Ведь это была не игра, да?

Гузман знал наперёд, что как только их маленькая, коварная игра с Лу обретет успешный финал, он будет безудержно ликовать, придавая победе горечь алкогольного привкуса на губах. Он будет ликовать, когда сможет растоптать, унизить и сломать уверенность юной палестинки пополам, жажда избавления от которой затмевала здравый смысл и выходила на первый план. Он бросал в ход улыбку, обаяние — ему не было равных в этом. Но его самоуверенность расходилась по швам, стоило Надии проявить по отношению к нему стойкость, хладнокровие и полнейшее безразличие. И это задевало его гордость не на шутку. Он улыбался, сиял снаружи, в то время, как внутри дьявол нервно танцевал на костях. Он не приблизился к ней и на шаг за те пару дней, что неустанно пытался добиться хотя бы её внимания. И этот случай в бассейне… Она будто знала всё, читая его как открытую книгу. — Почему ты решил делать это задание со мной, — шах, и он в шаге от неминуемого провала. Она оказалась крепким орешком — и это распаляло его интерес всё больше. — Чтобы посмеяться? — мат. Она, казалось, обыграла его в два хода. — Давай сделаем фото, — пролепетал он, подходя со спины. Признаться, он приложил немало усилий, чтобы сохранить привычную для него маску, пока та не рассыпалась пеплом на кафельном полу. — Здесь хорошее освещение. Когда она улыбалась, он непроизвольно улыбался сам, отмечая, как забавно морщится её носик, а чёрные волнистые пряди небрежно выбиваются из косички, делая её образ совершенным. Он запечатлел её образ на экран своего телефона, пару секунд разглядывая его через стекло, а затем и вовсе ляпнул: — Я удалю. А вдогонку послышалось незамедлительное «почему?», на что он бросил невзначай: — Ты не похожа на себя. А потом скрыл галерею, так и не удалив то фото. Тогда он и не придавал этому шагу огромного значения. Не придавал он большого значения и совместной прогулке, до сих пор думая, что ведёт всё в ту же игру. Только вот сердце предательски шептало совершенно иную ерунду. Что-то про чувства, лукавство… Ах нет, про искренность его чувств к ней. Про то, что с ней не лукавит… Вовсе нет. И казалось, настал конец той игры, и король пал перед слугою… Но нет. В царстве том пришёл раскол. Смерть сестры, туманность и куча пустых бутылок, звенящих в кромешной тьме. И знакомый до боли с детства запах парфюма, льнущей к мужскому плечу Лу. Лу оказалась рядом, как впрочем всегда. В пьяном бреду, казалось, он называл её Надией, говоря, что она — любовь, что он так рьяно искал. Вот только её не было рядом, увы. И призрачной дымкой растворились мечты, о том, что они друг другу вдруг стали важны. Он был обязан. Нет. Он был признателен Лу за всю ТВ поддержку, что она оказала ему. Но настырный, едкий образ прекрасной девицы, что голову ударял похлеще шального эля, не покидал его сны. Он бредил, взывая к ней, но она была так далеко — в крепости той, что была ему непосильна. Ему оставалось лишь поставить точку в их отношениях, которых и не было вовсе… Поэтому ему не составило труда забыть взгляд той, что неслышно пробиралась в каждый его сон. Он вытравил её, словно назойливую муху, растворяясь в податливом теле без остатка. По крайней мере, ему так казалось. Казалось до тех пор, пока она вновь не вмешалась в его монастырь со своим уставом. До этого щеголяя в не простительно тонком, коротком хлопковом платье. А сегодня уже примеряла образ назойливой матери, что пыталась вразумить непослушного, от рук отбитого сына, коем он не являлся… Однако, ей удалось залатать те кровоточащие раны, что остались со дня смерти Марины. До неё это сделать никому не удавалось. И вот он поддался порыву, опрокинул бокал, с ядом, что отравлял его последние месяца два. Улыбнулся так, как улыбается лишь ей. А дальше, всё как в тумане и походило малость на бред, что преследовал его с тех самых дней — она подаётся вперёд, оставляя едва весомый поцелуй. Но этого хватило, чтобы на века, обрубить все крупицы сомнений — она для него важна. Важна, как воздух, как жизнь, маяк, что не даст ему вновь пойти по наклонной. Он поддается порыву, сминая желанные всё это время губы, в страстном, безудержном поцелуе. За которым следует ещё и ещё. И вот тот миг — начало всего. Он добился того, чего так желал всё это время. Но почему он тогда так растерян, сметен и разбит, смотря через дорогу и толщу окна на то, как она льнет к груди отца, изливая ему, казалось всю душу, безудержно всхлипывая каждую секунду. Он должен быть рад, что поставил её на то самое место. Но на душе кошки скребут, а во рту не горечь столетнего виски, а солёный привкус слёз, что оставляют мокрый, неприятный след за собой, от осознания того, что он был не так осторожен и глуп. Ведь Надия плачет, а он не в сих стереть то, что словно зараза распространилось во всемирной сети. Не в силах он и стереть тупые ухмылки учеников Лас Энсинас, что приходится ей лицезреть со стоической гордостью на каждом шагу. Он может лишь прижать её как можно крепче к груди, защищая от косого и недоброго взора. Он не отпустит её. Не теперь. Не сейчас. Никогда.