Doesn't feel right

Он просматривает эту проклятую запись снова, и снова, и снова. Включает, перематывает, доходит до конца. А потом все сначала. 5 недель. Прошло уже гребаных 5 недель. Он не может перестать пересматривать. Конечно, это ненормально, и даже отец уже говорит ему об этом, но Дону как-то всё равно. В конце дня, когда все расходятся по домам, он опять включает запись. Что-то не так. Он не может понять, что именно, но это чувство так сильно прожигает ребра, что не остаётся сомнений в том, что оно правдиво. Не так. Дон пытается отбросить личное, сосредоточиться и смотреть на всё с профессиональной холодностью, но не выходит. Впрочем, он уверен, что даже если бы это самое личное всё-таки удалось выкинуть, ничего бы не поменялось. Что-то не так. Свинцовые слова слетают с губ Колби легко и непринуждённо. «Как давно?» — спрашивает ворвавшийся Дэвид. «С самого начала, такова работа шпиона», — все так же методично продолжает отвечать Колби на все вопросы. Вот Дэвид не выдерживает, толкает Грейнджера, обзывает предателем, и сам Дон на записи выводит его прочь. Кажется, слышать эти слова Дону было больнее, чем самому Колби. Дэвида понять можно, ведь Грейнджер стал для него лучшим другом, и тут все просто и понятно. На какое-то мгновение Дон жалеет, что так же просто не может быть в его ситуации. Грейнджер и для него был другом, до того как… Не стоило переступать черту, но теперь что есть, то есть. «И прежде чем я что-то понял, я уже шпионил для китайцев», — говорит Колби с бесстрастной записи, и Дон снова не может оторвать взгляд от его лица. Он ищет то, что заставляет его смотреть эту запись пятую неделю подряд. Интуиция вопит о том, что все иначе, чем кажется. Взгляд у Колби спокойный-спокойный, отрешенный, холодный, только вот Дон слишком часто смотрел в эти глаза — терял себя этих глазах, — поэтому он замечает кое-что ещё, что Грейнджер скрыть тщательно пытался. Обреченность. Но почему тогда, почему, черт возьми, он говорит свое признание. «Я делал это, потому что была возможность, потому что после Афганистана я уже не особо во что-то верил», — снова шевелятся губы Колби. Те самые губы, с которых Дон собирал сбитое дыхание, разделённое на двоих. О них с Грейнджером никто не знал. Ни одна живая душа. Никто из них не считал это серьёзным. Потому что, ну действительно же бред, просто помешательство, от которого надо было бежать сломя голову. Правда, отказаться не смогли оба. А теперь у них ничего нет. У Дона, кажется, куска сердца нет. И вот же Колби, сознается в том, что он двойной агент, но… Что-то не так. И ничего Дон с этим поделать не может. Он включает запись. Пять недель. Колби где-то в тюрьме все это время. У Дона нет ни доступа к этим данным, ни сил, чтобы попытаться их раздобыть. А потом раздаётся звонок. И всё снова катится к чертям. Двойной агент — ну да, было бы слишком просто, конечно же. Что-то не так. Теперь Дон знает, что именно. Колби Грейнджер — тройной агент. *** Операция стремительная, потому что времени нет, совсем-совсем нет. «Я тебе верю», — колоколом звенит в голове голос Грейнджера. Дон запрещает себе думать о том, что они могут опоздать. Они добираются до корабля, идёт перестрелка, Дон в этот момент о себе совсем не думает, он не обращает внимания на свистящие пули, главное — успеть. Он врывается в нужную каюту, стреляет в противника, когда Дэвид появляется из другого входа и вытаскивает — господи, это действительно происходит — вытаскивает иглу из груди Колби. Дон боится помешать Дэвиду, словно если он сделает хоть шаг к нему, и все его усилия по спасению сведутся к нулю. Так что Дон пытается сконцентрироваться, быстро подходит к бывшему подельнику Колби, проверяя пульс, чтобы Дэвид не видел, как же сильно дрожат его руки. А потом что-то внутри Дона ломается окончательно. Секунда, и он уже у тела Грейнджера, смотрит с ужасом, как Дэвид пытается делать массаж сердца, и молится всем богам — только дыши. Он берет голову Колби своими ладонями, склоняется, подстраивается под чужие нажатия на грудную клетку и вдыхает в его губы жизнь. Только дыши. Врачи успевают. Дон, кажется, только теперь и сам начинает дышать. *** Дон приходит к нему в больницу последним. Дольше всех остаётся Дэвид, но Дон ждёт, пока тот уйдёт. Ему нужно побыть с Колби одному. Сейчас ему это жизненно необходимо. Медсестра пропускает его, несмотря на позднее время, несмотря на то, что Колби ещё не пришёл в себя. Когда нужно, Дон умеет убеждать. Он садится на стул рядом с кроватью и смотрит на бледное лицо. Его ждут сейчас дома, его ждут другие люди, только вот уходить совсем не хочется. Он просто не может уйти, потому устраивается поудобнее, насколько это вообще возможно в больничной палате. Ему до сих пор с трудом верится в то, что окружающее реально. Стоит только закрыть глаза, и он видит тот корабль, ту каюту, а посреди неё — не дышащий Колби. Дон трёт глаза и сгоняет наваждение. Всё закончилось, всё нормально. Ещё не хорошо, но обязательно будет. Проходит около трех часов, прежде чем Колби открывает глаза. — Привет, босс, — сипит он, и впервые за пять недель Дон чувствует, как что-то в груди встаёт на место. — Тише, приятель, — улыбается он Колби. — Сейчас я позову медсестру, ладно? Дон поднимается со своего места и порывается идти, но Колби перехватывает его за запястье. Прикосновение обжигает, Дон не спешит его прерывать. — Я не мог тебе сказать, Дон, я не мог, — голос слабый и полностью пропитан сожалением. У Дона исчезают все силы, чтобы казаться непробиваемым. — Я знаю, — говорит он, а потом склоняется и осторожно, практически невесомо касается губ Колби. — Я никуда не уеду, только схожу за медсестрой. Колби едва заметно кивает и с облегчением выдыхает. Дон выдыхает вместе с ним. Наконец-то все становится правильным.