ОН
Шлёп. Капля ловко прочертила дорожку по щеке, изворотливым ужиком сбегая вниз. Этот мерзкий моросящий дождь продолжается не первый день. Повисает в воздухе мелкой пылью, оседает на стеклах зданий и очках прохожих, проливается скорым ручейком за шиворот. Унылая серость заурядной осени. В такие моменты хочется зарыться с головой в мягкий плед из натуральной шерсти и наслаждаться треском поленьев в огне, потягивая ароматный травяной чай из огромной горячей кружки, наблюдая, как медленно отходит ко сну природа. Это для нормальных людей. Не для него. Ещё не так поздно, но улицы города укутала тьма ночи, юркой смоляной кошкой прокравшись в город. Свет одинокого фонаря на аллее, играющий в грязных лужах, пожалуй, единственное, что украшает этот унылый пейзаж. Деревья, некогда зелёные с запахом свежести, топорщатся жутковатыми силуэтами во мгле. Словно как он сам, прорываются из бездны преисподней, обращая корчащиеся ветви в небо, молят о помощи, рождают в душе детские страхи. Даже луна проигнорировала эту ночь, скрывшись за низкими тучами, словно за тяжелым мрачным пологом, наполненным этой мелкой противной моросью. Он, скрытый от посторонних глаз мокрыми ветвями с остатками неопавшей листвы, ждет. На душе, как и вокруг, больная чернота и сырость. «Скребутся кошки», как говорят. В ответ, укрывшийся в тяжелом мраке аллей, только бы рассмеялся. Слишком в точку. Одиночество и нестерпимая боль от безответных чувств разрывают на части изнутри, царапая острыми осколками разбитых мечт. Как бы сейчас он хотел стать обычным домашним котом, каких полно на свете. Без этой боли и пепла надежд, без острой тоски и глухого отчаяния, липким комочком свернувшихся на дне отсыревшей души. Хотел прижиматься к ее пятнистой одежде, зарываясь носом в складки ткани и урчать, млея от мягких почесываний. Но это даже не мечты. Фантазии, приправленные глубокой обидой. Зачем он тут? Прячется, словно разбойник. Даже хуже — маньяк. Какое противное слово, особенно применительно к себе. В неприветливом мраке из-под маски сверкнули зеленые глаза полные воспаленной обиды. А вот и она. Одинокая фигурка в загустевшем воздухе. Стучит каблучками по мощеной плиткой дорожке, укрывшись под ярким пятном зонта, отгородившись от стылого мрака. Маленькая, хрупкая, беззащитная. Спешит домой, оглядывается, переживает. Может ли она чувствовать на себе пристальный взгляд наблюдателя? Ах, если бы не привязанность к недосягаемой маске, то он влюбился бы в эту одинокую фигурку. Провожает ее взглядом, не смея моргнуть, затаив дыхание. Стук каблучков повторяет ритм сердца: неровный, скачущий, осознавая — почти влюблен в нее. Фигурка пропадает за большими деревянными дверьми под дружелюбной вывеской, приглашающей отведать самые вкусные сладости в городе, а он вытягивается вперед, словно в предвкушении магического действия. Томительная минута ожидания. Всего одна, но как долго длится. Есть! Маячком в окне верхнего этажа загорается свет, разгоняя неуютную темень. Наблюдатель переживает, перебирает конечностями, словно настоящий кот перед прыжком, и нервно сглатывает. Этот огонек, как подбадривающие слова друга. Соломинка, за которую хочется схватиться и не выпускать. Одиночество рвет на части, а это горящее окно дает призрачную надежду. Он знает, что все обман, бред его исстрадавшегося мозга, но ничего не может с собой поделать. Ждет свою иллюзию нетерпеливо, жадно вглядываясь, не обращая внимание на капли дождя, стекающие по белым прядкам волос, на осеннюю прохладу, злым дыханием обдающую его спину, вызывающую у простых людей озноб. Но он не простой человек. Свет в окне гаснет. Наконец пришел его час. Пара пустяковых движений и вот уже стоит перед потемневшим проемом. Она оставила окно приоткрытым — значит ждет. «Почему ждет? Почему не гонит? Что ее мучает?» — в сотый раз проскальзывает мысль в голове, но он опять шагает в темноту комнаты.ОНА
Опять возвращаться в одиночестве. Дождь не прекращается который день, еще и опускающаяся ночь тянет свои клешни, намереваясь утянуть в промозглое царство. Передергиваю плечами. Закутавшись поглубже в тонкое пальто, едва спасающее от холода, и, расправив зонт, спешу домой. Пустая аллея, с одиноко горящим фонарем, как-то не вызывают доверия. А если какой бандит нападет из-за угла? А если насильник? Опасливо ежусь от мыслей, ускоряя шаг. Ох, что-то мне не хорошо. Испарина и мурашки покрывают спину, словно ощущаю чей-то пристальный взгляд. Неприятно, мокро, зябко. Страшно. Наконец родная обитель. Врываюсь в любимую пекарню, наполненную запахом свежеиспеченных французских багетов, наскоро приветствуя родителей и бегу к себе. Хочется в ванну. Согреться и успокоиться. Вода играет пузырьками, струится, словно атласная ткань. Погружаюсь. Расслабляюсь и опять всплывает его образ: высокий блондин с ослепительной улыбкой и такими теплыми изумрудными глазами. Прямо сходит с обложки самого модного журнала Парижа. Солнечный, добрый, смелый. Недосягаемый. Господи, как же сжимается сердце — до тянущей тупой боли, до невозможности вдохнуть. Как же обидно — до слез, до истерики и сорванного голоса. Похоже это болезнь с приступами одиночества, острыми коготками скребущая душу. Затяжная, глупая. Обессиливающая. Мне плохо. Мне больно. Закричать бы в безмолвное далекое небо: «Помогите! Согрейте меня! Скажите, что нужна, что любите! Хоть каплю тепла, хоть отголосок нежности!». Слезы сами текут по щекам, юркими змейками прокладывая путь. Без рыданий, стенаний, даже малейших всхлипов. Звонким хрусталем разбиваются о поверхность воды, растворяясь. Как же хочется человеческого тепла. Чтобы обнял, прижал, пригладил слипшиеся влажные волосы, он. Любимый. Выхожу в комнату и вижу кровать. Осточертевшую до зубного скрежета, холодную. Пустую. Как я ненавижу ее. А может, немного иллюзий? Хоть на несколько часов успокоить душу? Но это обман! Ну и пусть. Зато боль разделится пополам и станет легче. Я знаю — он рядом. Придет. Приоткрываю окно, выключаю свет, зарываюсь в одеяло. От всего этого есть таблетка — глупая иллюзия. Зачем он приходит? Что его мучает?ОНИ
В темную комнатку, с притихшей хозяйкой, скользнула фигура в черном. Неслышной тенью обошла кровать вокруг. Он смотрит – она это знает. И он знает, что она ждет его. Мир сузился до одного мягкого ложа в пустоте и двух одиноких душ. Тихими, кошачьими движениями гость, скользя по ткани, устраивается поверх одеяла за ее спиной и обнимает. Она благодарно посильнее стискивает его руку, прижимая когтистые пальцы к щеке и ощущает запах такого знакомого одиночества с теплом другого тела. Они не говорят, даже не приветствуют друг друга. И так все понятно. Когда это началось — никто не может сказать наверняка. Только в такую же печальную ночь, одинокая душа, скрытая черной маской, услышала тихие всхлипы одиночества другой души. Он так же прокрался в темную комнату и так же попытался согреть ее свои теплом, а она не отвергла, плотнее прижимая к себе черного героя. Они разделили боль пополам, позволив себе забыться. Они не любовники. Нет. И это даже не дружба. Что-то выше всего известного двум молодым людям. Знать, что ты не один. Знать, что ты нужен. Взаимная помощь уставшим, потерянным, неприкаянным душам. И пусть это всего лишь иллюзия, но сейчас, в темноте, прижимаясь друг к другу, хоть на несколько часов они обретают покой. Ощущение родного тепла, когда он зарывается носом в её волосы; ощущение безопасности, когда она прижимается к его груди спиной. Когтистая кошачья лапа сплетает пальцы с бледной девичьей ручкой: осторожно, бережно, боясь ранить. Она прижимает сплетенные руки к груди, и он чувствует кожей, как бьется ее сердце. Еще одна совместная ночь. Они нужны друг другу, как лекарство, как таблетка от одиночества. И пусть это иллюзия, но приходит покой одинокой девушке, с мечтами о недосягаемом белокуром принце, и скрытому маской юноше, грезящему о пятнистой напарнице с иссиня-черными волосами. В конце концов, разделить одиночество на двоих — не самый плохой вариант. А дальше, будь, что будет.