Не моргай

Джен
NC-21
Завершён
7
автор
Размер:
16 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
7 Нравится 11 Отзывы 2 В сборник Скачать

Ужас возмездия

Настройки текста
Примечания:
      Ночи и дни ранее были спокойными, снег и ветер стучался в окно, а ночь сверкала белыми точками звёзд, свет которых прорывался через снежные тучи. Казалось что жизнь спокойна и идёт своим чередом. Казалось что всё спокойно и тихо, казалось что так будет впредь. Так он думал и чувствовал себя каждый раз, когда смотрел в окно с тёплым ощущением уюта. Ему в эти моменты всегда было хорошо, пока он не уловил взглядом силуэт на горизонте, что таинственным образом вселил в него беспокойство, и который при всё более внимательном рассмотрении, осознавании и осмыслении, преображал причинённое беспокойство в страх, тревогу и ужас. Силуэт увиденный им и который теперь появляется перед его домом каждые день и ночь, есть ни что иное как «тварь», чей взгляд выражает боль, безумие и безысходность.       Спокойствию и теплу наступил конец, сменившись на постоянную тревогу и леденящий душу холод. И с тех наступает очередная беспокойная ночь, а эта «тварь» всё ещё где-то рядом. Он чувствует его присутствие, особенно когда холодок пробегает по его спине и намекает на то, что опасность рядом. И ему неважно где именно находится тот что пришёл на его порог. Неважно в какой «он» части поместья, снаружи или внутри. «Он» просто здесь. Эта тёмная фигура, сверкающая безжизненными красными глазами, скрывающая половину своего лика за грязным платком и за которой на ветру развевается серая накидка, которой «он» заодно и обмотан. Так теперь идут наверняка последние дни его жизни, самые ужасные.       Но ведь всё ещё хорошо помнилось то, как раньше дни проходили активно один за другим, в окружении зимы и волн падающего снега, что укладываются на землю белым полотном и большими холодными холмиками, в которые при игре на улице, любят прятаться дети или зверьки. Как же хотелось всё это вернуть, как будто принять лекарство от чуть ли не удушающей боли в голове.       Окружающий его холод излучает свою волю, заставляя всё вокруг дрожать и стремиться к поиску тепла. Когда-то казалось, что этот холод есть сама смерть, с которой обитатели мира научились жить, а порой и бороться. Но никто, многие сотни лет назад, не мог понять того, что этот холод как отнимал жизнь, так и её давал. Давал он жизнь чему-то новому, но тому чего человек или животные, не видели, в панике и напряжении укрываясь от порывов ветра и ища то место, где холод отступит.       В такие моменты, когда при наблюдении за очередным обильным снегопадом, который был верным спутником самого северного из всех Северных королевств на материке, в голове параллельно возникали две приятные мысли. Сначала следовало очередное удивление такой огромной и масштабной красоте, что состояла из великолепных пейзажей величественных гор, всеобъемлющих обширных полей и зловещих тёмных лесов. И всё это покрыто белой коркой, которая подобна маслу или молоку, что пропитывает и обмягчает сухой и холодный кусок хлеба, которым хочется утолить своё голодное чрево. Вместе с этим удивлением, исходя из такого великого видения, вспоминалось то что рассказывали им в детстве разные люди, что хранили истории внутри себя. Было интересно осознавать, ну или хотя-бы представлять то, что духи весны ушли в сон, отдав землю на растерзание ужасным духам зимы, но Слава Богам что ненадолго.       А второй мыслью было то, что холод и мороз, несмотря на всё своё величие, много чего неспособны. Они неспособны побороть стремление человека или животного жить лучше, дольше и дальше. Посему во все времена, живые существа успешно искали способ находить тепло, спасение от непреклонной и ужасной смерти в лапах режущего кожу мороза. Тоже самое чувствовал когда-то и он. Он в крепости своей, в своём гнезде и очаге, где он всегда будет чувствовать себя тепло и хорошо и не будет нуждаться ни в чём, пока находится внутри своей берлоги.       Но рано или поздно, наступает момент того, когда даже в собственной крепости появляется брешь, которая пускает внутрь не только ужасных холод, но и нечто более опасное и леденящее своей ужасной натурой. Много легенд и историй ходило о том, что в Ковире обитают опасные твари. В принципе, в любой известной им части света обитали магические твари, которые одним своим существованием нарушали баланс природы и вселяли ужас. Не давали животным нормально размножаться, не давали людям нормально скотину пасти, и нередко переходили на самих людей, начиная порождать ужасные истории, что детям рассказывали на ночь.       Сколько тварей живёт тут, от жуков-переростков и драконов, до бесплотных духов и бессмертных вампиров. Но даже с ними они научились жить и теперь даже они, несмотря на свою пугающую репутацию, давно уже перестали быть порождениями мрака и преисподни, по-крайней мере в глазах значительного количества разумных и обученных людей. Но даже так, когда уже все чудовища тебе известны и даже от них тебя защищает твой дом или ты сам, рано или поздно в жизни сталкиваешься с тем, с чем ты не знаешь как бороться. Особенно когда именно ты был одной из причин появления «этого».

***

      Ещё до всего этого, от своего друга по имени Ганнен, Дирк, живящий в такой-же как и он, холодной, но спокойной обстановке, начал получать написанные им лично письма, в которых содержались вести о том, появлениия которого они даже и не предполагали. Ганнен писал о неком существе, неком силуэте, что преследует его чуть ли не каждый день, пугая его с каждым разом всё сильнее и сильнее, и он не знает что с этим делать. На тот момент, Дирк, как и любой другой человек, изначально не придал этому значения, посчитав что их общий друг, Саргон, или как он себя теперь называет, Мардохей, как следует займётся этим и всё будет хорошо. Ведь ему не с руки терять своих коллег, хоть и в некоторой мере бывших.       Примечательным было лишь то, что когда после прихода писем, происходили уже личные встречи в гостях друг у друга, Ганнен выражал несвойственное ему, невротичное и беспокойное поведение. Такого не ожидаешь от верного и хорошего солдата, коим он когда-то являлся. Даже несколько бокалов очень крепкого вина не помогали ему хотя-бы наполовину успокоиться. Это было жутко и непонятно. Ведь тот, кого когда-то не сломило зрелище под Бренной, при встрече со старым другом и коллегой часто запинался, путал слова и сбивался с мысли, от чего не сразу всё можно также сразу понять. Однако в речи его, помимо заметной и раздражающей дрожи, получилось услышать и более того, осмыслить описания леденящих разум деталей происходящего с ним. Деталей того, что «это», следящее за ним каждый день, сверкает своими красными глазами и будто вгрызается внутрь его разума. И как же Дирка взволновало положение его глаз, источающих духовное и физическое истощение, смешавшееся со страхом, раскрытых широко и сверкающие невероятно большими зрачками, как будто после принятия дорожки фисштеха, хаотично бегающие порой из стороны в сторону. Неужто в мире есть нечто такое, что способно так сильно измотать душу того, кто в своей жизни много чего «наделал» и «повидал».       Спустя каких-то пару дней, в течении которых Дирк максимально быстро пытался забыть об услышанном, желая только спокойно спать, пришли вести о смерти Ганнена, что в этот момент было полной неожиданностью. Не каждый день, пусть даже напряжённый и полный твоей готовности ко всему, тебе приходят вести о том, что твой старый друг теперь кормит червей. От деталей его смерти, которые описали слуги и стража его поместья, с учётом ностальгических воспоминаний об умершем друге, возникало страшное и почти некотролируемое желание проблеваться и тем самым облегчить хотя-бы отчасти своё состояние. Даже когда Дирк в своё время собственноручно вспарывал животы тем кто стоял на пути у него самого и его коллег, его лицо даже не дёргалось. А тут, от осознания того как погиб тот с кем он был и так много пережил… просто буквально выворачивает. В тот день он больше ничего не ел и не пил, как следует задумавшись о том, о чём говорил Ганнен. Неужто это «незваный гость» добрался до него, и теперь… придёт за ним.       Как же Дирк потом заледенел от страха, когда «незваный гость» в этот проклятый следующий день появился тёмным силуэтом на горизонте. Его глазам стоило лишь на секунду присмотреться к очередному красивому холмику вдали, как он сразу же пожалел об этом, пребывая в настоящем животном страхе. Это был «он», тот о котором Ганнен говорил. Фигура в старых лохмотьях, скрывающая лицо наполовину за платком, сверкающая теми самыми, безжизненными красными глазами, что упрямо просматривали всё впереди чрез копну чёрных волос.       Он никогда не видел, вооружён ли страшный гость его поместья чем-либо, что впрочем не мешало ему его бояться, и не только ему, поскольку его видят все остальные обитатели поместья, и стража и слуги. С осознанием происходящего, страх усиливался в поражающих пропорциях, ведь он до сих пор и очень хорошо помнит то, как пришли известия о смерти Ганнена и что самое главное, жуткие детали всего этого. Позже он, как и Ганнен, на протяжении мучительных последующих дней тоже долгое время пробовал избавиться от гостя. Он высылал за гостем и стражу и наёмников, чтобы как-то от этой неведомой твари избавиться, но это также не помогло, ибо они «его» просто не могли найти или догнать. Но настойчивость в продолжении этих мучительных попыток закончилась тем, что тех храбрых, кого за «ним» отправили в очередной раз, «он» же и вернул по кускам, от лицезрения которого, Дирка таки вывернуло наизнанку. Как же потом было страшно думать о Ганнене… О том что «он» сделал с Ганненом.       Ганнена обнаружила прислуга рано утром. Обнаружила его, сидящего в кресле с распотрошённым брюхом, лужей крови вокруг и свисающими кишками, что были пронзены и изорваны чем-то острым, а лицо Ганнена заледенело в гримасе ужаса и боли. Представляя всё это, Дирк испытывал от происходящего всё больший страх, на грани истерики и апатии. Стража его поместья, которая также выходила на нежданного гостя и всё также безуспешно, а однажды и плачевно, не могла его найти даже на том месте где «он» изначально находился. А он просто показывался уже в другом месте, продолжая пристально наблюдать именно за Дирком, сверля его своими глазами так настойчиво, что от этого безумия тошнило и лихорадило.       Страх от осознания того, что настала его очередь, лишил Дирка сна, надежды на покой и свёл на нет все попытки взять себя в руки. Какой в этом смысл, когда рядом так и тянет свои руки то, чего наверняка боится сама Смерть. Какой смысл бороться против того, что они сами таким и создали.       Он не знает, что с этим делать. И не уверен был в том, что даже Саргон может что-то по этому поводу придумать. Они даже не осознавали, что всё пойдёт именно так, что всё ради чего они жестоко трудились, пойдет против них окончательно и бесповоротно. В связи с этим оставалось только ждать того, что придумает Саргон, который по поводу происходящего ужаса уже был осведомлён и уже абсолютно серьёзно, не желающий потерять ещё кого-либо из своих коллег по опасной работе при дворе королька Танкреда. Но даже этого дождаться само по себе сложно, когда эта «тварь», готова отнять твою жизнь в любую секунду, или свести окончательно с ума. И ты никогда не знаешь, когда именно это случится… и как это случится.       Стоит потерять «гостя» из поля зрения, обернуться или моргнуть, как он тут же пропадет с глаз и появляется там, куда раньше глаза и не думали смотреть, тем самым пополняя арсенал своих жутенаводящих пугалок. И «гость» смотрит, смотрит пристально, упорно, и уже по этому признаку понятно, что «он» этим наслаждается, желая выжать из своего противника и обидчика все соки, чтобы он страдал как можно дольше. И судя по тому что «он» сделал с Ганненом, с самого сначала, как и то что с ним самим происходит сейчас, «он» измотал этой пыткой его душу и потом перешёл к телу, наказав его за те жестокие действия, что он в его отношении причинил.       Ганнена он помнил хорошо. Как человека верному своему делу, и спокойному, когда все дела сделаны и можно отдохнуть. Он опять-таки просто не мог представить себе то, как такой человек жмётся от страха перед пришедшим за ним ужасом. Но теперь это неважно, потому-что этот ужас дошел и до него, и теперь он, которого в своё время не пугали жестокие бои на мечах и не внушали страх пытки, трясётся от страха, паники и лихорадки как обоссавшийся трусливый мальчишка.       Теперь он становится жертвой, теперь он всё это терпит. Терпит этот невыносимый взгляд, терпит эти всё ужасные воспоминания. В его голове вновь слышно те крики, те смешки, тот плач и вой. В голове вновь воспроизводится тот ужас, который они когда-то творили, прячась как крысы в подземельях «Аккада». Когда-то, происходящее тогда семь лет назад не вызывало у него тех эмоций, какие вызывает сейчас. Тогдашние события, он на удивление, как и все его коллеги воспринимал как само собой разумеющееся, как часть той работы, которой Саргон всю жизнь и посвятил, вовлекая в неё и их самих, как людей, что не раз доказывали верность своему делу и полезность в выполнении этих дел.       Несмотря на всю кровь, что тогда была пролита и нередко украшала тёмные тоннели того подземелья, несмотря на все изувеченные тела замученных ими людей и также их отвратительные останки, это всё не пугало его так, как пугает сейчас. На него будто снизошло озарение, как будто пришло осознание того, почему теперь именно с ним происходит этот ужас, ужас что никак не кончается. Этот ужас, настойчиво сверлящий его душу и разум, не покидает его ни днём, ни ночью, ни в бурю, ни в солнечный день. Неужто теперь весь ужас, сотворённый когда-то ими, сконцентрировался на одном этом силуэте, чьи намерения теперь, это воздать по заслугам всем кто виновен.       То ради чего они шли на эти страшные поступки, ради чего они так много жизней погубили и многих изувечили до конца дней, теперь предстало перед ними и получилось этим ужасом, вышедшим из мрака зимы, что теперь всё более явно приобретала губительные свойства своего леденящего холода для каждого, кто попадёт в сети её и в руки её слуги, источающем холод и боль и безумие.       Боль и безумие, вот что они творили. Они причиняли боль, ища способ вывести из этой боли нечто, не то что полезное для них, сколько могущественное. Это было безумие, на которое они пошли с чистым и главное, жестоким рассудком. Они делали так, как говорил Саргон, что через причинение и переживание боли, можно стать сильнее, возможно сильнее всех и могущественнее всех. Он как будто переносил собственный, жестокий опыт от жестокой жизни на предмет своих экспериментов. И было не до конца понятно, почему своё внимание в этом он отдавал именно «ему». «Он» как будто был его родным дитям, которое он подвергал ужасным испытания, дабы оно было сильнее на благо его самого. Саргон заставлял «его» лицезреть то, что всех могло свести с ума, причинял ему настолько сильную боль, и душевную и физическую, что доводил его до края жизни, с которой «он» наверняка хотел покончить любыми способами, которые Саргон ему конечно не предоставил. Они отняли у него самое дорогое что было, и не просто отняли, а разорвали на куски, заставив «его» смотреть и не дав вследствии «ему» самому умереть. И «он» смотрит на Дирка сейчас тем же самым взглядом, который семь лет назад застыл при виде разорванного тела той, что была ему как дочь.       Дирк с момента прихода этого ужаса за ним и с постепенным наблюдением за «ним», будто шаг за шагом вспоминал крик той ещё совсем маленькой девочки, перед тем как она превратилась в несколько кровавых частей, в которых постепенно тлела жизнь, как и тлела «жизнь» в его глазах, что тогда ещё сверкали узкими, кошачьими зрачками. Он с каждым днём, как «гость» был рядом, понимал то, что ему не уйти от возмездия, как и не смог уйти Ганнен, хотя казалось бы, он был самым не причастным. А что уж говорить о нём, что исполнял прямой приказ, держать «его» на поводу. Раз уж Ганнену так не посчастливилось при принятии собственной смерти, то что уж ожидает Дирка. Какую боль «он» ему причинит, дабы отомстить за всю испытанную боль и за все испытанные страдания.       И параллельно этому есть вопрос не менее важный. Что может «его» остановить? Кто сможет остановить «его», если Саргон и все они, потратили на «него» не то что все средства, а буквально всё внимание уделяли «ему», дабы сделать из «него» идеальное оружие, исполняющее только твою волю. Однако теперь, «оно», всё ещё сохранившее свой изувеченный разум, идёт против тебя.       Раньше ему, по причине забытого под действием времени, казалось что он был невиновен и непричастен, и посему при каждодневной встрече с ним, страх шёл из-за непонимания того, почему это с ним происходит. За что ему всё это и порождением чего является эта «тварь»? Всё следовало известному на весь мир принципу, что человек всегда боится того, чего не понимает. Но теперь, правда, что скрывалась многие годы в глубине своего сознания и теперь всплывшая на поверхность будто золотой сундук со спрятанными сокровищами разума, причиняет ещё больше страха и ужаса, от осознания того, какой ужас на самом натворили они с «ним» и для самих же себя, раз уж их ждёт ужасная смерть от рук того, кого они своими потугами и экспериментами с болью, сотворили.       С каждым днём, осознание неотвратимости и бессмысленности сопротивления будто выжигало Дирка изнутри. «Он», наблюдающий за ним каждый день на горизонте, взглядом своих красных глаз как будто постепенно проникал внутрь его сознания, его души, с каждым днём проламываясь всё дальше и дальше через преграды, которые разум пытался построить и вернуть душе равновесие. Все варианты противостояния «ему», как будто рассыпались под тяжестью «его» взгляда, что был подобен заклинанию телепата, что с таким же рвением мог истощить мозг, превращая его в иссохший кусок мяса, на что потом и становилась похожа и собственная душа. Эта боль была настолько сильна, что наверняка единственным избавлением от неё, могла быть лишь смерть. Но от Дирка не уходила мысль о том, что вдруг даже смерть не окажет должную услугу, ведь всё ещё оставшиеся истории из детства об ужасе после смерти, что грозит ему подобным людям, как противоборствующая сила влиянию «его», становились новым барьером для всё ещё не сошедшего с ума Дирка.       И при таком раскладе, что таким образом то становился хуже, то ненадолго становился лучше, оставалось только одно. Ждать помощи от Саргона, от того благодаря которому они и создали этот «ужас». Ведь с ним есть то, чего нет у них самих по себе. У него есть наверняка хоть какие-то средства и хоть какие-то идеи. И вот осознание этого, было единственной вещью, что наконец-то давало ему сил смотреть на «ужас» не со страхом, а уже с накопившейся злобой и вызовом.       Ганнен поддался ему, поддался страху, сожалению, панике и ужасу. Неужто Дирк настолько трус даже перед самим собой, что даст себя убить тому, кто изначально должен был им подчиняться. Если «он» хочет добиться возмездия, то пусть придет и заберёт то что он хочет. Пусть не тратит время попусту. Теперь, когда Дирк смотрел на «него», он смотрел на него уже с вызовом, кипя от злости, ожидая встретить его прямо перед собой когда угодно, хоть прямо сейчас.       Но долго держать зрительный контакт он не мог. Все эти мучения, лишившие его сна и аппетита, значительно ослабили его. Поэтому он продолжал терять его из поля зрения, устало моргнув глазами, отойдя по делам или просто посмотрев куда-то в сторону. Ну, а «незванный гость» опять куда-то пропадал и появлялся в другом месте, или дальше или ближе, первоначально пугая, но потом уже вновь начиная злить, как будто специально провоцируя. Создавалось твёрдое ощущение того, что «он» принял новые правила в игре, будто прочитав мысли оппонента. Но разве Дирк настолько слаб, чтобы на эти провокации поддаться. Конечно же нет.       В одном моменте, Ганнен сделал очень правильно, позволив неотвратимой смерти прийти к нему самой, а не выйдя ей навстречу. И хоть у него сейчас тоже нет шанса ему противостоять, но у него их гораздо больше чем у Ганнена. Пусть «он» придёт, пусть утолит свою жажду. Он будет «его» ждать, ведь хочется верить, что вдруг это сработает. И будет очень хорошо, если помощь от Саргона прибудет быстро, лишь бы «он» не успел сделать то, ради чего «он» и нарушил его спокойную жизнь. Но как ты не пытайся успокоить самого себя, беспокойство и страх никогда не получится окончательно унять.       Если «его» не получилось остановить снаружи, силами людей имеющих бесценный опыт боя и преследования, то что остановит его внутри, среди тёмных и тесных коридоров, среди обширных комнат и залов. Внутри поместья, «его» силуэт найдёт место и ещё больше возможностей чтобы скрыть себя и в нужный момент показаться, когда ночная, холодная, зимняя тьма накроет округу, что ранее предоставляла Дирку уют и тепло.

***

      Потоки холодного ветра не прекращаются ни на день, погребая под накатывающими полотнами снега жизнь, которую скрывает в себе мёрзлая земля. Любые растения что пытаются прорасти в этот час, в стремлении принести в этот край жизнь, гнутся, трескаются и рассыпаются под ударами зимы, что этой ночью не оставит им шанса принести сюда спасительное тепло. Лишь живые существа, имеющие чувства и разум, всё ещё стоят под режущим кожу морозом, пока ещё есть силы. Они всё ещё сохраняют надежду на то, чтобы добиться окончания этого непрекращающегося кошмара. Они всё ещё сохраняют надежду на успех в поисках убежища и тепла, где этот ужас не сможет их достать. Но сможет ли он достать их или нет, решает только сама зима.       Кристаллы снега налипают на «его» глазах, и со стороны ожидается что «его» глаза, сплошь красные как сгустки крови, прикроются хоть на секунду, защищаясь от режущей боли, что им причиняют эти красивые снежинки. Но глаза «его» всё ещё открыты, а снег на них тает как на горячей сковороде. «Он» стоит под этим непрекращающимся потоком белого ветра, накрываясь снегом с головы до ног, становясь на доли секунды белым как призрачная фигура, чем «он» отчасти и является. И даже когда снег под давлением температуры «его» тела, неизбежно расстает, «он» так и останется призраком, хоть «он» и не похож ни на одну из тварей этого вида, о которых можно было прочесть в научных или ведьмачьих бестиариях.       «Он» призрак, в тех смыслах которые любят использовать философы. «Он» то что сделали в прошлом, то что было в прошлом и должно было остаться там, но всё ещё продолжает существовать, практически полностью оторвавшись от реального мира, который сейчас существует для всех, кто «его» окружает, за исключением наверно тех, кто похож на «него» своей сутью, своей жизнью и своей судьбой.       Когда-то «он» чем-то был, и хотел быть чем-то дальше. «Он» хотел раньше быть хоть чем-то или кем-то для тех, кто был ему дорог. Но кем «он» может стать теперь, когда тех кто «ему» дорог жестоко отобрали. «Он» больше не может быть тем, чем был раньше. И больше не может быть ничем кроме того, чем является теперь, каким «его» в этих ужасных процессах и задумали.       Больше в этой жизни, в которой для «него» остался лишь холод, голод, боль, печаль и безумие, не имеет значения больше ничего. Ни любовь, ни похоть, ни страх, ни радость, ни деньги, ни забота, ни дружба, ничего из того что привычно обычному, настоящему человеку, которым «он» пытался быть несмотря на свою ведьмачью сущность, и которым «ему» не дали стать, превратив «его» в нечто более ужасное чем «он» когда-либо мог быть раньше.       Теперь ничего не имеет значения, кроме попытки сделать что-то хорошее для себя, используя то что они «ему» дали. И неважно, принесёт ли это «ему» облегчение. Потому-что «он» понимает, что даже самая изощрённая месть не утолит «его» голод и жажду. Месть не вернёт «ему» то что потеряно, месть не вернёт «ему» прежний облик и не излечит «его» душу. Но по-крайней мере, «он» избавится от них, от тех кто сделал «его» таким. Ведь такие люди, идущие на любые ужасные действа для достижения поставленной цели, миру не нужны. И более того, они для мира опасны. Но и помимо этого, несмотря на осознание бессмысленности самой мести в сути своей, «ему» не терпится увидеть то, как в их глазах, наполненных ужасом и болью, угаснет жизнь. «Ему» не терпится перегрызть им глотки, вспороть животы, выдрать кишки, вырвать глаза и просто расчленить их на кусочки, параллельно этому стараясь как можно дольше продержать их в живых, чтобы каждый из них смог прочувствовать в полной мере, что такое боль. И Слава Богам, что часть этого удаётся добиться даже не используя рук, ибо «он» очень хорошо чувствовал их страх, когда «его» глаза пристально смотрели в глаза им.       Первый сдался достаточно легко, несмотря на серьёзные попытки что-то «ему» противопоставить. Даже при помощи наёмников и другого ведьмака, он ничего не добился, кроме лицезрения отрубленных голов практически каждого из них. Он был слаб с самого начала, позволив себе поддаться на провокации и оставив себя беззащитным. Позже, его предсмертные стоны, при осознании того как кинжал вскрывает ему грудь, доставили «ему» хоть и небольшую, но толику облегчения.       Ну, а вот второй, несмотря на совершение таких-же ошибок, спустя время более яро и уверенно пытается быть сильным, смотря на «него» с ужасной злобой и желанием покончить со всем этим как можно быстрее. Однако если он так хотел окончания этого кошмара, он бы вышел навстречу, как наверняка много раз до этого выходил, будучи человеком сильным и уверенным. Но нет, считая себя умным и сильным, он поддаётся на другую провокацию. Он ожидает что теперь, когда «гость» зайдёт внутрь его дома, он будет готов его встретить, в отличии от того как его встретил первый. Он также наивно надеется на то, что дом его защитит. И в этом моменте, единственным отличием от предыдущего является лишь то, что первый наивно сел в кресло спать, а второй самонадеянно готовится встретить то что неизбежно убьет его, и убьет ещё хуже чем первого. В этой ситуации, в связи с самонадеянностью оппонента, было особенно интересно увидеть его реакцию на то, как все его надежды противостоять «ему», развеются как горка сухих листьев.       Наступает та самая ночь, и вот, очередной порыв ветра ударил «ему» в спину, стимулировав его уверенные, тихие, но твёрдые шаги вперёд, сминающие под собой умирающую растительность и разбрасывающие в стороны клубы рыхлого снега, что ещё не успел стать твёрдой, единой и труднопреодолимой массой, в которой утопают ноги. С каждым этим шагом, жалкий силуэт невзрачного на вид, поместья, меркнет с наступлением темноты, что будто следуя Адскому заклинанию, становится всё плотнее, непреодолимее и непрогляднее с приближением «ночного гостя». «Он» как Исчадие Ада, ведёт тьму за собой, нарушив то спокойствие, с которым жили все окружающие.       Те кто наблюдал за «ним» с самого начала, все те местные лесники, все те окрестные крестьяне, все что были под защитой и в некотором смысле, контролем Господина Дирка. Они, также снедаемые страхом и тревогой, не могли забыть его образ, взгляд «его» глаз и непредсказуемое поведение «его», что могло говорить о «нём», как о странном проклятии что постигло их. В их глазах «он» был действительно призрак, что на удивление не издавал никаких звуков и не летел к первой встреченной на пути жертве. «Он» не выл, не рычал, не корчился и не дёргался, пытаясь напугать настолько банальным способом. «Он» лишь смотрел, и взглядом этим пронизывал до глубины души, даже того кто скорее всего ни в чём не виноват, будто читая его мысли и изучая его душу.       Это было страшно для них, попасть под этот взгляд, что хоть и будет кратковременным, на засядет в памяти на долгие месяцы. Взгляд глаз, преисполненных болью, безумием и безысходностью, что опустошат душу любого, кто к своему сожалению умудрится даже случайно встать у него на пути. И все они, взглядом своих глаз, что в этот жуткий и холодный час, полны страха, волнения и тревоги, лишь провожают «его», идущего мимо них, не обращая никакого внимания, намертво приковав свой взгляд к тому поместью, к обители их покровителя. Они не понимают, почему это происходит с ними, почему в их краю, где долгие годы наблюдалась и чувствовалась тишина и спокойствие. Но они понимают то, что поступь «ночного гостя» ничто не остановит, и никто не посмеет остановить, да и навряд-ли сможет. Ведь разве кто-нибудь, даже среди магов, сможет ли хотя-бы попытаться остановить непреодолимую снежную бурю, что заставит всех под её ударом замёрзнуть? Смогут ли неустрашимые храбрецы стоять на пути у всепоглощающего пожара, который перекидывается на всё что живёт? Смогут ли даже в край отчаявшиеся души уверенно противостоять морской волне, что заберёт с собой всё что она сможет накрыть? Вот и здесь, для них «он» подобен стихии, что приходит к любому, в независимости от того, что представляет из себя край в который «он» придет, и в независимости от того, кем в душе и в сути своей являются его обитатели. Для них «он» буря, что сегодня решит, кому жить и кому умереть. И раз уж «он» бурей прошёл мимо них, то да сохранят Боги тех кто находится впереди на «его» пути.

***

      Встречать очередную беспокойную ночь, давно стало привычно и даже рутинно. Навязчивое чувство того, что жестокая судьба этой ночью идёт ему навстречу, вкупе с глухим грохотом и свистом страшной вьюги, бодрило его как никогда раньше и одновременно пугала, как будто он новобранец, что впервые выходит на поле боя, навстречу своей возможной смерти. Но ситуация отличалась тем, что на тот момент, он боялся смерти как таковой. Он боялся что его жизнь просто прервется, как и жизнь многих других что вышли на битву. А теперь, с учётом пережитого и с учётом им сотворённого, его пугает не сам факт смерти, а то что она теперь неизбежно движется к нему и что способ свершения этой смерти будет скорее всего ужасней чем сама смерть.       Пока шли первые часы наступившей ночи, у Дирка ещё была возможность при взгляде в окно, лицезреть движение страшного силуэта по направлению к поместью. При свете языков пламени, танцующих в камине, можно было видеть как лицо его уливается холодным потом. Дирк при лицезрении того, как «он» движется всё ближе и ближе к особняку, настолько сильно проникался обжигающим холодом, что даже тепло от камина не могло его снова согреть. И когда буря усилилась настолько, что скрыла приближающийся силуэт и всё что было перед его глазами за непроглядной серой стеной мечущегося снега, легче Дирку никак не стало. Получилось так, что теперь ему, не знающему откуда в эту комнату прибудет «ночной гость», не оставалось ничего другого кроме как забиться в угол, во всех смыслах этого слова.       Впрочем, видя что смерть идёт к нему или не видя, какая разница? Стража его не спасёт, ведь раз уж их соратники не вернулись живыми, погнавшись за «ним» в поле, то что уж может ждать остальных в этих тёмных коридорах. Да и Саргон не прислал никого на помощь, несмотря на всю настойчивость и уверенность в происходящем, что Дирк сумел выразить в отосланом недавно письме. И даже предположение о том, что помощь просто запаздывает, уже ничем не могло успокоить его, напряжённого до предела. Он стоял посреди комнаты, как будто намертво застыл, вслушиваясь в каждый шорох или скрип, а глаза его судорожно бегали из стороны в сторону, сверкая широкими зрачками, как будто после принятия дорожки фисштеха.       Лишь одна вещь в его руке, служила для него свечой в этой тьме, была единственным на что он мог надеяться. Не зря он перед ночью нацепил на свой пояс ножны, в которых бережно хранился старый меч. Этот меч он не менял с тех пор, как в Битве под Бренной он подрезал ноги коню, на котором во весь опор, вперёд на него, всего покрытого кровью убитых им нильфов и нелюдей, мчался молодой нильфгаардский рыцарь. Он тогда жалобно просил о пощаде, не имея возможности встать из-за сломанной под его же конём, ноги. Много времени прошло с тех пор, не сказать что Дирк был в этом деле мастером и виртуозом. Но в любом случае, осталось лишь вновь вспомнить как это делается, чтобы хотя-бы не уйти из жизни с таким позором, жалостью и отвратностью как Ганнен.       На миг, к его удивлению, всё что издавало шум в пределах его слуха, как будто исчезло. Исчезли шорохи, скрипы, топот, но лишь свист бури за окном всё ещё ласкал его уши, навострённые так, что будто магнитом пытались притянуть к себе любой посторонний звук, который на самом деле всё-таки не исчез, но затих настолько сильно, как будто спрятался в глубине дома, или в глубине его души. А глаза его всё ещё бросали свой встревоженный взгляд из стороны в сторону, ища за что зацепиться и сконцентрировать всё своё внимание. Но долго так продолжаться не могло, ведь глаза сохли от недостатка влаги и должны были хотя-бы секунду отдохнуть, лишь на миг дав ему успокоиться во тьме. Получилось так, что остановив свой взгляд на двери, как на том предмете, откуда опасность придёт с самой большой вероятностью, Дирк дал своим глазам на миг отдохнуть, опустив свои веки и глубоко вдыхая бодрящий, холодный воздух. Но откуда он здесь, в комнате где пылает камин?       Открыв глаза спустя этот чарующий и спокойный миг, Дирк почувствовал как его и без того беспокойное сердце, застучало с такой силой, что в грудной клетке чувствовалась удушающая боль. Он пожалел о том, что моргнул прямо сейчас. Внутри всё как будто прожгло потоками ледяной воды, от чего кожа покрылась мурашками. Дирк дрожал и покрывался холодным потом, держа взгляд его глаз, наполненных страхом и трепетом на открытом дверном проёме, в котором, выглядывая на него из тьмы, стоял «он».       Несмотря на темноту что исходила из дверного проема вместе с этим взглядом, «гостя» можно было разглядеть внимательно и тем самым лишив себя всех сомнений по поводу того, что это может быть лишь просто галлюцинацией. Хотя так хочется чтобы это было именно оно, чтобы спустя хотя-бы несколько минут, этот образ исчез не просто с глаз, а из жизни и памяти навсегда, как символ того что этот кошмар заканчивается. Но с течением времени, осознание того что его конец просто неизбежен, в этот самый страшный миг его жизни, заставило его с болью принять всё происходящее так как оно есть.       «Он» стоял в дверном проёме и практически не шевелился, как будто это не то что хоть в какой-то мере живое, а просто мёртвая скульптура. Лишь покачивание волос при маленьком дуновении воздуха и еле заметное вздымание груди при дыхании, выдывало в «нём» настоящее, живое существо. Человеком же «его» не получается воспринять даже сейчас, ведь образ «его» настолько жуток и непонятен, что начинает казаться будто «его» руки вытягиваются в нечто похожее на щупальца, которые потянутся к Дирку. Тем не менее, в тех самых «его» руках не было видно ничего похожего на оружие, как впрочем и на поясе и на спине, что практически полностью накрывалась серым плащом, следовавшего за ним как полотно, будто укрывая ещё что-то интересное и жуткое в его образе. И «Он» был одет практически в лохмотья, чья серость и затхлость, несмотря на всё ещё более-менее цельное состояние самой одежды, чувствовалась сильно и как будто была похожа на трупную гниль, которая заодно и исходила от него, хоть и частично. А платок на «его» лице конечно же скрывал те увечья, что они «ему» когда-то нанесли, и видимо нанесли не зря, раз уж это оказывает такой неприятный эффект на тех кого он убивает.       И лишь глаза оставались не прикрытыми ничем, кроме копны дряхлых чёрных волос. Глаза как два полых шарика, но наполненные изнутри тёмным кармином, что умудряются сверкать в этой темноте. Впрочем это ещё не единственное, что можно увидеть в его облике. Вокруг этих глаз теперь наконец-то можно было хотя-бы отчасти хорошо увидеть, насколько ужасна «его» серая и иссохшая кожа, покрытая этими противными и жуткими, пульсирующими от потоков крови венами. Эта деталь, вкупе с «его» глазами, хоть и отчасти, но точно показывала результат их работы над «ним». Осталось прибавить к этому всё то что было до этого, то насколько были бесполезны попытки его поймать, догнать или не обращать на него внимания и наконец-то понять то, что они своими действиями подрубили под собой сук. И как ни больно это признавать, Дирку этого не избежать, даже если он будет на коленях каяться, чего он конечно же не сделает даже сейчас. Одновременно странно и интересно то, что даже перед лицом смерти, гордость человеческая нередко остаётся с ним.       Глубоко вздохнув, пуская одиночные мелкие слезинки, Дирк, не переставая смотреть на «ночного гостя» и продолжая держаться за меч, будто за склон у обрыва, не видя другого пути развития ситуации, просто молвил: — Я знаю, зачем ты пришёл. Я не буду просить прощения и молить о пощаде, и ты это знаешь. Поэтому не медли… Закончим это. —       Но силуэт в дверном проёме продолжал стоять. Молча и не подавая никаких знаков, но продолжая упорно смотреть на Дирка, продлевая эту психологическую пытку, выжимая из него последние соки, которыми раньше была полна его злая душа. Точно как скульптура.       И это было верным решением, ведь он сломался быстро. Дирк не мог больше терпеть этот взгляд, терпеть этот страх и ту боль, ожидая как можно скорейшей смерти. А абсолютное «его» безразличие, лишь подлило масла в огонь, что вылилось в крик, изданный Дирком, полный боли и злости: — Хули ты блять ждёшь?! Давай уже, режь меня, выродок подзаборный?! —       Проронив эти слова, Дирк не мог больше сдерживать слёзы страха, что лились из его глаз всё чаще и чаще, провоцируя моргание, чтобы как-то облегчить их жжение. Он моргнул, опять надеясь на то, что при открытии век всё исчезнет. Он всё ещё надеялся на то что это лишь сон. Но реальность гораздо интереснее и страшнее снов, особенно когда она перед твоими глазами.       Так и получилось, что когда он открыл веки, крик застыл в его горле, глаза начали мутнеть, руки застряслись, выронив меч с грохотом на пол, а ноги подкосились, тем самым дав ему упасть со всей дури на пол, больно ударившись головой. А случилось то, что когда он открыл веки, силуэт стоявший в дверном проёме как будто скакнул вперёд и за доли секунды оказался прямо перед ним, всё также продолжая сверлить свою жертву этим взглядом.       Это было сродни удару, что сразил Дирка наповал, лишив его возможности сопротивляться. Тело, пронизанное страхом и ужасом, его просто не слушало, а разум разрывался от испытываемой боли, которую теперь терпеть было просто невозможно. Он всей своей душой желал того, чтобы этот ужас исчез с глаз его, и способ достижения этого остался только один. Глаза Дирка, полные страха и боли, и так сверкающие помутнением взгляда от удара головой об пол, начали закрываться, погружая Дирка во тьму, где он не увидит этих глаз. И это так, наконец-то он хоть где-то чувствует себя в безопасности. Наконец-то он не видит взгляд этих глаз, наполненных болью, безумием и безысходностью. Но почему он всё ещё чувствует на себе его взгляд?.. Почему?..

***

      Тьма не смогла его спасти. От этого взгляда нельзя было спрятаться. Это была боль, от которой нельзя было избавиться. Она должна мучать его до тех пор, пока его разум и душа не растворятся в разъедающей силе её. Боль будет мучать его также, как он мучал «его», не давая возможности избавиться от неё. Избавлением могла быть только смерть, что и пришла за ним, но придя не милостивым намерением провести его в мир иной. Его ждут страдания, которыми эта смерть будет мучать его душу и тело до тех пор, пока от него не останется ничего. Ничего кроме груды гниющего мяса.       Чарующее тепло от камина и комнаты исчезло в течение нескольких минут, сменившись адским веянием мороза и холода, налипавшего на его кожу и раскалывая её так, как будто в его жилах течёт ледяная вода, постепенно затвердевая. Дирк чувствовал, как тело, которым он теперь не может управлять, проходит через волны падающего снега сверху и через слои налипшего снега на земле. Его тащили, и тащили небрежно, нисколько ни озабочиваясь его удобством. И судя по всему, мало кто озаботился о нём самом. Никто не пытался ему помочь. Хотя, он всё равно не знает и не может понять, как далеко он теперь от дома своего. Может все попытки ему помочь были неудачны? Теперь это не имеет значения. Смерти противостоять было бессмысленно, что оказалось правдой.       Оставалось только ждать того, чем может всё закончиться, если конечно «он» захочет это закончить, что с учётом озвученного раньше, было маловероятно. «Он» причинит ему такие мучения, что Дирк не просто захочет просить о смерти, а скорее всего забудет о существовании этого понятия, чувствуя лишь боль, от которой не будет избавления. Часть этих страданий он уже перенёс, находясь там где было тепло. И уже тогда, он был почти доведён до грани. Теперь идёт второй этап, чрез мороз, ветер и снег, чрез то что он так не любит, стремясь найти от этого спасение. Он уже сейчас чувствует то, как его замёрзшие конечности, спустя какие-то пару часов начнут чернеть, что уже само по себе невыносимо в его то положении, когда ему никто не поможет.       Время потеряло для него значение. И посему он не считал минуты в процессе этого «путешествия» не пойми куда. Перед глазами, что периодически то открывались то закрывались, лишь сполшная снежная пелена, через которую порой можно просмотреть кусочки чёрного неба, луны и звёзд, продолжающих там сверкать. А тело, каменеющее от мороза, всё ещё проходило через волны снега, подобно кораблю, раскалывающему волны. Но рано или поздно, этот корабль наткнётся на риф или что-то подобное, что остановит его движение и даст повод для других действий.       «Он» остановился и отпустил его ноги, за которые он его и тащил, полностью отдав того в руки зимы. Вокруг были лишь снег и деревья, голые и кривые кроны которых, при взгляде наверх как будто пронизали ночное небо, чёрными как сама тьма, узорами. Но оставлять Дирка так просто умирать, «он» не собирался, несмотря на то что вид измождённого и потерявшего волю к жизни, противника, уже говорил о весомости причинённой ему боли. Дирк должен был остаться умирать, но не в таком целом виде, при котором его можно спокойно облачить в одежду для похорон.       Дирк же, наплевав на всё что когда-то имело значение, только безразлично, но с ноющей болью в душе наблюдал за действиями «его», стоявшего прямо над ним, не оставляя ему возможности куда-либо уйти от всего этого, особенно от пресловутого взгляда. Даже звякнувший из-под «его» плаща нож, не оживил затухающий разум Дирка, принимающий всё как само собой разумеющееся, потому-что это неизбежно.       «Он» опустился на одно колено, медленно, но верно протягивая к нему покрытое ржавчиной лезвие, намеревающееся причинить ему самую ужасную боль, которая «ему» на данный момент доступна. Острие коснулось твёрдой как камень грудины, начав с его основания у шеи, где соединены рёбра, сразу пронзив ткань его богато украшенного жилета, постепенно пронизая кость и плоть всё глубже и глубже, давая начало той боли, которую даже мороз не способен притупить.       Хруст трескающихся костей, разрыв кожного покрова и струйки крови сопровождали движение ножа вниз, направленное ни на сердце, ни на лёгкие, ни на жилы что соединяют одни части организма с другими. Однако при этом движении, задевание органов было вещью ничуть не мешающей в доставлении ему боли. Боль настойчиво пронизывала всё его естество, каждую жилку и каждый нерв, доводя напряжение для мозга до болезненного предела. Но он не мог оторвать взгляда, когда нож разрезал его солнечное сплетение, разрывал попадающиеся на пути связующие звенья меж его органами и когда на его же глазах, брызги крови, кусочки костей его же грудины и фрагменты плоти, с глубоким движением лезвия ножа вниз, выдавливались наружу под давлением наносимого увечья.       Когда движение ножа остановилось у рукояти, маршрут его немного изменился, всё также идя вниз. Но в этот раз не вертикально, а горизонтально вниз. Нож как мясницкий тесак, в «его» руке движимый с грубостью и мастерством, ужасающе разрывая плоть, брюшные мышцы и кишки, открывая «ему» вид на всё ещё тёплые внутренности Дирка. Мало того, что всё это и так причиняло бедняге адскую боль, от которой его не смог бы спасти даже собственный крик, так ещё и внутренности его, порванные тем самым ножом и вываливающиеся наружу, которые всегда поддерживали тепло внутри его тела, теперь также накрываются волнами режущего холода, принося такую боль, которую практически невозможно представить.       Это называется шоком, когда боль настолько сильна и ужасна, всплывающая где бы то ни было в душе или в теле, что притупляет значительное количество чувств, похлеще самой смертельной дозы фисштеха, которая может сердце разорвать. Но удовольствия в этом, в отличии от любого дурмана, никакого нет. Боль настолько сильна, настолько стала частью его естества в этот момент, что Дирк её не чувствует. Он чувствует только то, насколько это ужасно и как всему происходящему рад «ночной гость», который всего этого и добивался. И «он» реализует то что он выражал до этого и продолжает выражать своим взглядом в полной мере.       Распоротые грудь и живот с кишками, это слишком легко и просто, хоть и бесспорно отвратительно. Но «он» конечно и не собирался обходиться этим, ибо этого недостаточно. Движение ножа всё равно продолжалось, двигаясь всё дальше вниз, глубоко и разрушительно задевая органы, без того ухудшая его предсмертные часы, но готовясь причинить ещё большую боль чем она была до этого. И Дирк видел, как «он» продолжает двигать нож вниз, туда где его тело подвержено чувствам сильнее всего. А «он» и не думал останавливаться, продолжая разрывать всё что попадалось на пути его лезвия.       Эту боль он ранее никогда не чувствовал, что и было самым ужасным в этот момент, тем что заставило его вспомнить о ней. Это были новые, незнакомые ему оттенки боли. Нож с лёгкостью разрезал мочевой пузырь, вдоль прошёлся по мочеиспускательному каналу, разорвал этот продолговатый кусок плоти между ног Дирка вместе с яйцами и частью тазовых костей, дав возмозжность его крови, моче и дерьму литься нескончаемым потоком на снег, образовывая мерзкую массу. Вот это было зрелище, особенно для Дирка, что в этот момент мог лишь с трудом, беспомощно и выражая взглядом лишь отречённость от жизни, не зная как ещё выразить испытываемую им Адскую боль, наблюдать за происходящим. А в его опустевшей голове, имел место лишь очень насущный вопрос: «Почему я всё ещё жив? Почему я ещё не сдох?»       Видимо опасения оказались верны полностью и без исключения. Смерть его будет мучительна как сейчас и просто так не закончится. Испытываемый им болевой шок почему-то не становится причиной его смерти, оставляя жить этот изувеченный и истекаемый противными жидкостями кусок мяса. А «он», готовит очередную часть жестокого наказания. Как только нож закончил дело, «он» отпрянул от Дирка, наблюдая за результатом своей работы. Конечно это выглядело поразительно, поразительно ужасно, практически сравнимо с тем, что когда-то сделали они. Но чего-то точно не хватало и только «он» знал, чего.       «Он» вновь наклонился к Дирку, что не мог двигаться и не мог кричать, продолжая беспомощно наблюдать за тем, как «он» собирается что-то сделать, даже сейчас никак не меняясь в своём ужасном взгляде, что был скоцентрирован на разрезанной груди бедняги. Что можно было сделать интересного с тем, что и так изувечено? Ясное дело изувечить ещё сильнее, в чём Дирк тоже не сомневался.       «Он» вложил пальцы своих рук в эту брешь в грудине, ухватываясь за края рёбер и сильно сжимая руки, укрепляя хватку так, чтобы достичь баланса в своих дальнейших движениях, что не заставили себя долго ждать. «Его» руки, держа рёбра Дирка очень надёжно и собрано, начали двигаться обратно наверх, с характерным хрустом разводя их в стороны, разкрывая внутренности его грудины и вновь давая путь литрам крови выливаться из тела хозяина. Разведя рёбра до предела, так хотелось их вырвать, но это бы помешало «целостности картины». И «Он» вновь отпрянул, с интересом наблюдая за результатом проделанной работы. Теперь то картина точно выглядит лучше как раскрытый «внутренний мир» Дирка, где есть на что посмотреть. Например на то, как его органы, противно булькающие, теперь открытые морозному ветру, замерзают и стремительно твердеют. Но Дирк к своему удивлению и разочарованию, всё ещё не умирает.       Теперь настал момент последнего штриха в этом кровавом деле, под давлением которого снег тает как сахар в кружке с дурманящим настоем. Дирк всё ещё имел возможность наблюдать за происходящим и за тем кто причиняет ему эти страдания. Своим безразличным взглядом он следил за взглядом «его», что был всё ещё направлен на результат своей работы. Неужто «он» смотрит на его оголённое и незащищённое сердце, ведь и правда, «ему» ничего не стоит вырвать его с корнем и раздавить в своей руке, не лишая Дирка возможности за этим наблюдать.       Однако «он» по какой-то причине пропал из доступного ему поля зрения, что было достаточно странно. Однако и вернулся «он» быстро, снова нависая над беднягой, так и мучая ожиданием неизвестного. «Он» в последний раз опустился к нему, но в этот раз протягивая к нему не острие ножа, а тугую петлю верёвки, остальная часть которой в «его» руках, продлевалась куда-то дальше и вверх… Видимо к самому высокому из окружающих голых деревьев. Теперь стало ясно, что будет следующим. Изувеченное тело на снегу, с выпущенными кишками и в луже собственной жижи, это конечно красивое зрелище. Но тоже самое тело, свисающее с высокого дерева в назидание окружающим, это ещё красивее… и мучительнее для него.       «Он» накинул петлю ему на шею и резко затянул, что впрочем не вызвало у измученного Дирка дискомфорт. Сказались нанесённые ранее увечья, боль от которых давно перешла в непрекращающийся шок, лишив его возможности понимать то, что он чувствует очередной ущерб своему умирающему телу. Ранее, при наблюдении казни, ему приходилось думать из интереса о том, что чувствуют висельники. И хоть он отчасти на их месте, того что чувствуют они, не почувствует он. Он должен чувствовать другое.       Отойдя от тела на некоторое расстояние, «он» начал тянуть верёвку на себя, медленно, но верно поднимая вверх это тело, что своей дряблостью, которое оно получило благодаря причинённой боли, скорее стало похожее на нелепую куклу, что однако трясёт своими выпадающими кишками и обильными струйками крови. Заодно по приближении тела к кроне дерева, на пути попалась большая и продолговатая острая ветвь, что было очень и очень кстати. Конечно, «ему» ничего не мешает банально его повесить и подвязать верёвку где-нибудь. Но с учётом уже проделанного труда, не шибко хочется лишний раз мараться и заодно терять ценный предмет, что пригодится в будущих свершениях. Посему, когда Дирк оказался на одном уровне с ветвью, «он» приложил некоторые усилия, чтобы насадить его на неё.       И это вышло. Стоило лишь хорошенько махнуть веревкой, как тело Дирка мигом, с приятным хрустом нанизалось на ветвь. Тот даже не захрипел. Даже напрягаться с этим не пришлось, ведь обычного человека так сразу и не получится пронзить насквозь. Но человека, у которого передняя часть тела раскурочена, насадить оказалось легко. Теперь картина выглядела идеально.       Тело Дирка висело на дереве, спереди украшенное разрезом от шеи до задницы. Ещё можно было увидеть то, как его лёгкие и сердце еле-еле двигаются, обеспечивая его обречённую жизнь, хоть и находясь под прямым ударом холодного воздуха. Белая кора дерева красиво украшалась стекающими красными струйками, кишки свисали до земли. А крови и остального дерьма с Дирка натекало столько, что этим можно было удобрить целое поле. Такую красоту не пропустит и не забудет никто из тех, кто проходит этими местами. Теперь осталось лишь одно, снять с него петлю и уйти восвояси.       Взбираясь на дерево подобно кошке, «он» быстро добрался до нужной ветви, начиная быстро стягивать петлю с шеи Дирка, не желая задерживаться в этом месте больше чем нужно, ведь ему ещё много осталось впереди. Но перед уходом, «он» не мог не посмотреть в глаза его. В глаза урода и выблядка, что всё это время пытался забыть сотворённое им и его коллегами, скрываясь в овечьей шкуре. Они теперь выражали тоже самое, что выражают «его» глаза уже несколько лет, с тех пор как не стало её, по причине Дирка и подобных ему людей. Теперь же, они поменялись ролями жертвы и мучителя. Теперь же, Дирк осознает то что натворил он и те с кем он был, теперь он чувствует то, что чувствует «он», что и выражается теперь во взгляде их обоих. Боль, безумие и безысходность.       Но в отличии от «него», в глазах Дирка это их выражение не будет жить долго, потому-что теперь, наконец-то после того как «он» получил то что добивался от него, настало время умирать по-настоящему. Как будто всё это время его тело было под «его» чарами, и теперь они спали с него. Боль и холод довершивают своё дело. Холод проникает в самый предел, от его веяния кровь застывает, начинает закупориваться и перестает нести жизнь его организму. Болью же, разум был пропитан насквозь до бессилия, оставляя его лишь с тяжестью в голове, которая давит на его постепенно закрывающиеся глаза.       Теперь к нему приближается милосердная смерть, что со своим приходом размывает перед его глазами даже то единственное что он сейчас видит. «Его» лик и «его» ужасные глаза. Неужто это конец, конец его страданиям. Осознание этого, снимает с него болезенные мучения как рукой мага снимается заклинание. Теперь его ждёт тьма, которую он не покинет никогда. Та тьма, в которой он был спокоен, когда не видел его.       Но смерть не даст ему так просто уйти, не дав ему из последних сил проследить за «ним». Он смотрел за тем, как этот выродок тьмы, к созданию которого они приложили руку, возвращается обратно туда откуда пришёл, но чтобы потом прийти за остальными, чтобы свершить с ними тоже самое, или небось ещё что похуже. Впрочем сейчас, для Дирка это больше не имеет значения, когда тьма наконец-то, окончательно и навсегда накрывает его глаза.       Теперь он будет свободен в руках милосердной смерти. Теперь он спокоен и счастлив находиться во тьме, где его никто не беспокоит и где он неспособен увидеть то, что нарушит его покой. Он больше не увидит «его» и эти глаза, наполненные болью, безумием и безысходностью.       Хотя, кто знает, что для Дирка устроит смерть в мире ином, учитывая то что он творил? Кто знает…
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.