***
Спальня Тома просто обставлена: небольшая кровать, окно, тумбочка, лампа, камин, в углу комнаты стул, на нём пустая чистая пепельница. В тумбочке спиртное. Ни картин, ни ковров. Белые стены. Тёмная мебель. Плотные шторы. Белая постель. Аскетично. Если бы не было алкоголя и пепельницы, спальня больше бы походила на монашескую келью. Антонина садится на кровать, достаёт из тумбочки бутылку виски и стакан. Немного плескает себе алкоголя. Откинувшись на кровать, она ощущает лопатками что-то твёрдое под ней. Увидев находку, усмехается. «Заклинания, чары, руны и зелья для пар: разнообразьте свою интимную жизнь» — гласит на форзаце. Антонина громко смеётся. Страницы новой книги заполнены заметками, сделанными от руки Тома. Она узнаёт его почерк. — Интересно-интересно, так, значит, заклинание для того, чтобы партнёр был более гибок? А это, хм… — Тони касается кончика носа указательным пальцем. — Вау, позволяет усилить оргазм, но есть побочные. Зелье для более длительного совокупления. Да, определённо, это нужная вещь. Никогда не знаешь, когда захочется устроить марафон. Зачем заклинание, если можно использовать афродизиак? Она делает глоток виски, переворачивая страницы и читая про себя, подмечая заметки Тома. Они были партнёрами. Секс ради секса. Он был её первым. Тогда, ещё в школе, она думала, что Том способен её полюбить, что у них всё получится. Сейчас она не питает таких иллюзий на его счёт. Ей нравится, как и ему, трахаться друг с другом. Спать, лёжа рядом под одним одеялом, и сонно целоваться. Том говорит, что она его женщина. Видимо, это что-то должно означать. Антонина делает ещё один глоток виски, опустошая стакан. У них свободные отношения, но почему-то она не хочет быть всего лишь любовницей и ей недостаточно быть просто другом. Антонина не хочет об этом говорить с ним, да и самой себе в этом признаться ей духу не хватает. Девушка возбуждается. Шёлковое бельё намокает. Она представляет, как связывает с помощью заклинания Тома и опускается на его член сверху. Медленно. Очень и очень медленно, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Она думает, что хорошо бы, чтобы он был перевозбуждён, чтобы бился под ней, но не мог кончить. Она выискивает подходящую для этого руну, которую нанесёт на него. Возможно. А, может быть, именно сегодня ей захочется, чтобы он над ней доминировал, чтобы приказывал ей, давил на неё, заставлял прогибаться и трахал, трахал, трахал до продолжительного оргазма, от которого ноги бы подкашивались и всё перед глазами кружилось. Налив ещё немного в стакан, Тони медленно, не останавливаясь, пьёт. Она ощущает, как тепло от виски разливается по её телу волнами. Мышцы расслабляются. Она вздыхает, опуская веки. За дверью слышатся крики совсем недолго. Мужчины через некоторое время расходятся. Антонина же ощущает даже через закрытую дверь запах крови. Она знает, что это не Том убил магглорождённого. Он не питал к ним никогда сильной ненависти или злобы. Скорее, усталое безразличие, иногда лёгкое раздражение. Ещё его бесили магглы, но это из-за его отца. Антонина это прекрасно понимает. Он с этими рыцарями связывается только ради одного — и то, кажется, только из-за того, что на это есть спрос со стороны английских чистокровных. Антонина тоже к ним безразлична — в этом они похожи. Мысли, алкоголь и одиночество делают её веки тяжёлыми. Она дремлет, свернувшись на кровати калачиком, и уткнувшись лицом в его подушку. Интересно, он её разбудит или укроет одеялом, улёгшись рядом? Антонина надеется на второе, потому что тогда она проснётся сама и позволит себе быть нежной с ним.***
Абраксас весь вечер прячет под столом туфли, которые забыла Антонина. Том сидит между ним и Лестрейнджем, наблюдая за тем, как несколько чистокровных пытают, а потом убивают одного из пойманных магглорождённых, работавших на аврорат США. Они выясняют, что янки вынюхивают в Лондоне. Гриндевальд побеждён профессором Дамблдором. В Лондоне давно не было вылазок, во время которых пострадали бы магглы или магглорождённые. Но шли слухи о контрабанде из Америки, вот они и расщедрились на расследование, наткнувшись случайно на Вальпургиевых рыцарей. Тому это не нравится, а Хепзиба Смит, как на зло, всё никак не назначает дату их следующей встречи. Том, конечно, может и другие артефакты найти, которые бы подошли для крестражей, но он не любит бросать начатое. От трупа американца Сигнус Блэк собирается избавиться самостоятельно. Собрание медленно разбредается. Реддл очищает с помощью магии пол и стену от крови. Ему не нравится, стирать следы чужого убийства, но он не может никому это доверить. Абраксас уходит последним, вручая Тому туфли Антонины и заговорщески подмигивая. Том снимает пиджак, аккуратно вешает его на спинку стула. Он закатывает рукава рубашки, прежде чем зайти в спальню. В полутьме на кровати лежит Антонина, в обнимку с книгой. На полу стоит бутылка виски. Том подходит к камину и разжигает огонь. Он стаскивает с кровати плед и укрывает Антонину, забирая у неё книгу. Он собирается уйти из спальни, но Антонина крепко сжимает его руку в своей. — Ты не спишь? — Том тихо спрашивает, наклоняясь над её лицом. — Тони, если устала, отдохни. — И почему ты всегда такой ласковый со мной? — она говорит сонным голосом, глядя на него из-под опущенных ресниц. Том освобождает свою руку. — Ты же моя. — И правда, как я могла забыть? — девушка потягивается на кровати, касаясь ладонями своего лица. — Ну и как всё прошло? — Скука смертная. Думал всё время о тебе. Антонина садится на кровати и опускает ладони на его пояс, утыкаясь лицом в его штанину. — Что, моя милая Тони, ты делаешь? — его голос не меняется, но Том опускает на её макушку ладонь и легонько гладит. — Не уходи. Холодно. Она цепкая, Тому из её рук не выбраться так легко. Реддл садится рядом. Заглядывает в её лицо, освещённое золотисто-оранжевым светом от пламени камина. Он убирает от её лица выбившиеся пряди, касается кончиками пальцев её мочки уха. Тони тыкается в его ладонь лицом, целует его вены на запястье. — Что с тобой сегодня? Том ничего не понимает. Она не позволяет ему читать её мысли. Она… Том стискивает зубы. — Мне грустно и холодно, но с тобой становится спокойнее. — И добавляет нерешительно: — Понимаешь? — Понимаю, — Том кивает, но лжёт. Он бы хотел понять. Иногда лучше солгать, так правильнее, что ли. Антонина порывисто его обнимает. — Вот и хорошо, — она путается пальцами в его волосах. — Можно, я у тебя поживу? — Если у тебя… — начинает он, но Тони его перебивает. — Нет у меня никаких проблем. Я просто хочу пожить с тобой. Побыть рядом. Немного. — Ну если только немного, — Том пытается пошутить, сдаваясь. Ему нравится, когда она живёт в его доме, спит в его постели, обнимает его по утрам и вечерам. Ему нравится разговаривать с ней, распивая спиртное. Ему многое нравится, поэтому как он может ей отказать? Она тёплая, мягкая и нежная. Том глубоко вдыхает её запах. Так же пахнет его амортенция. — Кстати, — Том немного отстраняется от Тони, доставая из кармана два флакона с зельем, — для нас Абраксас сделал амортенцию. Я его попросил, — Том не выглядит смущённым, наоборот, в его глазах блестит интерес. — Мы его ещё не пробовали, верно? Антонина удивляется. Она думала, что будет что-то из ряда вон, а тут зелье… Амортенция — ничего необычного, но Антонина её не любит. Она вспоминает свою старшую сестру, которая ею злоупотребляла со своим мужем. Взгляд Тони отражает её неуверенность, но она всё равно протягивает руку. — Не пробовали, — подтверждает она. — Не уверена, что хочу начинать. Это непростое зелье. Оно иногда как наркотик. Начинаешь, потом трудно остановиться. — А я выпью, — он пожимает плечами. — Я был зачат под амортенцией. Не думаю, что она на меня сможет сильно повлиять. Говоря об этом, он не чувствует обычной тупой боли. Она потухла, не без помощи Тони. Может быть, она тлеет в одном из двух осколков его души. Может быть. Том не хочет об этом думать. У амортенции специфический вкус, который разносится теплом по телу. И спустя мгновения он видит и чувствует чуть ярче, чем обычно. Это чем-то схоже с афродизиаком, но что-то не так. Том закрывает ладонями лицо, растирает глаза. — Прости, — в его голосе чувствуется тепло. — Прости, мне что-то нехорошо, — он опускает ладони и видит, как пальцы слегка дрожат. А нехорошо ли ему на самом деле? И вот он не помнит, как опрокидывает её на постель. Только осознаёт, что он сверху. Целует её щёку, развязывает ленту на её платье, оголяя ключицы. Похоже ли это на страсть? Определённо, но это непростое желание. И почему-то его грудь сковывает болью. Отчасти приятной, по большей части пугающей. Том был хорошим зельеваром, входил в Клуб Слизней, у него, правда, всё получалось. Но Том не хотел вникать в суть этого зелья до конца из-за глубокой травмы, которая осталась на его психике гноящейся раной. Нежность. Страсть. Боль. Необъяснимый страх. И тоска. Такая жгучая, такая непонятная тоска, которая схожа с чувством сильного голода. И, правда, любовь очень сильно похожа на голод. И на сумасшествие. Почему-то захотелось быть рядом с Тони, ближе к ней, чтобы кожа к коже, лицом к лицу. — Немногие, даже рождённые в настоящей любви, способны полюбить, — Антонина опускает на его скулы пальцы, еле касаясь, и притягивает его лицо к себе. Она его целует. И его голову кружит-кружит-кружит. Мир уносится из-под ног. Даже если бы всё рухнуло, земля разверзлась под ним, он бы точно этого не заметил. Это незнакомо. Это неправильно. И от этого так плохо и хорошо, что он с ума сходит. Медленно. — Я люблю тебя, — он хрипит ей на ухо, хотя, конечно, Том знает, как и она, что это неправда. Сердце оглушительно стучит, ладони потеют, становится слишком жарко. Эти слова даются ему тяжело, но он их повторяет, как заклинание, снова и снова: — Я люблю тебя, Тони, — Том достаёт из её волос шпильки и целует её за ухом. — Тони, я люблю тебя. Тони… Он зарывается в её волосы лицом. Отрывисто дышит. Она такая красивая, такая хрупкая под ним. Она такая беззащитная, что ему страшно её чуть сильнее сжать. Сломать её так легко. Он шепчет ей на ухо что-то, не разбирая смысла слов. И она выгибается под ним. Её кожу покрывают мурашки, зрачки расширяются. Тони качает головой, пробуя остановить его руку, которую он опускает на её грудину, забираясь под блузку. — Это же неправда, — произносит вслух и нащупывает древко своей палочки. — Я, конечно, хочу тебя, но молчи. Молчи, иначе я заставлю тебя молчать, Том. Его кожа горячая, взгляд глаз шальной, но всё равно он её слышит и прикусывает язык, чтобы не начать просить прощения. Это так смешно. Его мысли лихорадочно спутаны. Что же это за наваждение? Но оно ему нравится, хоть и вызывает лёгкую дурноту. — А можно?.. — он сглатывает, глядя на неё оголодавшим взглядом и облизывает пересохшие губы. — Можно мне, — Том проводит рукой чуть дальше, немного сжимая её левую грудь, — тебя раздеть? Она кивает и приподнимается, чтобы помочь ему. Том раздевает её почти благоговейно, осторожно, еле касаясь её кожи. И Тони хмурится, ощущая разительные перемены в нём. Том раздевал её с помощью магии редко, часто он просто разрывал на ней одежду или она сама раздевалась, стоя перед ним. А теперь он снимает её чулки, целуя нежную кожу под её коленями. И ей отчего-то хочется его оттолкнуть. Том замечает, как побелели костяшки её пальцев, сжимавшие палочку. На её щеках был пунцовый румянец. Что она хочет? Ударить его? Убежать? — Это слишком смущает, — Тони разрушает тишину, — а ещё сильно ранит. Прости, — отводит взгляд в сторону, — но, пожалуйста, перестань, Том. — Что ты хочешь? Я всё сделаю. — Ложись со мной под одеяло. Давай поспим. Он раздевается, они забираются в постель. Том лежит рядом, но не касается её. Тони, горько улыбаясь, первая обнимает его, прислоняясь к напряжённой груди щекой. Том обнимает её в ответ и делает усилие, чтобы не целовать её в макушку. Тони ощущает его возбуждение, потому что упирается бедром в его пах. И если бы ей не хотелось напиться срочно, прямо сейчас забыться, может быть, наверное, возможно, конечно же, именно, если бы её это не ранило, то тогда — да, они бы сейчас занимались сексом. Но Тони знает, как и знает Том, что амортенция — это лишь обман, он её не любит и никогда не сможет полюбить. Тони думает, а Том даже не догадывается, что она, видимо, его любит по-настоящему.***
Холодное утро. Тони просыпается в пустой постели. За окном медленно падает первый снег. Крупные снежинки опускаются на грязную брусчатку и тают, словно их никогда не было. Антонина желает, чтобы и воспоминания о прошлом вечере исчезли, будто их и не было. Жаль, это невозможно. Она быстро одевается, оставляет волосы распущенными, убирает постель. Она подбрасывает дрова в камин, на тлеющие угли и выходит из его спальни. На светлой маленькой кухне никого нет. Она слышит шелест воды, доносящийся из ванной. Ей не нравится готовить, но, взмахом палочки, она открывает дверцу и, найдя пачку зёрен кофе, перемалывает их и насыпает в турку. Она умеет варит кофе с помощью магии. Это единственное, что ей известно из бытовой магии. Для остального есть домовики и слуги. Антонина в плохом настроении, но старается не показывать этого. Фальшивая улыбка, расслабленная поза. Да, лучше ещё говорить милым голосом, как её матушка, когда она готова бросить в отца вазу и всё содержимое шкафа с посудой. — Я тебя не понимаю, — Том заходит на кухню в одном полотенце, всё ещё мокрый и от его разгорячённой кожи исходит пар. На кухне становится ещё теснее. — Почему, если тебе не нравится делать это самой, ты всё равно это делаешь? Антонина наклоняет голову, глядя ему за спину. Амортенция должна была давно перестать действовать, нечего опасаться, можно вести себя так, как обычно. — Я не люблю вкус твоего кофе, — говорит она медленно, отодвигаясь от него на несколько сантиметров. — Он у тебя немного подгорает. — Правда? — Том смотрит на неё сверху вниз, буквально нависая над ней. — Тогда научи меня, как нужно его варить, — в его голосе слышатся нотки снисхождения. — Тони, — сжимает её плечо, — осторожно, — и мягко отталкивает её от плиты. — Мне нужно на работу. Ты же возьмёшь всё необходимое? Ключи на комоде в прихожей. И, да, — он наливает её кофе в чашку и отпивает немного, — вкусно, но я предпочитаю с молоком. Держи, милая. И его «милая» звучит так же льдисто, как и раньше, но в его выражении лица будто что-то неуловимо и необратимо меняется. Что-то, о чём она будет жалеть.***
— У меня через час встреча с клиентом у него дома, — говорит Том, вернувшись из лавки. Он переобувается, отправляется в ванную. Выглядит слишком сосредоточенным, а его лицо кажется очень напряжённым. — Поздно вечером? — Тони устало растирает шею и распечатывает новую пачку сигарет. Она закуривает, глубоко вдыхая дым и глядя растерянным взглядом куда-то в пустоту, долго что-то обдумывает, догадывается, сжимая фамильный кулон в ладони. — Погоди, ты нашёл артефакты? Те самые артефакты? — Да, я нашёл Чашу Хельги Хаффлпафф и Медальон Слизерина. Я уверен в их подлинности. — Том… — начинает было Антонина, но замолкает, ходит из стороны в сторону. — Постой, обдумай всё. — Если всё пройдёт хорошо, я не буду убивать владельца, — он быстро переодевается в строгий костюм. — Говоришь так, будто это само собой разумеется. Том, крестражи — это небезопасно, они не спасут тебя от смерти и не дадут тебе бессмертие. Она стоит в дверном проёме, следя за его движениями, и докуривает сигарету. Том кривится, но ничего не говорит о том, что она курит в его доме. — Послушай меня, я бы могла познакомить тебя… — Не стоит. Не вмешивайся. Том проходит мимо неё, направляется к шкафу в прихожей, надевает тяжёлое длинное пальто. — Хорошо, — Тони тушит сигарету в пепельнице. — Отлично, как скажешь. Я не буду тебя спасать, Том! — она прищуривается и закусывает губы до боли. — Не буду! Понял? — А я тебя никогда об этом не просил, — он обувается, а после протягивает ей руку. — Подойди ко мне, милая, — Том улыбается. — Не злись, быстрее постареешь, — и, когда она подходит немного ближе, хватает её за руку, притягивая к себе, глубоко и яростно целует, кусая её губы. Она его толкает в плечо и колотит по груди свободной рукой, но ничего не помогает. — Скоро вернусь, — Том отстраняется. — А ты меня жди, поняла? — Как верная собачонка, — Антонина зло говорит ему в спину перед тем, как он за собой закрывает дверь. Кажется, у неё был шанс, а она его профукала? Ну, а как ещё можно сказать? Как ещё, если не матом, не правдивее и грубее. Когда Антонина злится, она часто переходит на родной язык: — Конечно, — Тони берёт с книжной полки книгу и садится на диван, — я буду тебя ждать. Куда я денусь? — она открывает книгу, но замирает на несколько секунд, ей в голову приходит какая-то мысль, и Тони захлопывает книгу. — Нет, ни за что. Я соберу вещи и уйду. Почему я должна сидеть и ждать? Почему должна думать о нём? Я, что, жена ему? Нет. Я никто, никто. И эти игры с зельями… Это всё мне не нравится. Было, конечно, весело, но лучше и правильнее — уйти. Игры с огнём никогда хорошо не заканчиваются. Антонина снова встала, прошлась по гостиной, посмотрела задумчиво на стол, стоявший посреди комнаты. Она коснулась спинки стула, что был приставлен к нему и глубоко вздохнула. Понятно, почему ей нравился Том — ей всегда нравились красивые и умные мужчины с характером, чтобы относились к ней не как к кукле, а как к партнёру. И поначалу так и было. Антонина помнила, как около четырёх лет назад она стояла в туалете для девочек, наблюдая за тем, как Том создавал свой первый крестраж. Она помнила, как он научил её Аваде Кедавре. Она помнила многое. Тогда были страшные времена: война в обоих мирах, на её Родине, полмира в огне, страхе и боли, но что ей мир, когда она оказалась в Британии в то время, когда почти вся её семья осталась в России. Антонина никогда не перечила своим родителям. Она знала, что они хотели для неё только хорошего, но девочка всё равно разрывалась между их желанием и её собственным. А теперь, когда всё улеглось, когда Гриндевальд побеждён, Антонина знала всю правду, почему её отослали и что они от неё скрывали. Тони сжимает палочку в пальцах и импульсивно взмахивает ею, разбивая несколько тарелок. Она ненавидит до темноты перед глазами, когда с ней так поступают, когда до неё снисходят, якобы, оберегая, лгут прямо в глаза. Сейчас она в бешенстве. Антонина перевернула бы его дом, да вот только она прекрасно знает, что это его только разозлит и оттолкнёт от неё, да и ничего не даст. Она бы выбила из него весь дух, вызвав его на дуэль, да вот только о какой дуэли может идти речь, если Том… Если Том сегодняшней ночью создаст крестраж, он не сможет с ней драться в полную силу. Это же будет больше походить на избиение. С другой стороны, это звучало восхитительно. Он был для неё отчасти заменой семьи, лучшим другом, близким человеком. Был… Антонина глубоко вдохнула, различая запах, застывший на его вещах. Он перестал быть человеком в шестнадцать и теперь от него пахло по-другому. Тонкий сладковатый запах, который легко перебивался одеколоном, всё равно следовал за ним шлейфом. Сначала он будто не изменился, лишь немного именно запахом, больше — ничем. А после второго крестража в его глазах иногда мелькал алый цвет. Особенно когда он приходил в ярость или использовал тёмную магию. Но был похож на человека, если бы он одумался, искренне раскаялся, быть может, его душа снова стала целой? Но Тони этого не хотела и об этом не думала. Ей было всё равно, или она так себя уговаривала. Ей плевать. Плевать-плевать-плевать. Но она тянет время, снова медленно собирая свои вещи, не используя магию. Это и выглядит, и ощущается очень глупо. Ему-то всё равно по-настоящему. Антонина достаёт из тумбочки в его спальне бутылку водки, которую он держит специально для неё у себя, и открывает крышечку. Она пьёт прямо из горлышка, обжигая себе горло и язык, запрокидывая голову. Глушит, глушит, глушит. Если она будет пьяной, ей будет легче ему всё сказать и уйти, просто разорвать эти отношения, их дружбу, вернуться домой и простить семью за всё. Давно пора это было сделать. Нужно быть честной. Правда, быть честной. Время тянулось, алкоголь в бутылке заканчивался. Антонина даже не сомневалась, что он там делает и жив ли его клиент. Антонина даже догадывалась, кто именно был владельцем медальона и чаши. И то, что Тома так долго не было, лишь делало её увереннее. Да, он придёт, он будет уставшим, измождённым и ему будет очень плохо. Она вывалит на него всё и гордо с ним распрощается. Ему будет всё равно. Трёх крестражей не каждая душа способна выдержать без последствий. А Тони знала, что последствия всё более и более тяжёлые. Чем дальше, тем хуже. И, в конце концов, Абраксас прав: за ней так много хороших мужчин увивается, да ей не на что жаловаться. А о Томе она может забыть. Будет ли это предательством? Конечно, будет. Ну и пусть, ну и пусть, мать его так. Звук открывшейся двери и тяжёлые шаги выдёргивают её из раздумий. Антонина встаёт на нетвёрдые ноги. Оказывается, выпила она две бутылки водки и её, к тому же, сильно развезло. Стены перед глазами слегка покачиваются, да и вся комната немного кружится. — Ну что? — громко задаёт она вопрос в сторону гостиной. — Пришёл, да? Пружины дивана скрипят под его весом. Антонина держит в одной руке бутылку, в другой палочку, протягивая её вперёд и поджимая губы, идя в гостиную. — Я хочу уйти, — сообщает ему, замечая макушку Реддла, Том же никак на неё не реагирует. Он сидит очень тихо, не шевелясь, будто за короткое время стал статуей. — Я ухожу! Пора, пора уходить, пока не поздно. Всё слишком далеко зашло. Я не хочу никого спасать. Сидеть и бездействовать. Я не хочу наблюдать за тем, как ты становишься каким-то выродком с разодранной душой, сошедшим с ума. Не хо-чу, по-ни-ма-ешь? Она громко опускает бутылку на стол, идёт к нему и садится рядом. Том весь в крови. С его пальцев стекают капельки крови и капают на пол. Он смотрит потеряным взглядом перед собой. Она замечает, что он заметно дрожит. — Убил, да? Снова провёл ритуал и сделал крестраж? И почему я не удивлена, Том? — она опускает на его щёки свои ладони и поворачивает его лицо к себе. — Поедешь со мной? — спрашивает растерянно, будто не слышал совсем, что она ему только что говорила. Антонина чертыхается по-русски и опускает на его грудь голову. Она не может смотреть в его потерянные глаза, в которых играет алый отблеск. — Ты всё больше похож на… Том опускает на её спину ладонь. Кровь пропитывает ткань её чёрного платья, доставая до лопаток. — …инфернала, — заканчивает он за неё. — Это не смешно, — Антонина не смотрит на него, но ей и не нужно смотреть, чтобы знать, что он сейчас усмехается. — Я ухожу. Уезжаю к себе домой, к родителям, на Родину. Уезжаю, ясно? — Более чем, — он выдыхает и гладит её по спине. — Крестражи можно уничтожить, тебя могут убить, не факт, что ты возродишься. Игры со смертью, — она тяжело дышит, будто задыхается от его запаха, — всегда плохо заканчиваются. Тони отрывается от него, левитирует тряпку и таз с водой. — Зачем ты это делаешь? Антонина болезненно улыбается: — Необходимо умыть тебя. — Она опускает ткань в воду и переходит на русский: — Что же ты творишь со своей душой, — Тони вытирает с его лица кровь, — глупенький? — Том смотрит на неё непонимающим взглядом. — Зачем, спрашиваешь? Не ясно? Раз ты меня не понимаешь, скажу, — она наклоняется над его ухом и шепчет, как той ночью шептал ей он: — я люблю тебя, поэтому не могу просто так уйти. И я хочу забыть об этом, о тебе, о своих чувствах. Я хочу забыть, сделать вид, что ничего не было. Живи дальше без меня, а я буду жить без тебя. Ты перестанешь быть Томом, а я стану женщиной, которая не будет твоей. И всё закончится. Я не решалась, потому что верила в лучшее. Я осознала, пока ждала тебя, какой была глупой и наивной. Я больше так не буду. Я отпускаю тебя. Он выслушивает её, вслушивается в её слегка изменившийся голос, ощущает её тёплое дыхание на коже и опускает веки. Он лихорадочно стискивает её в руках. — Ты обещала: если я позову?.. — Я вернусь к тебе.