на третьем этаже.

Когда команда остаётся без игрока это всегда (не всегда; Лил, привет) тоскливо. Когда этот игрок — ещё и капитан, это не только рана на сердце, но и ущерб команде. А когда этот игрок — единственный, кто заставляет твоё тело чувствовать принадлежность к миру живых, то это вообще пиздец межпространственных масштабов. Рома вот уже четыре дня себе места найти не может. Весь поникший ходит, озлобленный. На камеру, конечно, не демонстрирует. Помнит ведь, что Лёша учил так не делать. Учил. Когда в очередной раз тащил к себе за слитую игру. Когда торопливо раздевал и целовал. Когда держал за запястья, которыми Рома себе чуть ли не глаза вырывал от психоза, и успокаивал. Говорил: «Не показывай на камеру. Показывай мне». Рома тогда вырывал запястья из тёплых рук, впивался тонкими пальцами в доверительно подставленную шею и говорил, как же он ебал, когда его усилия ничего не стоят. А потом просто замолкал и ждал, пока Лёша уложит его в прохладную постель и окажется сверху. Пальцы к пальцам, запястья к запястьям. Язык об язык. Работало каждый раз. Пока однажды Лёша просто не улетел в Новороссийск по каким-то охуенно важным семейным делам. Вот так просто. Рома тогда не просто охуел. Он нежно-снежно охуел. И каждую ночь, что Лёша был не на буткемпе, проводил в его комнате на третьем этаже. Пятого искали не долго. Арсзик вклеился на замену быстро. На капитана сел сам Рома. Таким составом сыграли около шести матчей. Рома злился. Но вывозил. Лёша к этому готовил. Неосознанно, может быть, через раз, но закладывал в голубую макуху неотъемлемые качества лидера. Конечно, Рома делал всё не так. Но это же Рома. «Пока работает — не трогай». А работало на заебись. И только убитый взгляд и раскинутое на постели третьего этажа тело каждую ночь шептали об обратном. Но этот шёпот был не слышен. Роме было пусто. Нет, не одиноко. Пусто. Рома бы ни за что не признался, что чувствует себя одиноким. И в те вечера, в которые он звонил своему капитану, он наотрез отказывался говорить об истинных причинах звонка. А причин было всего две: покинутость и страх называть вещи своими именами. Комната Лёши помогала с этим справляться. Фантомный, едва уловимый аромат его тела на постельном белье давал Роме ощущение спокойствия, тишины мыслей и надёжности, хоть и возбуждал от продолжительного отсутствия близости. И чем дольше Лёша был не рядом, тем сильнее крыло возбуждение. О том, что Рома вот уже четвёртую ночь проводит не у себя, Лёша был не в курсе. До недавнего времени. Так что, когда он решил позвонить Роме на пятую ночь, ближе к 11, тот ожидаемо лежал в его постели, на животе, укрывшись одеялом и уткнувшись лицом в подушку. Но ответил на удивление быстро. — Привет, Малой, ты чего опять сгорел? — слышит Рома, поднося смартфон к правому уху. И хмурится. — Ты-то откуда знаешь? — приподнимая голову с подушки, отвечает он. — Я ж капитан, Малой, я всё знаю. — Паша рассказал? — Паша рассказал. Молчание. И тихие ромины вздохи. — Ром. — Дефолтная хуйня. — Рома. — Да я ебал, забей. Когда вернёшься? — Послезавтра. Ты ведь спишь в моей кровати? — мягко, с интересом, и Роме показалось, или в голосе прозвучала польщённость? Рома краснеет кончиками ушей и снова падает лицом в подушку. — Ладно, можешь не отвечать. Скажи хотя бы, как себя чувствуешь. — Тебе душевное состояние или физическое? — доносится сквозь подушку. — Метаморфическое, Ром, блядь. Рома тревожно выдыхает. Затем поворачивает голову немного вбок, чтоб говорить было удобнее. — Я хочу тебя в этой комнате. Прямо сейчас. На мне. И, если я этого не получу, — тут Рома замолкает, влажно касается раскрытым ртом подушки и прикрывает глаза, — мне кажется, я сдохну. Вот, как я себя чувствую. Лёша по ту сторону наверняка сейчас твердеет. — Ты сейчас лежишь? — И? — Представь, что я лежу сверху. Рома мелко вздрагивает, а его член непроизвольно дёргается. — Охуеть у тебя всё просто, — отвечает он, недовольно жмуря глаза. — Подожди. Представил? Рома елозит животом по простыне, так, что футболка слегка задирается, и рвано выдыхает в подушку. — Ну, представил. — Как я расставляю руки по обе стороны кровати, как наваливаюсь сверху, накрывая тебя всем телом, как дышу куда-то в область шеи. Представил? У Ромы дико тянет низ живота. И всё, что ему удаётся ответить, это тяжёлый болезненный стон, который для Лёши больше похож на вой. — Я рядом, Ром. И я держу тебя за кисти рук. Пальцы в пальцы. Как ты любишь. Держу и вылизываю тебе шею, пока ты скребёшься вставшим членом о постель. Рома срывается на скулёж. И сразу глушит его одеялом. Представлять получается слишком подробно. Лёшу на себе хочется ощутить безумно. Эту тяжесть, этот запах, этот шёпот. Рома сдвигает ноги, выгибается дугой и крепче кутается в мягкое белоснежное одеяло. — Я сжимаю твои пальцы сильнее, — продолжает Лёша, — прижимаю тебя к постели до тяжести в лёгких. Ты ведь помнишь, как парни стучались ко мне в комнату, когда мы были вдвоём? Ты тогда просил входить в тебя до упора и делать вид, что никого нет. Только вот как я должен был делать вид, что в комнате пусто, когда ты стонал подо мной, как в опере? Упираться членом в постель становится ощутимо больно, но Рома сейчас этому даже рад. Сильнее эмоции. Коснуться себя ему просто необходимо, но делать это левой рукой Роме неудобно. Тяжело дыша, он перекладывает в неё смартфон и пальцами уже правой руки тянется к пижамным шортам. Лёша слышит какое-то торопливое шуршание, вздохи и наконец довольный задушенный стон. Такой истосковавшийся. Он и представить не мог. — Вот так, хороший мальчик. Я рядом. Я с тобой, — бархатисто, в полтона повторяет Лёша, — я буду с тобой до самого конца. Пока ты не кончишь. Рома делает ещё одно движение рукой по члену, размазывая небольшое количество выделившейся смазки, измученно вздыхает; другая рука слабеет и чуть не роняет смартфон. От частых вздохов через рот пересыхают губы. — Оближи губы, — будто чувствует Лёша, — пересохнут ведь. Рома в ответ на это замечание беззащитно поджимает пальцы ног. Но губы бессознательно облизывает. — Почему раньше не сказал, что так хуёво? — начинает отчитывать Лёша. — А что бы ты сделал? П-прилетел? — задыхаясь, рвано спрашивает Рома и специально задевает ногтем плоть. — Позвонил. — Ну позвонил, найс. Дальше что? — Хочу, чтоб ты успокоился. И сделал себе хорошо. Рома только шипит и ощутимее сжимает себя у основания. — Ты уже делал это в моей постели? — без осуждения, но как у ребёнка, спрашивает Лёша. И снова тяжёлый вздох куда-то в подушку. А после — угрюмое молчание. — Нет. — Ладно. Рома врёт. Отчасти. Он как-то пытался подрочить себе, сидя на этой кровати и уткнувшись в изголовье лопатками. Это был, кажется, второй день без Лёши. Не получилось. Стало слишком стыдно. Потом Рома просто приходил и ворочался в одеяле по простыне, впитывая лёшин запах и иногда позволяя себе пару скользящих движений по мягкой ткани. — Малыш, не сдерживайся, — слышит Рома сквозь шуршание ткани и бег крови в ушах. — Можешь делать в моей постели всё, что захочешь. Рома вновь изгибается дугой, когда проводит рукой по всей длине, и глотает жалобный стон. От ощущения вседозволенности пальцы ног приятно колет и хочется стонать на весь буткемп. — Я тебе всю постель… с-спермой залью… проверяй, — говорит Рома на выдохе и снова легко царапает себя по члену. Волны мурашек пробегают по напряжённому телу, заставляя сильнее зарыться лицом в подушку и зажмурить глаза. Может быть, если немного постараться, и правда получится ощутить Лёшу на себе. — Моя левая рука перебирается тебе на затылок. На мягкий, слегка растрёпанный затылок. А правая опускается к члену. Ты весь сжимаешься подо мной, ловишь кайф от тяжести моего тела и тихо стонешь, довольный, как кот. Рома пытается представить лёшину руку вместо своей, кусает губу и ворочается так, что футболка задирается до середины. — Дыши глубже, — говорит Лёша, и Рома слушается. Он дышит сладко, громко и вперемешку со стонами, а пальцы на ногах уже сводит от того, что их так сильно сгибают. — Я перебираю волосы на твоём затылке, а другой рукой ласкаю тебя снизу. Сначала провожу по всей длине, а потом перехватываю у основания, заставляя тебя хныкать и скулить. А ты капризничаешь, как обычно, извиваешься и всем своим видом просишь дать тебе больше. Зубами, руками, языком, — Лёша ненадолго замолкает. — Что ты сейчас чувствуешь? — Что хочу тебя рядом. — Потерпи. Когда прилечу, всю ночь тебя из своей постели не выпущу. Рома прикрывает глаза и снова ведёт по подушке раскрытым ртом, останавливая руку и сжимая влажную головку. Каждый раз, когда он так резко свою руку останавливает, у него в голове мутнеет, и хочется царапать член до тех пор, пока перед глазами не побегут искры. Это болезненно. Но Рома привык. Ему всегда хочется сотворить с собой какую-то болезненную хуйню, знает ведь, что Лёша остановит, сделает всё нежно, как Рома любит. Но сейчас остановить некому, и от осознания этого хочется заныть. — Тише, Рома, успокойся. Будь хорошим мальчиком — не царапай себя, — Лёша уже по одному только всхлипу понимает, что у Малого на уме. — А ты попробуй... останови, — задушенно стонет Рома и обессиленно кладёт кисть со смартфоном на подушку. — Если продолжишь так делать, — Лёша делает многозначительную паузу, — мы больше не будем играть с хвостиком. Рома делает ещё пару лёгких движений ногтем по тонкой коже, пытаясь не издать ни звука, но Лёша то ли слышит, то ли просто знает. — Рома. ‪ Обиженно закатывая глаза, Рома цокает, поднимает смартфон к уху и наконец разжимает кисть. — Перебесился? — спрашивают его на том конце. — Нет, — недовольно отвечает Рома и убирает из-под живота руку. Находиться под одеялом становится жарко, но без него Рома слишком уязвимый в этой комнате, когда один. Он несильно вжимается в простынь влажным членом сквозь ткань пижамы, пытаясь выровнять дыхание, и устало смотрит перед собой. Рома не хочет заканчивать. Снова. Каждый раз для него это ебаная проблема. Ему непонятно, в какой момент опека Лёши настолько сильно вплелась под рёбра, что теперь даже кончить без его уговоров Рома не в состоянии. — Малыш, ты ведь ещё не закончил. Я же слышу. Я рядом, помнишь? — Ага, — как-то безучастно произносит Рома и продолжает глазеть перед собой из-под полуприкрытых век. — Так сделай это, как всегда делаешь подо мной. Когда я мягко веду по твоему члену, ласкаю большим пальцем головку, целую взмокшую шею, а ты весь дрожишь, раскинув руки, и нервно толкаешься мне в ладонь. Давай, Рома, доведи себя до оргазма. Я хочу услышать это. Хочу слышать, как тебе нужен. Покажи, как по мне скучаешь. Рома весь трясётся; кусает губу и начинает часто испуганно дышать. В животе словно порхают бабочки. И кажется, они тоже кончают. В пиковый момент Рома действительно всем телом ощущает Лёшу на себе, и это даёт сильнейший разряд возбуждения. До оргазма он решает довести себя без помощи руки. Четырёх агрессивных, нарочито медленных и сильных толчков о постель хватает, чтобы Рома, захлебнувшись ощущениями, выпустил смартфон, зарылся в подушку лицом, впился в неё руками и удушливо, капризно застонал. Стон длится недолго, но его вполне могли бы услышать на нижних этажах. — Какой ты громкий. Какой же ты охуенно громкий, — доносится из динамика недалеко от головы. А Рома едва ли слышит. После оргазма он становится куда более капризным, чем обычно. И Лёша всегда его обласкивает ещё минут так с пять. Прижимает к себе, многократно целует в шею и скулы и шепчет на ухо о том, какой его мальчик охуенный. А сейчас Рома предоставлен сам себе, и ему это не нравится. — Ром. Тишина. — Рома. Ты не один. Я рядом, — повторяет Лёша громче. — Возьми телефон. До Ромы сказанное доносится приглушённо, но он всё же понимает. Одной рукой он царапает ткань подушки, другой тыкается в простыню в попытке найти выскользнувший смартфон. А когда наконец находит — кое-как цепляет ослабевшими пальцами и подносит к раскрасневшемуся уху. Как только Лёша снова слышит шумные вздохи по ту сторону, он продолжает: — Ты очень хороший мальчик. Если бы я мог, я бы сейчас вылизал тебя всего. Рома от услышанного тихо стонет на выдохе и весь сжимается, усиливая пробирающую волну настигшего оргазма. — Тебе полегчало? — спустя какое-то время спрашивает Лёша. — Да, — измученно выдыхает Рома. — Если тебе не будет влом, там в шкафу, напротив постели, на верхней полке чистый комплект постельного белья. — Да я лучше у себя посплю, — понемногу приходя в себя, отвечает Рома. — Лентяй, бля. — Лёх. — Да, Ром? — Спасибо. — Обращайся, Малой. И они замолкают где-то на минуту. Рома продолжает шумно дышать, а Лёша готов дышать только ради того, чтобы это слышать. — Липко пиздец… — нарушает тишину угрюмым шёпотом Рома, понемногу вылезая из-под одеяла. Березин улыбается. — Малой, ну так бывает. Когда трогаешь себя слишком увлечённо. — Кончать без тебя — параша, — опустошённо и слишком серьёзно отрезает Кушнарёв. Лёша замолкает. И в попытке подобрать нужные слова кусает губу. — Ты разобрался со своими делами? — как ни в чём не бывало, будто и не вскрывал сейчас душу, интересуется Рома. — Да, — кратко, без подробностей слышит он в ответ. — Найс. А то я заебался уже с Арсзиком катать. Постоянно срёмся. С тобой хоть, потрахавшись, договориться можно. — Я тоже люблю с тобой играть, Малой. Лёша ненадолго замолкает. — Я уверен, ты хорошо справляешься, — продолжает он. — Да, капитанские качества передаются со спермой, — зевая и вытягиваясь по постели во все стороны, отвечает Рома. — Жаль, что скилл — нет, — слегка улыбаясь, поддерживает Лёша. — Да. Я бы тогда, наверное, с Мираклом переспал. Или с Сумаилом. — Обидно, Малой. Критуля по сердцу. — Ну мы-то с тобой на одном уровне играем, — оправдывается Рома. — То есть, чтобы тебя заводить, я должен играть лучше? Рома облизывается и дёргает губы в усмешке. — Да. — Малой, если апнусь, сам с Мираклом пересплю, — парирует Лёша. — Понимаю, — прикрыв глаза, хихикает Рома. И снова молчание. Рому клонит в сон, а смартфон опять понемногу выскальзывает из влажной руки. — Рома, иди в душ, завтра охуеешь себя с простыни отлеплять. Кушнарёв что-то недовольно мурчит себе под нос и лишь устраивается поудобнее. — Малой! Хочешь, чтоб тебя парни вот так вот нашли? — уже настойчивее пробует Лёша. — Дёргай к себе. — Ок, — ворочаясь в пятнах собственной спермы всё-таки соглашается Рома. — Но одеяло твоё я заберу себе. — Тогда хотя бы простынь сверни и запуль куда-то в тёмный угол. — У тебя нет тёмных углов, Лёх. У тебя тут как в храме блядском: всё светится и благоухает. — Ага, и один блядун уже исповедался. Тiкай давай. Рома тихо смеётся, сползая с постели, и кутается в одеяло. Растрёпанные голубые волосы, мятая футболка и минус шорты, но Рома выглядит довольным. — Лёх. — М? — Если мне ещё раз придётся делать это в соляру, я испачкаю тебе всю постель вплоть до подушек и даже тот комплект на верхней полке. — Понято-принято, Малой, — последнее, что слышит Рома перед тем, как дать отбой. Простыню он всё же сворачивает и тащит к себе в комнату, как и одеяло. У него-то этих тёмных углов, как у Дреда слитых игр. И после горячего душа, под трофейным одеялом впервые за пять долгих дней Рома засыпает спокойным и довольным.