Давай опоздаем

— А ты будешь любить меня, когда я состарюсь и буду в морщинках? — Я не увижу, как ты состаришься, — он моргнул и грустно улыбнулся, она посерьёзнела. — Зачем ты гадости говоришь? — она подвинулась на кровати поближе к нему. — Ну, протяну я лет тридцать, а ты всё ещё будешь относительно молодой. — Относительно чего? — Относительно меня. — Ты глупый, хоть и учитель. — Да уж поумнее тебя-то, — он зажал девчушку в объятьях и пробежал пальцами по её узким рёбрам. — Не щекочи! — заливисто хохотала она. — А ты глупых вопросов не задавай. — Я просто о будущем думаю… — Мне и сейчас хорошо. Она молчала. — Посмотри, у меня сейчас морщин дофига, а к семидесяти вообще как шарпей буду. — Будешь, а я буду тебя всё равно целовать вот так… Она касалась губами его лба, глаз, щёк, губ, ещё не бритого подбородка, шеи… — Ну хватит, постой, постой, — уже тяжело дышал он, тихо смеясь над своей рьяной девочкой, — нам же в школу пора… — Зануда, — бросила она и, улыбаясь, уткнулась ему в плечо. — Не пойду, — пробубнила она, а он чмокнул её в макушку. — А чего ты хотела от старика, — он рассмеялся, пытаясь скрыть горечь в голосе. — Ты не старик, — сказал она привычную фразу и откатилась к краю кровати, желая встать. Его рука упала на тёплые простыни. Он разглядывал её ровную спинку с родинкой на лопатке. Вдруг ему стало страшно и грустно. Он обвил ладонью её запястье. — Подожди, Ксюш… — он вздохнул, — вернись. Давай опоздаем. Милая девятиклассница беззаветно обняла его нежными руками, обхватывая ногами его бёдра, не зная, о чём он думает. Он задержал дыхание. Плакать сейчас было как-то глупо и жалко. Сорок лет, ни жены, ни детей — только юная «дурашка» в его объятьях и полная обречённость. — Только мне нельзя на много опаздывать… — робко шепнула она. — А что у тебя? — он понимающе улыбнулся, поглаживая пальцами её талию. — Биология. — О да, даже я побаиваюсь Ларису Степановну. Она усмехнулась. — А сделаешь сырники на завтрак? — в глазах светилось детское ожидание. — Конечно, — в уголках губ засветилась улыбка. «Для тебя всё и всегда». Тёмным ноябрьским утром солнце не собиралось вставать. Накрапывал дождь, листья под ногами почернели и съёжились. Она специально шлёпала по лужам в новых ботиночках на платформе, а он держал над ней зонт. Её холодная рука лежала в его руке, надёжной и тёплой. Он обычно не провожал её до остановки (на всякий случай, чтобы никто их не видел), но сегодня она очень просила. Говорила: «Тут никто из наших не ездит». И он поддался. По пластмассовой крыше остановки на серый асфальт стекали унылые капли. Она прижималась к нему, он расстегнул свою куртку, пуская её ещё ближе, чтобы она не мёрзла. Девушка слышала быстрый стук сердца. Автобус явился, пыхтя и подрагивая. Отнял её у него. Пускай на каких-то сорок минут, но всё-таки отнял. — Пока, — она быстро чмокнула его в щёку. Он посмотрел в её сладко-вишнёвые глаза, полные обожания. В сердце что-то щемило и жалось. — Пока, — он проводил взглядом любимую девочку в рыжем пальто. Двери со скрипом закрылись, а девочка состроила за стеклом рожицу и послала учителю воздушный поцелуй. Он стоял под дождём, такой уязвимый и трогательный… Автобус поехал. Она обернулась в поисках места, и встретилась взглядом с одноклассницей. Улыбка сошла с лица. Здороваться было бессмысленно.