У меня все было не так, как хотелось бы.
Не те друзья: только «уважаемые» и «авторитетные», с которыми я на самом деле был почти не знаком, а при встрече мог обменяться лишь парочкой положенных фраз.
Не та работа: я бегал министерской крысой, вместо того чтобы заниматься зельями.
Безвкусное подобие дома вместо мэнора, жесткая кровать, вредная домовиха.
Рядом со мной находилась не та женщина.
Чтобы я не провел свои дальнейшие пять лет жизни в стенах Азкабана, Грейнджер формально стала мне женой. Моя мать умоляла ее сделать это. Буквально умоляла.
За пару дней до суда Грейнджер пришла в мэнор и вывалила на стол все необходимые документы, среди которых оказались ее письмо к Кингсли Брустверу и его личный ответ. Тот всегда относился к одной из лучших волшебниц нашего поколения с особой теплотой, поэтому с горем пополам засчитал брак с Героиней войны веской причиной для испытательного срока – от встречи с Визенгамотом меня это, впрочем, не освобождало.
Вот Грейнджер-то и была слишком правильной. Но не правильной для меня, а сама по себе; как упрек и постоянное напоминание об абсолютно не сложившейся жизни.
Названная супруга почти не смотрела на меня, пока они с мамой и нашим семейным адвокатом перепроверяли пергаменты с печатями. Да что там, меня даже не спрашивали. И так было ясно, что Грейнджер – далеко не женщина моей мечты, но союз с ней я предпочту гниению в тюремной камере.
Меня лишили права на наследование Малфой-мэнора и проживания в нем, так что, когда Визенгамот дал мне свой издевательский «испытательный срок», я отправился в двухэтажный особнячок, где не было ни души – только старая домовиха. Конечно, Грейнджер не пошла со мной. Она помогла, официально стала моей женой, оправдала этим и своими показаниями перед судом и вполне справедливо полагала, что совершённым ее обязанности ограничиваются. Хотя, позвольте заметить, на самом деле у нее вообще не было перед нами никаких долгов.
Просто мы связались с добренькой, сочувствующей, правильной Грейнджер, прибегающей по первому зову ко всем, кто мало-мальски «помог» ей и дружкам. Я тысячу раз прокручивал в мыслях сцену, как мама обманывает Волдеморта, заявляя, что Поттер мертв. Пытался представить те мгновения в деталях и хотел выстроить для себя в аккуратный ряд грейнджеровские чувства, подтолкнувшие ее согласиться на формальный брак. И бесился, потому что ничего не получалось.
Я иногда ужинал с матерью и теми людьми, на которых мне указывали пальцами, – нужными, законными «друзьями». Так прошло полгода.
А потом я просто устал. И решил, что пару дней никуда не буду выходить, но незаметно для меня самого эти два дня вылились в неделю, потом в две. Мама забила тревогу. После того как я не ответил на десяток ее писем и каминных вызовов, она аппарировала ко мне домой. Высказала все возможные претензии, потом заметила, что я ужасно выгляжу, крепко обняла меня и расплакалась. Я пообещал ей, что приду на очередной ужин.
А на следующий день, угадайте: кто ко мне заявился? Грейнджер. Прискакала к восьми утра и приготовила завтрак. Я проснулся с мыслью о том, что у меня поехала крыша, когда ощутил аромат жареного бекона. Грейнджер как ни в чем не бывало сидела за моим кухонным столом и пила кофе. Даже пожелала доброго утра. Мне хотелось высказать все, что я думал о ее визите, но не смог, потому что, дементор подери, она уже полгода была моей женой. Она пошла на это, лишив себя права на официальное счастье с Уизли, чтобы я не зарос мхом в Азкабане.
Упрямая доброта на ножках.
На следующий день Грейнджер пришла снова, но ближе к обеду, и сотворила вполне приличный мясной бульон. Я даже сказал спасибо – она едва заметно улыбнулась и опустила глаза. А потом молча ушла.
И не приходила ровно неделю.
Мы виделись в Министерстве. Иногда она предлагала сходить пообедать вместе, чтобы не вызывать у коллег и начальства подозрений по поводу брака. И я, конечно, соглашался, потому что у меня не было выбора.
Во время одной из таких посиделок в министерской кафешке я спросил, как это Уизли до сих пор не отрубил ей палец с обручальным кольцом. Это был первый вопрос по существу – не о погоде или работе. И когда Грейнджер замешкалась, я решил, что она не станет отвечать. Но прозвучало «мы расстались», и я чуть сам не бросился яростно распиливать фамильное колечко с помощью местного туповатого ножа.
Потому что, скорее всего, в этом тоже была виновата наша брачная афера, хотя Грейнджер и спешила убедить меня в обратном.
– Жизнь после войны не совпала с мечтами.
Дурацкий аргумент, посчитал я. В одном ряду с «не сошлись характерами».
Мама как-то проговорилась, что приглашала Гермиону в мэнор, но та неизменно отказывалась. А вот в одну из пятниц Грейнджер снова пришла ко мне домой, чтобы приготовить ужин.
Я твердо решил не есть ничего из состряпанного ею. Грейнджер долго и терпеливо ожидала меня за накрытым столом, а потом наконец поднялась в маленькую библиотеку на втором этаже, чтобы снова позвать есть. Даже не отводя глаз от неинтересной книги, я сказал, что не нуждаюсь в жалости и подачках. Она все еще стояла, и я все-таки поднял голову – с целью послать женушку к черту.
Грейнджер отрешенно глядела куда-то в сторону, а по ее щекам текли слезы.
Я знал, что делать с плачущей матерью, но как в подобном случае поступать с Грейнджер, понятия не имел. К тому же я совершенно не понимал, по какому поводу водопад: не съеден греческий салат?
Она стерла слезы тыльной стороной ладони и обронила:
– Прости, что пристаю. Ты прав, мне нужно уйти.
Следующие месяцы мы виделись только в Министерстве. Грейнджер напросилась на стажировку в Отдел магического правопорядка; там, а конкретно в аврорате, был Поттер. Теперь они частенько выходили на задания вместе, и у Грейнджер оставалось все меньше возможностей пообедать со мной.
Когда подобный случай все-таки представился, она пожаловалась на кучу бумажной работы, для которой ей срочно нужно было найти помощника. Черт меня за язык дернул вызваться добровольцем.
– Супруги, в конце концов, должны поддерживать друг друга.
В эту фразу не удалось вложить должного сарказма. Грейнджер встрепенулась (как будто забыла, что мы женаты), еле сдержала нервный смех и, как это ни странно, согласилась.
Она правильно сидела, правильно писала, чертила идеально ровные линии между столбиками чисел. Я диктовал ей какую-то бесполезную информацию с пергаментного свитка. Прошло несколько часов, прежде чем Грейнджер стала совсем бледной, сжала пальцами виски; мне подумалось, что было бы потрясающе хотя бы выпить чаю. Она согласилась.
Когда я вернулся с кухни, где долго давал наставления глухой на одно ухо домовихе, Грейнджер, скромно подтянув под себя ноги, дремала на краю моей кровати. Я не стал будить – таким измотанным людям вообще бы почаще спать. Проведя так всю ночь (наверное, снились министерские отчеты), утром Гермиона улизнула совершенно незаметно.
Грейнджер была такая правильная. Плакала, когда обижали невинных, и глазом не моргнув бросала проклятия в воров, маньяков, убийц.
Спустя какое-то время магический Лондон захлестнула мощная волна преступности, и Грейнджер с Поттером, конечно, были на коне. Пару раз мне даже удалось прочитать в министерской газете отчеты об их миссиях, и в голове все равно крутилась единственная, с шипением прожигающая мозг мысль.
Грейнджер такая правильная. Просто, мать ее, идеальная.
И тем не менее она заключила со мной брак, спасла придурка от Азкабана. Наша золотая девочка всерьез считала это логичным поступком?
Грейнджер не могла жить без смертельной опасности – в этом была причина перевода на стажировку в другой отдел. Потратив какое-то время на борьбу со злом, она стала зависимой от дикого адреналина. Сначала пыталась отвлечься, закопаться в бумажной работе. Поттер все понял сразу, потому и пошел в аврорат, Грейнджер – обходными путями – просто присоединилась к бесконечной прогулке по острию ножа чуть позже.
Еще ее мучила фактическая потеря родителей. Об этом я узнал потом, когда Грейнджер – физически абсолютно здоровая, но полумертвая душой – сидела в моей гостиной под колючим пледом и дрожащими руками заливала в себя какао.
А пока я всего лишь наблюдал за ней и от скуки пытался изучить.
В Министерстве Грейнджер, безусловно, уважали, но кроме этого к ней испытывали раздражение. Молодая, ответственная, инициативная, Гермиона завладевала вниманием начальников и получала похвалу вместо многих опытных коллег, но никогда не могла искренне радоваться этому. Я смотрел внимательно: совсем не могла. Что-то в этом было не то.
Неправильное.
Нарцисса очень настаивала, чтобы я лично позвал Грейнджер в мэнор на обед со всеми нашими «добрыми друзьями». Я знал, как поздно супруга уходит с работы, поэтому зашел в кабинет в десятом часу вечера… и не ошибся. Только вот сначала я даже не узнал ее.
«Выжатая как лимон» прозвучало бы по отношению к Грейнджер невероятным преуменьшением.
– Надеюсь, у тебя глаза на мокром месте не из-за непутевого муженька, – это все, на что я оказался способен.
Грейнджер не работала, а просто сидела за столом, опустив голову на руки, и вздрогнула, когда услышала мой голос. Долго всматривалась, будто не узнавая, а потом едва слышно спросила:
– Ты что-то хотел?
Я передал ей просьбу Нарциссы, и Грейнджер, все еще медлительная, кивнула, сказав, что придет.
Домой я вернулся слегка потрясенным.
* * *
– Я так радуюсь, когда вы находите время заглянуть в мэнор, Гермиона.
Она улыбалась Нарциссе и всем гостям, а я с удивлением обнаружил круги под ее глазами, которые не в силах была скрыть даже волшебная косметика, дрожь в пальцах, отстраненность во взгляде. Я держал Грейнджер за ледяную руку, когда мы приветствовали едва знакомых волшебников. Она послушно стояла рядом, и время от времени мне даже казалось, что Гермиона не осознавала, где находится.
– Переночуйте здесь, – тихо сказала мама.
Но тогда нам пришлось бы провести ночь в одной комнате и постели, поэтому под бдительными взорами гостей мы вместе аппарировали к моему особнячку. Там я проследил, как Грейнджер покачивалась, пытаясь глубоко дышать, но все же сосредоточивалась для очередной аппарации – в свой дом.
– Тебе лучше остаться у меня.
Она с недоумением опустила взгляд на мою руку, схватившую ее за запястье.
– Промахнешься и утонешь в каком-нибудь болоте.
Это прозвучало как угроза, и уголки ее губ, по-моему, слегка приподнялись. Пришлось настаивать, хотя я и не до конца понимал, зачем делал это.
В конце концов Грейнджер оказалась в моем кресле. Некоторое время мы просто молчали, потом она сказала, что замерзла; я отыскал где-то старый плед и протянул ей. Когда, чуть смутившись, она попросила какао, я и вовсе впал в ступор, но оказалось, что баночка стояла в одном из кухонных шкафов.
Какао и еще кучу всего, похоже, Грейнджер приносила сюда, пока меня не было дома, и некоторые продукты я потреблял не задумываясь.
– Почему вы с Уизли расстались?
Этот вопрос долго мучил и беспокоил меня. Сейчас, ощущая, что Грейнджер слабее, чем обычно, и не сможет бросить какое-нибудь проклятье, я не сдержался и задал его.
Она перевела на меня свой кошмарный тоскливый взгляд, от которого побежали мурашки.
И тогда Грейнджер чуть приоткрылась, словно маленькая музыкальная шкатулка. Рассказала, что чувствовала, когда они с Уизли оказались посреди невоенного мира, где нужно было что-то делать, – не для того, чтобы выжить, а для того, чтобы жить. Как они наблюдали за Поттером и девчонкой Уизли, торопившимися сыграть свадьбу, а сами понимали, что кроме теплоты и нежности вряд ли испытывают друг к другу что-то еще. И когда Уизли, лежа с ней рядом, как бы между прочим спросил, не стоит ли им пожениться, Грейнджер не одобрила эту идею. Уизли не уговаривал. Он вздохнул с облегчением.
Они становились все дальше и дальше друг от друга, а потом Уизли встретил какую-то другую девушку.
Гермиона не была одна. Дружба их троих «осталась такой же крепкой», но все-таки что-то изменилось – в первую очередь, в ее жизни. У Грейнджер больше не было родителей.
Тем, что она стерла им память о себе, она с мясом вырвала из себя большую и важную часть души. Когда нужно было все время бежать – за крестражами, от Пожирателей, от смерти, – боль, раз ударив под дых, притупилась. А теперь, в закладывающей уши тишине мирного времени, оказалось, что нет ничего страшнее этой боли.
Нарциссе, если можно так выразиться, повезло с ее «положением». Она была матерью, защищающей сына, и Грейнджер раздумывала всего сутки, прежде чем сказать ей, что пойдет на это. Заключит с Драко Малфоем брак, чтобы его, «попавшего в ловушку, не совершившего ничего страшного», как выражалась сама Нарцисса, не посадили в Азкабан. Грейнджер почему-то считала, что сама-то совершила много всего ужасного. Эти глупые мысли сделали ее склонной к оказанию помощи всем слабым существам подряд.
Конечно, некоторые вещи Грейнджер не говорила мне напрямую, но я легко читал между строк.
Этой ночью она снова спала на моей кровати, а я долго ворочался в попытках уснуть на маленьком неудобном диванчике.
* * *
Я уже дважды не позволил Грейнджер идти на задание с Поттером. В первый раз путем нехитрой манипуляции ее ленивым коллегой: заставил его напроситься на миссию. Грейнджер не скрывала, что расстроилась, и даже несколько дней не разговаривала с Героем магического мира, потому что тот не настоял на ее участии в разговоре с начальством.
Ее буквально трясло, когда срывалась возможность проклясть очередного врага.
Во второй раз пришлось действовать открыто. Грейнджер провела всю ночь в своем кабинете и, возможно, не спала вовсе, а наутро по Министерству разлетелся слух о двух убийствах – каких-то особо жестоких, к тому же не первых в подобном стиле. Только сейчас удалось вычислить преступников; оставалось отправить защитников правопорядка, которым нужно было их обезвредить и постараться самим не пасть жертвами.
Лишь частично похожая на живого человека и совсем нет – на готовую к опасному поединку волшебницу, Грейнджер вызвалась одна из первых. Поттер аккуратно наклонился к ней, спросил, уверена ли она, и получил на это торопливый утвердительный ответ.
Благо у меня была возможность поймать их двоих в коридоре. Я сжал запястье Грейнджер (сильнее, чем планировал) и запретил куда-либо идти. Она рассмеялась почти истерически. Намекнула на отсутствие у меня права приказывать ей.
На пару с Поттером, который не пытался ничего предпринять, будучи сам не в состоянии слишком долго жить без проблем, они вывели меня из себя. Я не отпускал Грейнджер. Она злилась, едва сдерживалась, чтобы не накричать на меня при всех, и возмущенно шипела, что у нее онемела рука. Но мне было плевать. Пусть лучше бы эта храбрая дура осталась без кисти, чем попала под Аваду.
Поттер с нескрываемым удивлением наблюдал за этим спектаклем и спустя пару минут наконец сказал:
– Знаешь, Гермиона, может, он прав. Тебе бы отдохнуть.
Конечно, мистер Тормоз, я был прав.
Грейнджер опять чуть не разревелась, когда Поттер попрощался и вместе с другими аврорами, в том числе заменившим Гермиону добровольцем, аппарировал. Как только все любопытные разошлись, она перевела на меня мечущий молнии взгляд и убийственным шепотом спросила:
– Какого черта ты делаешь, а, Малфой?!
– Я твой муж, ясно? – почти не думая, ответил я.
Грейнджер незамедлительно вздернула бровь. Я осознал всю абсурдность своего аргумента и даже ослабил хватку. Она сразу же выдернула руку, толкнула меня в плечи так сильно и неожиданно, что я отшатнулся.
– Это не твое дело, – говорила Грейнджер, наступая и постепенно повышая тон. – Не лезь!
В итоге мы стояли так близко, что достаточно было едва слышно бросить:
– Не ори. А то подумают, что мы собираемся разводиться.
Идиотские доводы, по крайней мере, не давали Грейнджер возможности остроумно ответить. Она сделала глубокий вдох, резко развернулась и зашагала прочь. Создавалось впечатление, что если бы кто-то или что-то возникли у нее на пути, то они мгновенно прекратили бы свое существование.
В этот день Грейнджер ушла с работы поразительно рано. С одной стороны, можно было порадоваться за нее, а с другой… Любая странность в поведении этой сумасшедшей становилась потенциальным поводом для волнения.
Но следить за ней было бы совсем дико.
Следующим утром я высматривал Гермиону в Министерстве и долго не мог найти. Когда она все-таки попалась мне на глаза, спешащая куда-то со стопкой пергаментов, я понял, что могу наконец расслабиться. Чувство беспокойства за Грейнджер мне не нравилось. Меня вдруг стало занимать, где она, как она, жива ли вообще, и это немного бесило.
Неужели ни один из ее верных дружков не видел, что даже всемогущая Грейнджер стала совсем… неправильной?
Больше месяца она не появлялась в моем доме. Какао стояло нетронутое, а вот сахар, бекон, яйца и другие продукты стремительно заканчивались и почему-то не восстанавливались сами собой.
Грейнджер помирилась с Поттером. К тому же в ее кабинет стал все чаще наведываться Уизли.
«До них наконец-то дошло?» – думал я, но от этого – очень странно – мне не становилось легче.
Теперь мы почти не общались даже в Министерстве. Я уже забыл, что подобное может вызвать какие-то подозрения, когда на одиноком обеде вдруг услышал из-за соседнего столика насмешливое: «Они поругались?..»
До меня даже не сразу дошло, что это говорили о нас с Грейнджер. На секунду я запаниковал, но легко успокоился: по сути, мы с чистой душой могли бы развестись прямо сейчас. Вряд ли меня засунули бы в Азкабан спустя столько времени только из-за разрыва с Героиней войны.
Если, конечно, Грейнджер не наплетет суду сказку о пяти убийствах и пятидесяти насилиях, якобы совершенных мной за время совместной жизни. И не добавит, что ничего против моего исправления в самой ужасной камере не имеет.
Но Грейнджер, несмотря на ее отношение ко мне, не станет так смехотворно врать. Ведь она такая честная и правильная.
Или нет?..
Если начистоту, у меня постепенно складывалось впечатление, что Гермиона Грейнджер только и делала, что обманывала сама себя и систематически нарушала собственные правила.
– Драко, за целый год вы даже не подружились?
Мама была обеспокоена больше, чем позволяла себе показывать. На такие вопросы я отвечал ей быстро и четко, так что нельзя было даже усомниться в искренности.
Нет, мы не подружились.
Да, возможно, однажды она захочет развода.
Да, мама, я ей это позволю.
Потому что она, похоже, снова спит с Уизли, а значит, сложилась… весьма необычная ситуация, знаешь ли.
Последнее я не говорил матери, но то и дело повторял мысленно, как будто это могло мне чем-то помочь.
