Ты в порядке, потому что ты со мной

      Борис заговорщически подмигнул, так, как умел в своем роде только этот один-единственный украинский эмигрант. В незначительный жест он умудрялся вкладывать слишком много подтекста, из раза в раз ставя в тупик, вызывая смущенное непонимание. Вот и сейчас его глаза смотрели с ожиданием, как будто замявшийся Теодор был по меньшей мере мессией, готовящимся изречь непреклонную истину своему последователю, зрачки темных глаз были расширены. На этот раз без побочных действий всяких дополнительных стимуляторов, от одного лишь предвкушения очередной «самой лучшей ночи в их жизни». Потому что каждый миг, разделенный с Борисом, обязан был быть лучшим.       — Это — напиток любви, — шепнул он, наклонившись так близко, что темные кудри щекотали щеку Тео. От них пахло чем-то сладковатым и кислым. На раскрытой ладони лежала таблетка, крохотная по сравнению с теми, которые они обычно размалывали в порошок. Она имела странный, неестественно насыщенный синий оттенок, и была сделана в форме маски трансформера. Было в этом что-то мультяшное, и вместе с тем жутковатое. Кто вообще додумался делать наркотики в форме безобидных штук, вроде игрушек, значков супермена и бэтмена или блоков LEGO? Как будто создатель продолжал ласково нашептывать тебе даже после покупки: «Это безопасно, дорогуша, никаких последствий или зависимости». Тебе предоставлен выбор, какой именно веселой таблеткой ты хочешь себя добить. Благо или нет, но опыт у Декера уже имелся, и результаты систематических ударов по организму отлично мог вообразить. Их обоих пока спасала молодость. Другие наркоманы страдали депрессией, деперсонализацией, жуткими приступами потери чувства реальности, потерей ощущения себя в мире. Понимания себя. Их серьезные побочные эффекты обходили стороной.       — Тогда почему не в форме сердца? — скептично хмыкнул Тео, принимая таблетку и кладя ту на столешницу, на заранее подготовленный листок бумаги, чтобы ни в коем случае не потерять ни капли драгоценного вещества.       — Учту твои пожелания на следующий раз, обязательно, Поттер. Может, вместо валентинки? — не дав Декеру времени сообразить и выругаться, Борис ретировался в гостиную за телефоном. Странно, но, несмотря на все имеющиеся у них разнообразные пристрастия, это было их первое экстази, самый среднестатистический эйфоретик, который еженощно тоннами поглощался во всевозможных клубах по всему миру. Телефон понадобился не просто так, как отмазка, чтобы оставить Тео корпеть с острым лезвием в руках в попытке ровно разделить дозу на двоих. Под такое дело была необходима музыка.       Отца Тео и Ксандры не будет до завтрашнего утра. Знак свыше, что просто необходимо хорошенько ужраться вдребезги.       — О, какой же ты krivorukiy, Поттер! — Борис закатил глаза, когда вернулся и увидел происходившее на столе безобразие. Тео виновато поднял глаза, прямо одновременно с усевшимся ему на ноги Попчиком, который тоже выглядел довольно жалостливо. Будто пес решил извиниться за компанию с хозяином. Половина таблетки отделилась ровно, а вот вторая умудрилась немного раскрошиться, незначительно, но уменьшившись в своих размерах. — Знаешь, как тут расчет важен? А если нас теперь не одинаково возьмет?       — Ты можешь целую взять, а я… давай я крошки в стакан с водой стряхну все и выпью? Нормально же получиться должно, — и эта прикушенная в задумчивом смятении губа так дополняла образ! Прошло много времени с их первого знакомства, но Теодор по-прежнему не походил на парня, употребляющего, курящего и пьющего залпом отменную русскую водку. Борис кивнул.       — Смотри, если эффект будет слабее, сам nakosyachil. Blyad`, nichego…       — Господи, говори по-английски хотя бы тогда, когда мы будем обдолбанные, потому что я опять нихера не смогу тебя понять, — Тео смеялся. Смеялся так, как может самый обычный счастливый ребенок, в жизни которого не случалось того дерьма, которое на самом деле все-таки случилось. Кто-то бы счел это потрясающей жизнерадостностью и стойкостью, но Павликовский видел только отчаянную неспособность выражать собственные подлинные чувства. Как будто его надрессировали и за каждую попытку искренности били разрядом тока. Декер ничего особенного в своем смехе не заметил и вскинул наполненный стакан, словно произнося торжественный тост, и выпил его до дна. Самая обычная вода мягко скользнула по горлу, словно не было в ней никаких дополнительных примесей.       Горло, привыкшее к сухости после десятка выкуренных сигарет и обжигающей горькости водки, благодарно расслабилось. Оказывается, ему и правда хотелось пить все это время и удавалось игнорировать жажду, подавлять любые тревожные сигналы своего организма. Что-то, вошедшее в привычку.       Тео сглотнул. Он смотрел, как Борис кладет экстази на вытянутый язык с белым налетом и проглатывает его, чуть поморщившись, как дергается выпирающий на тощем горле кадык. Улыбка. Такие мальчишки-хулиганы обязаны улыбаться остро, хищнически, но у Бориса выходило мягко. Проигрыватель выдал «Paint It Black», The Rolling Stones. Не самое веселое из репертуара Роллингов, но Тео не стал делать никаких замечаний. Они развалились на кожаной софе.       — Чувствуешь тепло? Мне прям жарко, — блаженно отметил Борис через минуту-другую, и в этот момент Тео с ужасом почувствовал, что ему, наоборот, холодно. Руки буквально заледенели, будто от них отлила вся кровь, поэтому в ответ удалось неопределенно фыркнуть. А что если так и не подействует? По лицу Бориса, которое блаженно разгладилось, по его покачивающейся в такт музыке голове и абсолютно расслабившемуся телу, было понятно, какого результата нужно ожидать. Вот только       Декер с каждым прожитым мгновением чувствовал себя все более зажатым и скованным, мол, опять именно с ним что-то не так. «Ничего нормально не можешь».

Если я внимательно всмотрюсь в заходящее солнце Моя любовь будет смеяться со мной до самого утра

      Борис неожиданно подскочил на ноги, широкими шагами подбежав к оставленному на столе телефону и переключив песню. Словно знакомый, не самый оптимистичный трек, но голос Джима Моррисона идеально ложился на бодрый ритм мелодии. В этом заключалось неимоверно цепляющее волшебство, дополненное дернувшимся в такт бедром Бориса, обтянутым в черную джинсу. «People Are Strange». Самое точное описание того, как чувствовал себя Тео после случившейся в его жизни катастрофы, даже найдя себе приятелей в лице семьи Барбуров, даже сдружившись с Хоби и встретившись с Пиппой, даже наладив смутный контакт с отцом и его пассией. Между ним и всем остальным миром точно стояла стена, мешавшая воссоздать хоть какие-то связи, обзавестись новыми. А Павликовский стены рушил мастерски.

Никто не вспомнит твое имя Когда ты чужой

      Танцевал он тоже божественно, как ни странно, двигаясь с абсолютной легкостью, перестав сутулиться и дергаться, как обычно. Руки легко взмывали в стороны от туловища и над головой, как будто напеваемые давно умершим музыкантом звуки имели физическое воплощение, переплетаясь с парнем, обвиваясь вокруг него. Тео должен стесняться того, какой чистый восторг вызывали в нем движения длинных ног, эти выпирающие тазовые косточки, в которые, наверняка болезненно, впивался ремень. Стоило рукам в очередной раз подняться вверх, как футболка, оказавшаяся неприспособленной для подобных экспериментов, задралась, обнажив полоску почти белой кожи с едва заметным темным пушком. Черт, Борис, какого Дьявола ты носишь джинсы так низко. Стопы ставил он так, словно слегка косолапил, однако, не теряя при этом высокомерной грации. Зная о зрителе, Борис все равно танцевал только для себя одного, наклоняя голову, чтобы волосы прикрывали лицо со свежим синяком, оставленным отцом. Он резко запрокидывал ее назад, перевоплощаясь из отстраненности в открытость, напевая одними губами заученный текст.       — Давай, Поттер, — издевательски и нетерпеливо протянул Павликовский с сильным акцентом, встав в позу, будто ждет друга с распахнутыми объятиями. — Пока не встряхнешься, не ощутишь всей прелести эффекта. Иди давай, top-top-top nozhkami.       Стоило Тео приблизиться, как Борис вдруг действительно обнял его, крепко прижав к себе, так, что почти не получалось нормально дышать, и произошло это, Теодор был готов поклясться на чем угодно, случайно. Не собирался тот его обнимать, пока он не оказался рядом, просто очередная вышедшая из-под контроля шутка. Неожиданность. Как и понимание того, что совсем не хотелось вырываться, наоборот, пока Борис неуклюже обхватил его плечи, шагая из стороны в сторону, Декер положил руки ему на пояс. Выше все равно бы не дотянулся, не сейчас, может, когда вырастет… Нос уткнулся в плечо, твердое и неудобное, на котором, однако, частенько приходилось засыпать. Запах пота, терпкий от выпитого алкоголя, ставший успокаивающе знакомым. Едва ли не каждую ночь Борис успокаивал спящего рядом с ним посттравматика, поглаживая по спине и нашептывая. «Тщщ, тщщ, тщщ». После кошмаров Тео охватывало нечто, напоминающее по всем свойствам сонный паралич. Напряжение во всем теле, безграничный ужас снимало одно.       Один. Один конкретный человек. От тепла и присутствия которого Декер сейчас ловил ни с чем не сравнимый кайф, растворяясь в беззаботности, в другом человеке. С Павликовским их не роднили общие катастрофы, они были и разные, и похожие одновременно, как кусочки одной головоломки. Тео так глубоко улетел с этими тягучими размышлениями, утеряв чувство времени, что далеко не сразу осознал происходившее. Во-первых, объятия значительно изменились. Его пальцы гладили кожу у плеча и на внутренней стороне рук Бориса, где она была до мурашек нежная и мягкая. Совсем не мужественная часть тела, прохладная и бархатистая, от ощущения которой чрезмерно тактильный Тео чувствовал странный трепет в животе, будто что-то завязывалось в тугой морской узел.       Во-вторых, они целовались. Стоило это понять и принять, как музыка прорвалась сквозь шум в ушах, ударила по барабанным перепонкам яростным ритмом. До этого поцелуй был вялым, как бы ленивым, теперь же он стал глубоким, напористым, дважды они столкнулись зубами, звонко ими клацнув. Борис укусил губу, припухшую и без того от совместных усилий. Он слукавил. Экстази было напитком не столько любви как таковой, сколько наркотиком секса, которого у одного из них совершенно точно не было. Пока что.       — Господи, это же бред. Борис, мы под наркотой.       — Которая вызывает всплеск дофамина, а не изменяет сознание. Тебе просто чуть веселее обычного, и ты можешь расслабиться. Оправдание не прокатило, — и во всем сказанном не было ни доли новой для Тео информации, как бы не хотелось отгородиться от правды.       — То есть… тебя все устраивает? — он отстранился на шаг, чтобы посмотреть на то, как легко кивнул единственный друг. В конце концов, целовать Теодора было приятно, и тот, конечно, мог сказать то же самое и в обратную сторону. Зрачки закрывали почти всю радужку, придавая какой-то демонический облик совратителя. Да и запретным плодом этот шипящий на русском вечно пьяный Змий угостить свою жертву уже успел. — Блять, это неправильно даже для нас. Вообще не представляю, что ты мне скажешь на утро, чтоб тебя!       — Твой стояк только что упирался мне в бедро. Если ты скажешь сейчас, что тебя, — Борис сделал ударение на этом слове, — что-то не устраивает, обещаю, я сломаю тебе нос, лицемерный ты засранец.        — И что ты предлагаешь? — черт, как же сильно горели щеки, как учащенно билось сердце, и мысли лихорадочно скакали туда-сюда. Каша. — Потрахаться прямо тут? Может, мне тебе отсосать еще, раз у тебя точно так же стоит?       — Предлагаю пустить все на самотек, — кое-как, с придыханием, точно задыхаясь, выдавил из себя Борис. Этот блядский Тео, который со своими необдуманными идиотскими предположениями мгновенно нарисовался в воображении Павликовского стоящим перед ним на коленях. И обязательно в своих гаррипоттеровских очках, которые бы обязательно заляпались, чтобы Декеру с трясущимися от стыда руками пришлось их потом отмывать. — Расслабься, Поттер. Я рядом, окей?       У Бориса это прозвучало скорее как «окай», а звук «р» в фамилии Мальчика-Который-Выжил растянулся в настоящий рык. Тео смог улыбнуться, по-настоящему. Музыка продолжала играть, и, в отличие от воздействия алкоголя, их память точно не обнулится на утро от принятой химической дряни. Ничего плохого в этом уже не виделось, наоборот, хотелось. Хотелось до выворачивающего на изнанку горячего желания, сохранить каждую прошедшую и текущую секунду, продлить все до бесконечности. Музыка упрямо толкала их, сплетая и путая ноги, притирая друг к дружке, возбуждая сильней. В их возрасте и без дополнительных усилий подобное происходило как по щелчку, а теперь и вовсе было хорошо до боли. Вжимаясь в пах своего друга, партнеру по танцу, единственного человека во всем мире, хотелось взвыть от неудовлетворенности и больно впивавшейся в член молнии.       — Nahuy, — совсем без американского акцента вдруг выдал Теодор ругательство, подцепленное у Бориса еще в первый день знакомства, и вцепился руками в пряжку его ремня, дернув ее. После спешных манипуляций, торопясь, словно боясь одуматься, Тео протиснул руку под самым неудобным для нее положением, коснувшись низа живота. От тела Бориса чувствовался подлинный жар, и да, горячим он был во всех возможных смыслах. Можно было ощутить, как резко напряглись мышцы пресса под этим неловким касанием.       — У нас переворот власти? — хриплым голосом спросил Борис, прикусывая край уха, за которое только-только заправил светлую прядку волос.       — Ты медлил, — Тео решил казаться крутым до конца, забравшись под нижнее белье, игнорируя, как неприятно впилась в запястье резинка. Одного прикосновения к члену хватило, чтобы Павликовский шумно втянул воздух ртом, не разжимая зубов. Факт: Тео сам никогда не мастурбировал, может, были какие-то попытки, но жизнь как-то складывалась так, что на тот возраст, когда мальчики во всю начинают интересоваться сексом, у него выпала глубочайшая психологическая травма. Когда твое самочувствие близко к пережившим Вьетнам ветеранам, маловато думаешь о самоудовлетворении.       — Классная претензия, Поттер. К сведению принято, — и тут же Борис толкнул его спиной на любезно ждавший их диван. Никакого кислорода вокруг не осталось. Только наполненное эфемерной легкостью тело, возбуждение и страстное желание обладать. Отдаваться и обладать. Одновременно. Борис, изучая, целовал подставленную шею, прикусывая, обходясь без подозрительных для любопытства окружавших засосов. Он хотел наслаждения, а не каких-либо проблем, кроме отходов. И теперь настала его очередь добираться до чужих штанов. Тео крупно вздрогнул.       — Я хочу тебя. Нет, ты это понимаешь, просто… правда, Борис, — спутано бормотал придавленный им Декер, выгибаясь красивой дугой. Кожа гармонично скрипела в такт их движениям. Пара размашистых движений вдоль члена, собирая капли естественной смазки, которая была в таком количестве, что нельзя было удержаться от ехидного замечания и получить заслуженный подзатыльник. Всего пара имитаций толчков плотно обхватившей ладонью, чтобы Тео впился ногтями в обивку, случайно коснувшись прожженного сигаретой Бориса кусочка.       — Не провоцируй, чтоб тебя, у меня есть презервативы, и, если не захлопнешься, отправишься в ванную.       — А… зачем? — Тео рассеянно хлопнул глазами с расфокусированным взглядом, с усилием концентрируясь на лице Бориса.       — Готовиться.       — К чему? — на что Павликовский смог только шумно выругаться, затыкая Тео поцелуем.       Целоваться было гораздо приятнее, чем что-либо объяснять, и все нервные окончания тела как бы переместились на губы. Они как поставленные напротив друг друга зеркала, многократно усиливавшие все, попадавшее между ними, и сейчас это было чувство. Похоть. Такие романтичные ублюдки, каким рос и однозначно намеревался стать в зрелости Декер, обычно называли это любовью. И кончали такие мудаки исключительно по любви, благо, хотя бы без мученического выражения лица.       Они сделали это почти одновременно, Павликовский продержался дольше — постоянно приходилось отвлекаться на затекшую руку, на которой он удерживал свой вес. Вторая обхватывала сразу и Тео, и себя самого, двигаясь иногда слишком быстро, вызывая недовольные вскрики, обжигавшие шею не меньше, чем сбившееся дыхание. Сперма белесыми разводами испачкала животы обоих, и трахаться под голоса величайших рок-н-рольных звезд столетий казалось самой закономерной и восхитительной вещью. Теодор вдруг скользнул по щеке неловким влажным поцелуем, облизнув предварительно пересохшие губы, как будто с благодарностью. Выражение лица не давали рассмотреть собственные растрепавшиеся волосы. Тео такой искренний, если позволит себе такую роскошь. Тео, проявляющий себя настолько, что и думать забыл о постоянно терзавших его изнутри размышлениях, наконец-то не живущий сомнениями. Тео, у которого все обязано быть хорошо, потому что рядом с ним такой потрясающий Борис.       — Это было… вау.       — Поттер, не порть момент.       Они ведь давно этого хотели, оба. В конце концов, юность — это пора экспериментов.       Юность — пора рвать приковавшую тебя к жердочке цепочку.       Они успеют и то, и другое.