Они все тебя предадут.

Мать с детства твердила, что в их бизнесе нет друзей. Никогда и ни у кого. Возможно, будет семья. Но так везёт лишь единицам. «Они все тебя предадут». Это были последние её слова. Чета Цзян отправилась на переговоры и погибла в перестрелке, попав под перекрёстный огонь двух мелких организаций. Им просто не повезло оказаться именно там и именно тогда. Почему они. Молодой человек остался один, приняв бремя правления. У него остались брат и сестра. Их обоих нужно защитить. Сберечь любой ценой, какой бы она ни была. – Когда-нибудь найдётся тот, кто будет сильнее тебя. И уже он будет защищать тебя, – улыбается сестра в свадебных одеждах. Через пару мгновений он поведёт её под венец. Наследник клана Цзинь выпил достаточно крови у его прелестной А-Ли, но в итоге всё же смог завоевать доверие братьев. Он поклялся жизнью защищать жену и всё, что будет с ней связано. Если что-то ни дай бог случится – с него спросят с первого. И тогда у Цзысюаня не останется шанса выжить. Вскоре и взбалмошный Усянь нашёл себе того, кто терпит его до последней выходки и любит всё больше с каждым днём. Неожиданно, но младший брат главы клана Лань однажды просто пришёл к нему в кабинет и сказал, что перестреляет всех, если Вэй Ина не отпустят с ним. Что самое интересное, так это то, что сам виновник торжества о ситуации не знает до сих пор. Его действительно просто забрали и сказали, что теперь он принадлежит одному человеку. Что ж, на Ванцзы также можно положиться. Этот бес, конечно, не даст себя в обиду, но всё же. Казалось бы, теперь можно выдохнуть спокойно, ведь те, за кого Цзян Чэн отвечал головой, в надёжных руках. Их не позволят тронуть и пальцем. Но нет. Что-то всё равно неприятно щемило в груди. Одиночество. Оно съедало изнутри после стольких лет бок о бок с немногочисленными родными. Наверное, именно поэтому спустя несколько лет мужчина позволил себе не задумываться о правдивости слов, когда Сичень впервые после визита по работе подошёл и предложил выпить. Именно поэтому позволил коснуться лица и поцеловать. Поэтому забыл обо всех приличиях и позволил назвать себя п о и м е н и. «А-Чэн», слетевшее с чужих губ в кромешной темноте, врезалось в подкорку. Он просил ещё и ещё. Только для него одного. И Первый Нефрит улыбался этим просьбам, выполняя всё в точности. Вот только последняя грань всегда сохранялась, Цзян Чэн всегда держал в голове то, что этот человек может в любой момент предать его или убить, каких бы песен о любви не пел. Это всё красиво и жутко необходимо, а ещё дико эгоистично (он знает), но всё ещё недостаточно достоверно. Даже спустя много лет, когда они научились понимать друг друга с полуслова. Дела пошли в гору, связи между кланами крепчали, как и паранойя в голове главы клана Цзян. Гуанъяо. В какой-то момент его стало слишком много в его мире. Вечно крутился возле Лань Хуаня, улыбался, позволял себе больше, чем тому, кого именуют названным братом. И слова Ланя о том, что это чистой воды бред, не делали лучше. Оба уже не выдерживали и были на пределе. Всё больше ссор, больше криков, которые, правда, пока что всё же не выходили за двери кабинета Цзян Чэна в «Пристани Лотоса». Дела и отношения пока что держались на расстоянии друг от друга, но уже были в опасной близости. Ещё немного, и вся империя пойдёт крахом. Самое ужасное в этом то, что не «если», а «когда». – Какого чёрта он везде за тобой таскается?! Этот вопрос уже как мантра, которую он повторяет вновь и вновь. Сичэнь уже даже не отвечает на него, а в этот раз и вовсе просто поднимается и уходит посреди тирады. Скатертью дорога. – И не возвращайся! – крик в спину, когда дверь уже захлопнулась, чуть не слетев с петель. Нефриты ордена Лань Очень терпеливы, но всё же и у них есть свой предел. Для главы клана он оказался таков. – Что-то случилось? Конечно, он тут как тут. Мэн Яо давно и не просто так находится рядом. Если валенок из казино так долго не позволяет большего, то почему бы ему не забрать Сичэня себе? И здесь не только корысть, он действительно нравится ему как человек. Поэтому и ждал в офисе чужого клана, позволив себе такую дерзость. Один и без охраны. Но его не трогали, ведь сам глава сказал наоборот следить, чтобы всё было хорошо. – Я устал, Яо. Трудно, действительно трудно, когда твои чувства втаптывают в грязь. Ещё хуже, когда это происходит безосновательно, из-за дурацкой паранойи, которая не даёт жить спокойно им обоим. Они уходят в кабинет, там чай, разговоры. Хуань немного расслабляется и не замечает за всем этим, как на колени одновременно и привычно и нет опускаются, как касаются ладонью щеки. Он смотрит в чужие глаза и не сопротивляется, когда его целуют со всей теплотой, что осталась внутри. Он был лекарством от одиночества для Цзян Чэна. Гуанъяо стал той же пилюлей для него самого. «Прости, я был не прав». Именно это так долго формулировал Ваньинь, сжимая обивку руля любимой машины до скрипа, пока стоял в пробке по дороге к Ланям. Он поступил как последний мудак и должен это исправить. У него нет никого. Нет и не будет кроме него. Теперь, видимо, никогда. – Я, кажется… не вовремя, да? Голос ломается на середине фразы, а мозг отказывается верить увиденному. Не его обнимают так крепко, не ему позволяют гладить себя по лицу и копаться в волосах, не на него смотрят так спокойно и доверчиво. Теперь не на него. – Ваньинь?.. Сичэнь соображает быстрее, чем мог бы. Но уже в любом случае поздно. Никакое «я сейчас всё объясню» уже не исправит ситуацию. Даже с такого расстояния можно было увидеть, как потухли глаза Цзян Чэна. Мать была права. «Они все тебя предадут». – Будь добр, забудь это имя, – спокойно и, что удивительно, безэмоционально. Дверь почти беззвучно закрывается с другой стороны, и в кабинете повисает тишина. Яо больше не лезет, но и не уходит. Он победил в этой войне, выждав достаточно, чтобы получить всё и сразу, ведь глава клана Лань не подрывается бежать следом. Не потому, что не хочет, а потому что… бесполезно, да. Но и не хочет. Он действительно устал от этого всего. – Хуань..? – Ничего не говори. Пожалуйста. Цзян Чэн не кричит, не рушит в истерике кабинет, как делал это часто, не бьёт посуду и мебель. Мужчина просто сидит за своим столом и монотонно заполняет бумаги. Документ за документом. Подпись везде идеально одинаковая, и это пугает. Вечно резкий и вспыльчивый человек погас в одно мгновение и больше не хотел просыпаться ото сна. Всё остальное действительно стало похоже на сон. На ужасно противный и тягучий сон, из которого не было возможности вырваться. И он сам в этом виноват. Виноват, что поверил слишком поздно. Если бы хоть немного раньше. Тогда всё было бы иначе. Но теперь… теперь не рядом с ним просыпаются по утрам, теперь не ему улыбаются и варят кофе, не ему утыкаются в висок по вечерам, когда приходят после работы. Они всё также поддерживают партнёрство и решают вопросы по поводу остального. Сичэнь приходит один, за что большое ему спасибо, и не позволяет себе лишнего. Всё как когда-то давно. Когда не было этого всего. В груди снова всё сжимается от осознания того, что теперь он один. Снова. Но теперь по своей вине. – Ваньинь, – произносит мужчина одними губами, но глава клана Цзян даже не двигается с места, поглощённый прочтением документа. По крайней мере внешне. Он не позволяет себе посмотреть на собеседника и не видит, как и в нём гаснет последняя надежда. Мир мафии учит не только хорошему, но и плохому. Ты можешь защитить себя практически от чего угодно, но в то же время подозреваешь всех и вся вокруг. Всегда. Именно эта крайняя степень осторожности и сыграла с ним очень, очень злую шутку. – Я любил только тебя, Ваньинь. Сичэнь уходит и уже почти закрывает за собой дверь, но всё же считает нужным это сказать. Он должен это знать. За столько лет ни один не сказал это вслух, так как оба и без слов всё знали. Так казалось. В действительности это было важно. Возможно, скажи он это раньше, не случилось бы этого всего. Возможно. – А я тебя. Беззвучное в ответ через несколько часов. Ведь он слышал. Он всё слышал и тогда и сейчас. И понимает, что вырвать этот кусок всё равно не сможет. Но может больше никому его не показывать и биться в этой агонии в полном одиночестве. В любом случае ничего более ему и не остаётся. Только бесконечная боль.