— Он слишком высокого мнения о себе. И с каждым днем оно лишь растет. — Как бы там ни было, Цзинь Цзысюань жених нашей старшей сестры. В будущем они станут мужем и женой. — Я все-таки хотела бы, чтобы со мной был тот, кто понимает меня без слов. Искренне. До самой старости.
Она сидела на голой земле, перед свежей могилой, и понимала, что даже не может оплакать своего возлюбленного. Слез попросту не было. Была только пустота. — Цзецзе. Дома для них нет никаких «шицзе» и «шиди». Дома они только «цзецзе» и «диди». С этим не могла ничего поделать даже мадам Юй. Или не хотела. — А-Ин. Голос хриплый. Сорванный. Вэй Усянь падает рядом, притягивая Цзян Янли в объятия. Он хочет утешить ее. Но не знает как. — Где А-Чэн? — В зале предков. Он… боится показаться тебе на глаза. Мы… — Вы ни в чем не виноваты. Она говорит мягко. Как говорила с ними всегда. И совершенно искренне. Она не винит их. Это утешает. Но они винят себя.— Мало кому может не понравиться столь изящный и благородный юноша.
— Это лучший выход. И единственный. Они понимают. Они все прекрасно понимают. Но… Вэй Ин не может ради собственных интересов впутывать во все это свою прекрасную старшую сестру. Цзинь Цзысюань не может поставить под удар еще и деву Цзян. Цзян Янли уже все решила. Цзян Чен уже в который раз хочет уничтожить всех этих напыщенных индюков, которые раз за разом заставляющих его семью страдать.— Сейчас в кланах заклинателей тоже немало несравненно прекрасных девушек. Цзысюань-сюн, а кого ты считаешь самой лучшей? — У него уже есть невеста. И конечно, ответом будет она.
— А-Сюань. У нас будет ребенок. Они счастливы. Вопреки всему миру, сейчас они самые счастливые люди. Пусть и знает об это только проклятая гора в Илин. — Поздравляем! — Это такое счастье. — Не иначе, как благословение богов. — Даже не верится, что такое возможно. — Да, он у нас любит «совершать невозможное». Истинный адепт Юньмэн Цзян. Цзян Чэн стоит недовольные рожи, фыркает на остатки Вэней, что стараются не приближаться к нему. Но он счастлив за брата. И даже выдавливает подобие улыбки, когда меленький А-Юань виснет на его ноге.— Больше всего жаль этого бедного ребенка. Ему всего месяц, а он уже потерял родителей.
— Ты должен вернуться! — ему хочется схватить этого упрямца и забрать с собой. Чтобы перестал творить глупости. Чтобы, наконец, подумал головой. Чтобы прекратил убивать самого себя. — Я не могу. — О брате и сестре ты подумал? Каково им? А обо мне? Если ты не волнуешься за себя, побеспокойся за нас! — Я не могу. Я… я им жизнью обязан. Своей. И брата, — Вэй Усянь выглядит слишком беззащитным. Потерянным. Усталым. От этого больно. Еще больнее от того, что он ничего не может поделать. Вэй Ин слишком упрям. — Что? — Только не говори Цзян Чэну.— Что мне теперь делать? Кто-нибудь, скажите…
— Нет! — он без раздумий бросается вперед, преграждая путь стрелам. Чувствует, как острые концы входят в тело. Но это не важно. Все не важно. Главное… — Цзинь Цзысюань? А-Сюань! — А… Ин… Его самое главное не ранен. Все хорошо.— Как только у этого Вэй Усяня рука поднялась? Это же его родная шизце, которая вырастила его с малых лет.
«Что я наделал? Что?!» — Цзян Чэн сидел в комнате своего брата — мертвого брата — и медленно осознавал, какое он чудовище. Хотелось кричать. Я. Убил. Своего. Брата. Хотелось сдохнуть самому. Что его теперь держит? Орден? Какой к демонам Орден! Эти незнакомые юнцы. Они чужаки. Его Орден сгорел в огне. Сестра погибла. А брата он убил. Что его держит? Вдалеке послышался детский плач. «Жулань» У него остался последний родной человек. Племянник. Ребенок, которого он оставил сиротой. Маленькая частичка его семьи. Сын его брата. Цзян Чэн осмотрел комнату Вэй Ина, словно впервые видел. — Переделайте ее в детскую. Он отдает приказ и спешит к Цзинь Жуланю.— Не вмешивайтесь! Я сам справлюсь!
Все говорят, что молодой господин Цзинь — точная копия своего отца. Гордый, самоуверенный и заносчивый. Говорят, в нем нет ничего от матери. Только Цзян Чэн видит. Безрассудный. Упертый. Ранимый, вопреки защите, что выстроил вокруг себя. В точности, как Вэй Ин. Цзян Чэн не может перестать видеть своего брата в племяннике. В его взмахе головы, когда тот небрежным движением откидывает волосы. В его поджатых губах и нахмуренных бровях, когда он ругает племянника. Цзян Чэн не может перестать ждать от него того же, что от Вэй Ина. Тех же результатов, тех же возможностей. Ему постоянно приходится одергивать себя. И надеяться, что Цзинь Лин будет таким же проницательным, как и его «мать». Надеяться, что Цзинь Лин поймет, что он любит его, несмотря на порой жестокие слова. Просто Цзян Чэн не умеет по-другому.— Если сегодня так и не поймаешь что-нибудь достойное, больше не смей показываться мне на глаза.
Вэй Усянь виновато выглядывает из-за спины Лань Ванцзи, исподлобья смотря на брата. Повзрослевшего, возмужавшего. Уставшего и осунувшегося под тяжестью обязательств. Вэй Усянь не может описать, что чувствует сейчас. Ему больно. Стыдно. Совестно. Снова больно. И снова совестно. Он уже испортил им жизнь однажды. Во второй раз он просто не имеет права. Он должен был незаметно исчезнуть с горы Дафань. Затеряться. Не мешать самым родным сердцу людям спокойно жить дальше. Но не смог. Не смог уйти, узнав, что именно обитает на горе. Не смог, зная, что Ханьгуан-цзюн и его брат далеко. А младшие адепты не справятся. И среди них — его сын.— Наша жизнь… она ветрена. Никогда не знаешь, что будет через день. Все меняется, как ветер меняет свое направление.
— Что случилось, Цзинь Лин? — глава Ордена Цзян отрывается от свитков, смотря на заплаканного племянника. — Дядя, это правда? Все мне говорят, что я не нужен своим родителям. Что моя мама была плохой. И что отец никогда ее не любил. — Цзинь Лин, — Цзян Чэн тяжело вздыхает, не зная, что делать в подобной ситуации. — Запомни. Если будешь слушать всех этих… рано или поздно они сломают твою жизнь. — Но дядя… — Цзинь Лин трет покрасневшие глаза, пытаясь успокоиться. — Ты уже достаточно взрослый, — Цзян Чэн встает из-за стола, подходя и беря маленького племянника на руки. — Для чего? — ребенка так легко заинтересовать. — Для правды, — глава Цзян сглатывает ком в горле и убеждает себя, что так будет лучше. Цзинь Лин должен знать. — Они бы рассказали тебе сказку, — он горько вздыхает, крепче прижимая ребенка к себе. — Но я не умею. Поэтому слушай. Твоя мать была прекрасным человеком. И твой отец бесконечно любил… ее. Но он не мог жениться на… ней. Тогда мы возобновили его помолвку с сестрой. Так они оба могли оставаться верными своим возлюбленным. Все были счастливы. А когда мы узнали, что ты скоро появишься на свет… для нас это был праздник. Для твоих родителей — особенно. Твое рождение — доказательство их любви. — Разве моя мама не твоя сестра? — Нет. — Тогда я не твой племянник? — Цзинь Лин сминает фиолетовые одеяния дяди, хмуря свое по-детски милое лицо. — Мой, — уверяет его Цзян Чэн. — Твоя мать…— Глава Цзян! Вы сейчас серьезно? Не бросайте подобных слов так легкомысленно! — Для вас трагедия моей семьи кажется легкомысленной?
Цзян Чэн смотрит на вернувшегося спустя тринадцать лет брата и ему так много хочется сказать. «Как ты мог вернуться так поздно?» «Я ждал тебя. Мы ждали» «Почему ты смотришь так виновато? Это должен делать я» «Пошли домой» Но он просто стоит и смотрит, не в силах ни сдвинуться с места, ни произнести хоть что-то. — Папа? — неверяще спрашивает Цзинь Лин то ли у него, то ли у Вэй Усяня. Но вздрагивают они вместе. Под пораженные и непонимающие взгляды адептов двух великих Орденов Вэй Усянь медленно подходит к Цзинь Лину и, словно его сейчас могут оттолкнуть, прогнать, да что угодно, неуверенно обнимает юношу. Тот совершенно потерян. Стоит, натянутый как тетива. Но когда чувствует, как и так слишком слабые объятия исчезают, мертвой хваткой цепляется в потертое ханьфу своего родителя. И прячет влажные от слез глаза. Впервые в жизни Цзян Чэн рад стене правил Гусу Лань.