Наверное Эрик и Чарльз всегда знали, что друзьями они быть никак не могут.
Когда Чарльз внезапно подал руку хмурому, вечно злому мальчику, который сначала принял это за насмешку, всё было ясно — они никогда не будут друзьями.
Даже если сидели за одной партой с третьего класса, списывали у друг друга домашнее задание и гуляли до поздней ночи, а точнее — до звонка матери Чарльза ровно в шесть часов.
Их пути разошлись после девятого класса, когда Эрик перестал смотреть на Чарльза так, словно он был кем-то вроде полубога. Потому что вдруг Эрик перестал чувствовать, будто был обязан Чарльзу за то, что тот когда-то протянул ему руку. В один момент эта болезненная привязанность к Чарльзу взяла Эрика за горло мертвой хваткой, когда к нему в голову заползли шальные мысли о том, что он не представляет из себя ничего без Ксавьера. С того момента Эрик понял, что это — точка невозврата. Их с Чарльзом взгляды слишком различаются, чтобы продолжать эту дружбу.
Во всяком случае, так думал Эрик со свойственным ему максимализмом.
Чарльз же искренне не понимал произошедшего.
Он взирал на Леншерра своими голубыми-голубыми глазами, которые казались просто огромными из-за линз очков, и не мог понять, отпугнул ли он своего старого друга?
А дело в том, что Чарльзу всегда нравился Эрик.
Осознавать это он начал только недавно, в классе девятом, когда вдруг посмотрел на друга и понял, что с ним бы можно было разговаривать вечно и о вечном. И о том, что ему бы хотелось оберегать Эрика, а также — чтобы он оберегал самого Чарльза.
Ксавьеру нравилось наблюдать за тем, как Эрик злится, когда преподаватель несправедливо ставит оценку за его работу по физике, просто потому что Леншерр решил задачу нестандартным способом, что крайне бесило Шоу. То, как Эрик смущался, когда Чарльз искренне восхищался и удивлялся тому, как легко физика давалась Эрику, потому что для Ксавьера физика была сплошным мраком.
Чарльзу нравилась его улыбка, его жесткие рыжие волосы, а еще — ледяные глаза, которые блестели от восторга, когда Эрик говорил о планах на будущее.
И возможно Чарльз действительно спугнул приятеля своими случайными прикосновениями или объятиями, про которые Чарльз думал ночами, потому что забыть их было невозможным действием.
Его влюбленность была слишком очевидной.
Она читалась в его полном печали взгляде, отливающим бирюзой океана, читалась в мимолетных скольжениях пальцев рук по черной кожаной куртке, как бы приветствуя в начале дня. Возможно всё это было чересчур очевидным для всех в этой гребаной школе.
«Этому никогда не бывать», — повторял себе Чарльз, пытаясь унять дрожащие руки в десятом классе, уже после их с Эриком «расставания». Потому что это никогда и не было расставанием, лишь отдалением друг от друга по инициативе одного человека.
Но это было до невозможности грустно.
Спустя три года, на выпускном после двенадцатого класс, каждый из них задавался вопросом, был ли смысл в разъединении их путей? Была ли хоть какая-то польза от этого?
Эрик бы ответил, ни разу не дрогнув, своим хриплым голосом: «Да», потому что после того момента его жизнь хоть и покатилась по наклонной, зато он обнаружил, что у этого мира действительно есть вторая сторона медали. Но может что-то бы и заскребло его душу тупыми ржавыми ножами, что-то бы и заставило немного прочистить горло, кашлянуть и подумать, было бы это и с Чарльзом?
Теоретически, нет, потому что тогда они бы проводили всё время вместе, но…
Но это «но» иногда не давало Эрику вздохнуть. Перекрывало горло по ночам, когда он вспоминал, что глаза у Чарльза цвета не океана, а неба в безоблачную погоду, а кольца волос мягкие до ужаса, так и хочется зарыться пальцами. А еще — то, что Чарльз ненавидел кофе, но любил какао по утрам, а по вечерам — горячий шоколад. То, что учебник по биологии был для него чуть ли не самой интересной книгой в то время, как физику он даже не пытался понять. Эрик никогда не говорил этого вслух, но он был уверен, что Ксавьер бы без труда решал задачи повышенного уровня, если бы просто попытался.
Вообще Эрик многого не сказал вслух. И об этом он жалел на все сто процентов.
А что бы ответил Чарльз?
А Чарльз просто уверен в том, что в прощании не было смысла, но раз Эрику лучше без него, то значит, Ксавьер привыкнет.
Но из памяти все равно никогда не сможет стереть всё, что напоминало об Эрике: сочетание кофе и сигарет, которое употребляется в романах до тошноты часто, холодная серая сталь радужек глаз, немного блестящая от слёз из-за резкого осеннего ветра, поздние прогулки по набережной, когда в кармане уже взрывается от пропущенных звонков телефон, но Чарльз как будто знал тогда — нельзя терять ни минуты. Чарльзу будто что-то шептало на ухо перед сном, что сказка не продлится долго, еще одно неосторожное движение — и песочный замок рухнет, а его обломки унесет морская пена.
В любом случае, они сейчас стоят на вручении дипломов, оба в дурацких шапочках, но зато какие счастливые, а главное — позабывшие на минуту друг об друге.
Но когда все кидают в воздух свои академические квадратные шапки, Эрик заставляет себя посмотреть на то, каким радостным Чарльз в этот момент был. Без своих дурацких очков, с обстриженными, но все равно вьющимися и торчащими в разные стороны волосами, а еще с тем самым блеском в глазах, который так был любим Эриком. И Чарльз ловит его взгляд, и его улыбка не сужается, а лишь становится шире. У Леншерра не падает гора с плеч, но на душе становится тепло.
Оба знают, что на выпускной фотографии они теперь будут всегда улыбаться друг другу.
We keep this love in a photograph
We made these memories for ourselves
Where our eyes are never closing
Hearts are never broken
And time's forever frozen still
So you can keep me
Inside the pocket of your ripped jeans
Holding me closer 'til our eyes meet
You won't ever be alone, wait for me to come home
