, лающего, будто пёс из подворотни. Лицемера, который продал его за бесценок. Ради попытки выкарабкаться встал Мо-Ри на голову и потоптался по его вере в людей. Его оставили тогда лихорадочно собирать бесполезные остывающие угольки, которыми, увы, невозможно было отогреться. Мягко, конечно, стелил Хо Тэ-Хак, да спать ох как жёстко было. "Ты в порядке?" — как-то спросил Гиль Дон, своим до тошноты проницательным взглядом прожигая. Нет. Мо-Ри не в порядке. Мо-Ри определённо не в порядке. Устал он от всего этого, ох как устал. Оставьте вы его в покое, бросьте на землю, как ненужный груз и забудьте, он вам просто в ноги поклонится. Забудьте вы о нём уже, сколько можно тащить его куда-то за собой? Нет, серьёзно, какого чёрта он опять с кем-то сближаться должен? Самое отвратительное, что хочется ведь. Найти бы надёжного человека, что встанет рядом, сожмёт руки в кулаки и усмехнётся задиристо. Найти бы того, кто готов будет выслушать. Найти бы того, кто отнесётся, наконец, как к человеку, а не как к дурацкой игрушке. Только вот хлебнул Мо-Ри в таких поисках... он всё не может забыть, как отец замахнулся вдруг камнем, а потом чуть ли не со слезами умолял простить. У него в ушах стоит то отвратительное: "Он мне не сын". Сказанное Хо Тэ-Хаком, между прочим. Спасибо на добром слове, господин... Мо-Ри словно по бесконечному сырому лесу бредёт. Нет тёплой одежды, чтобы согреться, нет даже захудалого факела, чтобы дорогу осветить. Идёт на ощупь, пробирается по буреломам, падает порой в овраги, рискуя кости переломать.... и так всю жизнь. Кажется, что вон там просвет — только руку протяни. Добежишь — ан нет, поляна какая-нибудь и снова лес. И не поймёшь — то ли действительно лес настолько велик, то ли просто ходишь уже по кругу. И на много миль вокруг — то брёвна, обугленные и оттого бесполезные, то пожары, что после себя оставляют лишь пустоту. Только вот вдалеке свет какой-то мерцает, поблёскивает за ветвями деревьев... костры походные горят, не затухая, освещая путь ему, до костей промёрзшему, заблудившемуся. Какого-то чёрта ГильДон, которому впору бы Мо-Ри ненавидеть, лишь хлопает его по плечу в каком-то дружеском жесте. Живая и почти здоровая Га-Рён хлопочет, суетится над едой... улыбается ему, словно хорошему знакомому. И Мо-Ри вдруг осознаёт, что до одури рад её видеть. А ещё эти надоедливые, грубоватые люди, что везде ходили сперва с Амугэ, а потом и с его сыновьями... надёжными они кажутся отчего-то. Светлые они какие-то, тёплые. И горят они рыжеватым огнём. И согревают его, ошалевшего, потрясённого. Мо-Ри им куски своей души притаскивает и, сам того не желая, смотрит псом бездомным. Мо-Ри тянет руки к огню непроизвольно и отдёргивает, боясь обжечься. А потом снова тянет, зажмурившись и готовясь либо к холоду потухших вдруг угольков, либо к ожогам зверского пламени. Только тепло по ладоням струится прикосновениями их, неожиданно близких, неожиданно доброжелательных. Только душа его, исковерканная, истоптанная подошвами сотен чужих башмаков, вдруг взывает к уставшему разуму с мольбой о благоразумии. И благоразумным называет именно желание остаться с ними вместе. Стоять с ними плечом к плечу. Спина к спине. Попытаться понять их и привыкнуть к ним. Довериться им. Бороться вместе с ними. Мо-Ри подсознательно ждёт подвоха, шила в мешке, камня за пазухой, но все эти люди с ним искренни. Втягивают его в свои разговоры, заставляют порой рассмеяться или заспорить вдруг. Находят для него каким-то образом смысл жизни и повод бороться. Дают понять, что он им не безразличен, что за него они горой встанут, если вдруг что. Хотя честно вот, не заслужил он таких людей рядом. Души людей, что неожиданно стали близки, горят кострами. И теперь Мо-Ри надеется, что и сам сможет стать костром для кого-то.