Неравноценный обмен

      Лондон встречал ледяным дождём, переходящим в густой мокрый снег. Коукворт лежал в двухстах милях к северо-западу от столицы, и это значило, что на дорогах уже ожидали гололёд и заносы. Петунья перескакивала через лужи, покрывшиеся коркой льда, едва поспевая за родителями, стремившимися быстрее пересечь площадь и укрыться в машине — новенькой малолитражке, купленной на волне популярности после серии побед «Куперов» в ралли Монте-Карло. Даже принцесса Маргарет, младшая сестра королевы Елизаветы, имела в своём автопарке бюджетный автомобиль марки «Мини», на котором с удовольствием разъезжала по Лондону.       — Ах, Рождество, Рождество! Пришлось встать ближе к краю, почти у Сент-Панкрас… — бормотал папа, лавируя между рядами автомобилей, припаркованных перед вокзалом Кингс-Кросс. Лили семенила рядом, держа перед собой клетку с совой, перекрывавшую весь обзор, — бесконечно гордая оттого, что ей доверили столь важную ношу. Тунья дала сове имя Бланш — «белая» на французский манер. Это имя казалось ей благородным.       Петунья заметила, что за время её отсутствия папа обновил цвет автомобиля — яркая краска сильно выгорала за лето. На боку, как и прежде, красовалось число «37» — победный номер Падди Хопкирка*, любимого гонщика папы. Выведенное рукой Лили. Петунья молча проскрежетала зубами — раньше это было её привилегией.       Вчетвером они затолкали чемодан в крохотный багажник, кое-как разместились в салоне и не спеша тронулись с места. Клетку с совой Лили поставила на колени.       — В этом году в Монте-Карло вновь победил Вальдегорд*, — сказал папа, пропуская вперёд раздолбанный «Фордик». Петунья сидела рядом — её укачивало на заднем сиденье, да и Лили вечно ёрзала, не давая смотреть в окно. — Швед, девятьсот одиннадцатый «Порше». Проклятые, умеют делать машины — этого у них не отнять!       Петунья в ответ промычала нечто невразумительное. Она не знала, что Риндт* разбился в Италии, став первым в истории «Формулы» чемпионом мира, награждённым посмертно — награду вручили его вдове; зато была в курсе, кто взял последний кубок по квиддичу. Ей нравилось смотреть ралли по телевизору — дорогие машины, элитные гонщики, представители прессы. По той же причине она полюбила квиддич. Выруливая на Юстон-роуд, «Купер» моргнул передними фарами, и вскоре кирпичное здание вокзала Кингс-Кросс скрылось из виду.       Несколько часов к ряду Петунья отвечала на вопросы родителей и сестры, умолчав об издёвках однокашников и безразличии учителей — даже елейный профессор Слагхорн вне учебных часов демонстрировал редкостное равнодушие к делам своих подопечных.       С короткими остановками в Бирмингеме и Манчестере в Коукворт они въехали уже под покровом ночи со стороны Паучьего тупика. Дома, отстроенные в конце прошлого века и с тех пор ни разу не ремонтированные, уныло мерцали вслед тусклыми окнами.       Район, где проживали Эвансы, считался благополучным. Петунье хотелось бы назвать его респектабельным: ей нравилось звучание этого слова — раз услышав по радио, она часто пробовала его на языке. Вот только понятие респектабельности не соответствовало реалиям захолустного Коукворта. Впрочем, в сравнении с кварталами, окружавшими фабрику, район смотрелся достойно: аккуратные кирпичные домики, построенные по единому типовому проекту, отвечающие современным градостроительным требованиям. В каждом доме были водопровод и котёл, летом под окнами зеленели лужайки и радовали глаз пёстрые клумбы. У обеих сестёр имелись собственные цветники; в цветнике Лили росли, конечно же, лилии — высокие, стройные, белые, с удушливо-сладким запахом, от которого вскоре начинала болеть голова.       Пока Петунья помогала маме на кухне, Лили, поставив пластинку, наряжала в гостиной облезлую ёлку, взятую почти даром во время остановки в Манчестере — продрогшему насквозь торговцу явно не терпелось поскорее избавиться от остатков товара. Папа, громко стуча молотком, приколачивал к двери венок из омелы и остролиста. В Хогвартсе старшекурсницы нарочно затаскивали парней под ветки омелы, развешанные под потолком, — человека, оказавшегося под веткой омелы, дозволялось поцеловать любому.       Праздник встречали в узком семейном кругу. Прежде дом Эвансов был полон родни и друзей, но письмо с сургучной печатью сделало их затворниками. Подруги Петуньи по старой школе, не удовлетворив своё любопытство, сочли её заносчивой и перестали приглашать на ежевечерние посиделки. Лили все дни пропадала где-то, убегая чуть ли не на рассвете и возвращаясь, когда загорались первые фонари — неизменно в сбившейся на бок шапке и с раскрасневшимися щеками. «Улица Коронации», которую Тунья смотрела на пару с мамой, внезапно перестала казаться ей интересной. И дело было вовсе не в том, что она пропустила добрую часть серий — сюжет всё равно топтался на месте.       В середине каникул, проснувшись особенно рано, Петунья неожиданно для себя поняла, что почти скучает по Хогвартсу с его коридорами, ведущими в никуда, непутёвыми лестницами и полтергейстом по прозвищу Пивз — настоящему воплощению хаоса. А главное — тоскует по магии — единственному, что удавалось ей лучше сестры. Она даже подумывала, не написать ли пару строк Андромеде или Теду, но, услышав со двора заливистый звонкий смех, отложила перо и, замерев, прилипла носом к стеклу.       Сестра, высоко поднимая ноги в белых сапожках, бежала через выпавшие за ночь сугробы; за ней семенил худой мальчишка в мешковатой куртке, подобранной не по размеру. Мальчишка кидался снежками, а Лили, смеясь, закрывала лицо руками. Снежки подозрительно долго зависали в воздухе, прежде чем обрушиться на её голову. Петунья резко задвинула занавеску, наскоро оделась и сбежала по лестнице.       — Смотри, как я умею!       Упав на спину, Лили задвигала руками и ногами из стороны в сторону, делая снежного ангела. Уперев руки в боки, Петунья нависла над сестрой. Снейп, а это был именно он, весь подобравшись, смотрел исподлобья. Лили, хихикнув, запустила в Тунью пригоршню снега. Снейп позволил себе ухмыльнуться. Растерев снег по лицу, Петунья потянула сестру за руку, злая оттого, что та предпочла ей мальчишку из Паучьего тупика.       — Тебе нельзя колдовать в присутствии магглов! — резко сказала Петунья, обратив перекошенное от гнева лицо к Снейпу. Сияние в глазах Лили померкло. — Я видела, как ты колдуешь!       — Мне можно, — парировал Снейп. — У меня ещё нет волшебной палочки.       Металлические качели скрипнули на ветру. Петунья стряхнула с сиденья снег и, с силой вцепившись в качели, оттолкнулась ногой от земли. Ладони пронзило болью. Они часто приходили сюда, играли вдвоём, пока в их жизни не появился этот заморыш со своими россказнями о магии.       Низкое зимнее солнце запуталось в ветках акации. Здесь их и подкараулил Снейп, когда она, зазевавшись, отпустила качели и мягко спланировала на асфальт, вместо того, чтобы упасть.       — Лили — не маггла! — яростно заявил Снейп, сжав кулаки, словно готовясь к драке. — Покажи ей, Лили!       — Да ну? — Петунья изогнула бровь. Даже не глядя на Лили, она знала, что та вот-вот расплачется. — Она не получила письмо. У неё не было выбросов.       Петунья спрыгнула с качелей и презрительно шмыгнула носом, поведя тонкой шеей, замотанной шерстяным шарфом. Она была на голову выше и потому не боялась постоять за себя. Лили, смахнув слезу, вытянула вперёд руку и закатала рукав, показывая, что в нём ничего нет, затем сжала и разжала кулак — на ладони появилась завёрнутая в яркую обёртку конфета с праздничного стола. Ещё одну Лили вытащила из кармана опешившей Туньи, другую — из варежки Снейпа.       — Лили обязательно получит письмо! — с уверенностью заявил Снейп, выступая вперёд. Петунья, не дрогнув, осталась стоять на месте. Неужто Лили — волшебница и вскоре взаправду поедет в Хогвартс, а она, Тунья, лишится последней своей привилегии? Внезапно над головой раздался сухой треск, и на неё обрушилась толстая ветка.       — Ай!       От неожиданного удара Тунья качнулась назад. Глаза наполнились слезами, она прижала ладони к лицу.       — Это ты сделал? — Лили, забыв обиду, накинулась на отступившего в сторону Снейпа. Вид у него был испуганный. Снейп, пятясь, замотал головой.       — Нет, это не я!       — Это был ты! Ты сделал ей больно!       Лили, отвернувшись от недавнего друга, обратилась к сестре:       — Где болит, Тунья? Тут болит?       Лили щупала наливающуюся на лбу шишку. Петунья по-змеиному зашипела, отнимая от себя её тёплые пальцы и прикладывая ко лбу снег. Завтра она возвращается в Хогвартс — в свой долгожданный ад. Завтра шишка нальётся синим, что даст ещё один повод к насмешкам. Но всё это — завтра, а пока мама отчитает её и оставит без ужина.       — Держись от меня подальше! — напоследок крикнула Лили, и они с Туньей, взявшись за руки, зашагали по дорожке в сторону одного из сотен домиков из красного кирпича, как две капли воды похожего на другие. Снейп, дождавшись, пока сёстры скроются за дверью, понуро поплёлся туда, где курилась отравлявшая город труба.

***

      Тридцатое января — день рождения Лили. Петунья едва ли не больше сестры томилась в ожидании этого дня, с волнением отрывая листочки календаря, подаренного на Рождество Андромедой — несмотря на разницу в возрасте они, можно сказать, подружились. Цифры менялись, стоило коснуться бумаги волшебной палочкой, но Тунье нравился сам процесс. Некоторые вещи, считала она, соприкасаясь с магией, теряли своё очарование.       Белоснежная Бланш, расставив мощные крылья, бесшумно приземлилась между блюдом с нетронутым пудингом и тарелкой с беконом. Зачерпнув очередную порцию клейкой овсянки, Петунья пронесла ложку мимо рта; овсянка шлёпнулась на колени. Сидевшая напротив Алекто Кэрроу покусала кончик языка, открыла было рот, но, схлестнувшись глазами с Андромедой, предпочла промолчать.       Петунья представила, как мама спозаранку готовит праздничный торт — печёт коржи и смазывает их клубничным вареньем — тем самым, что так любит Лили, и тем самым, что заставляет щёки Туньи покрываться нездоровым румянцем, а сама Лили вертится рядом, облизывая сладкие от варенья пальцы перед тем как сломить печать. Её затошнило. Не то от мыслей о торте, не то от осознания того, что Лили, возможно, прямо сейчас читает письмо, предвкушая поездку в Хогвартс.       Подув на пальцы и закусив губу, Петунья развернула конверт. Глаза её побежали по строчкам, и по мере чтения в груди чёрным цветком распускалось злорадство.       Теперь мама и папа, наконец, оценят её по достоинству.