За пределами гравитации: пролог

      У замученного ребёнка передо мной – ёжик неестественно красных волос, не менее красные опухшие глаза и россыпь царапин-синяков по всему телу, и без того почти целиком замотанному в бинты и заклеенному пластырями. Девочка шмыгнула носом и подняла на меня неуверенный взгляд.       Я устало вздохнула и привычно приземлилась на траву, похлопала по расстеленной рядом с собой куртке. Малышка неловко потопталась на месте, сделала пару шагов вперёд и осторожно присела в полуметре от меня, дернулась испуганно, когда я мягко закинула руку ей на плечо, растерянно заморгала своими огромными глазищами, а после прижалась к моему боку маленьким дрожащим клубочком и тихонько заплакала.       Сколько я знала ее, она всегда вела себя так – максимально скромно, максимально неуклюже, максимально недоверчиво, как будто бы постоянно ожидала, что кто-то ее ударит. Судя по всему, так оно и было – малютка сжималась, становясь ещё меньше, чем она есть, стоило мне только всего лишь приподнять руку, чтобы поправить выбившуюся из ее прически прядь волос или потрепать по голове. Я старательно терпела все ее вздрагивания и дергания, хотя иногда хотелось заорать во всю глотку от несправедливости. Ну как, как можно было так запугать ребёнка, что он даже слова доброго не ждёт от взрослого?       Я аккуратно перекинула плачущую малышку к себе на колени, погладила по встрепанным волосам, поцеловала в макушку, и девочка, осмелев, вцепилась в рубаху грубого кроя клещом, спрятала лицо на моей груди и замерла фарфоровой статуэткой. Если бы я не ощущала горячую влагу, пропитывающую ткань, периодическое шевеление закусываемых губ, затрагивающее время от времени и мое тело, не слышала бы прерывистое тихое дыхание и не чувствовала бы редкую дрожь маленьких плечиков, я бы подумала, что малютка уснула.       Она была морально взрослее, чем любой ребёнок ее возраста – я никогда не видела ни у какого шестилетки такого грустного пронзительного взгляда. Моя же малышка смотрела на меня так, как будто бы она знала обо всех моих совершенных и несовершенных грехах и уже успела смириться с их наличием, гипотетическим или нет. Меня пугал этот взгляд, потому что я по-прежнему не знала, что нужно было делать с ребёнком, чтобы довести его до такого состояния.       Она приходила ко мне примерно трижды в неделю, чаще всего молчала, слушала мои истории, плакала и смотрела на меня своими невозможными глазищами. Я никогда не видела у людей таких глаз и знала наверняка, что никогда не встречу снова.       Эта девочка была уникальна в своём роде, в этом я была уверена.       Ох, знал бы кто, сколько сил и времени я потратила на то, чтобы до чертиков зашуганная малышка начала мне доверять. Медленно, постепенно я приучала ее к своему периодическому – и всегда неожиданному, – появлению, простому присутствию рядом, к прикосновениям, ласковым и аккуратным, и к тихим монологам, которые я воспроизводила вслух, не в силах противостоять умоляющему взгляду больших глаз. Девочка привыкла ко мне, но все ещё боялась сделать что-то не так, страшилась ошибиться и получить за это суровое наказание, и я по-прежнему старалась сделать все, что в моих силах, чтобы пружина страха в ее груди разжалась, и хоть раз в жизни она почувствовала себя в безопасности.       Пока не выходило, но я старалась.       Малышка дернулась, вздохнула глубоко, на грани слышимости, вытерла глаза рукавом кофты и, качнувшись вперёд, неуверенно обвила мою талию своими тонкими ручками – я поспешила прижать ее худенькое тельце к себе и задавить на корню изумленный возглас. Никогда раньше моя маленькая собеседница не проявляла подобных эмоций – значило ли это, что мы с ней продвинулись на пару шагов вперёд?       Я погладила малютку по пушистым волосам и уложила свою щеку к ней на макушку. Малышка в моих объятиях дышала размеренно и глубоко, и мне от такой умиротворенной обстановки захотелось замурчать какую-нибудь колыбельную. Ветер играл с листвой деревьев над нашими головами, плескалась прозрачная вода в реке, солнце игриво прыгало россыпью лучей с травинки на травнику, а я кутала в своё тепло самого несчастного ребёнка в моей жизни и меланхолично вглядывалась куда-то вдаль.       Впервые за долгое время говорить мне не хотелось, потому что казалось, что любое слово разрушит уютный мирок, в котором оказались мы обе.       Зато это хотелось сделать моей девочке. Она неохотно отстранилась от меня и требовательно, но грустно заглянула мне в глаза.       – Я буду скучать, – на грани слышимости произнесла малышка и смущенно потупилась, чтобы потом снова вскинуть на меня взгляд, горящий решимостью.       – Скучать? – непонимающе произнесла я, вскидывая брови. – Ты куда-то уезжаешь?       – Ты можешь пообещать мне? – проигнорировала мой вопрос девочка и слегка нахмурилась, внешне как будто бы слегка занервничав – она закусила губу и дёрнула плечом, что означало на ее языке сильнейшее беспокойство, которое она старалась скрыть.       – Подожди, но куда ты собралась, почему так...       – Ты можешь пообещать мне? – настойчиво перебила меня собеседница, и я слегка опешила – раньше такого никогда не случалось, какая муха ее укусила? – но, тем не менее, как можно более убедительно ответила ей, стараясь через звучание голоса передать собственное спокойствие:       – Конечно, милая, все, что пожелаешь.       – Тогда пообещай, – тихо и очень-очень произнесла малышка, испуганно мотнув головой, когда из уголка рта у неё протянулась по подбородку рубиновая струйка. – Пообещай мне, что не бросишь их. Что будешь с ними до самого конца.       – Что с тобой? – я дернулась вперёд и в панике заглянула ей в лицо, которое бледнело с каждой секундой все больше и больше. – Боже, черт возьми, тебе нужна помощь, я не могу тебя...       – Пообещай! – неожиданно закричала она и с недетской силой вцепилась мне в плечи так, что я ахнула от боли; посреди ее лба вспыхнул ярко-красный язык пламени и широко, но совершенно небольно лизнул мои щёки и нос. – Пообещай мне!       Я не знала, о каких таких «них» говорит малышка и что требует от меня, но кожа под крохотными руками, кажется, плавилась от чужого невыносимого жара, а я была настолько шокирована, что не могла их даже стряхнуть.       Тихая, милая девочка, которую я так старательно оберегала все это время, сейчас, судя по искривлённому рту, бумажно-белому лицу и хриплому дыханию, давила в себе чудовищную боль, возникшую буквально из ниоткуда. Она, судя по взгляду, была готова вынуть из меня душу, чтобы я согласилась на ее требования.       И я могла позволить себе согласиться, если это каким-то образом могло бы облегчить ее участь.       – Я обещаю. Я обещаю, Энма, – ее имя сорвалось из моих уст непроизвольно, как будто целую вечность ждало своего часа. Малышка как будто бы сдулась, всхлипнула облегченно, подалась вперёд, обвивая меня ручками за шею и прижимаясь своим лбом к моему.       – Спасибо, – шепнула она бесконечно благодарно. Меня обдало волной ласкового тепла, и внутри, в грудине, расцвёл только-только зародившийся бутон огня, с каждой секундой становящийся тем больше и ярче, чем хуже становилось девочке в моих руках.       Энма скользнула по моей щеке губами в легком поцелуе, отстранилась и слабо, но искренне улыбнулась, заглядывая мне в глаза.       На бледном взмокшем лбу больше не было кроваво-красного языка пламени, зато в больших глазах отражался огонь, извивающийся и изгибающийся в причудливом танце.       Огонь, горевший в моем лбу.       Понимание настигло меня резко и сбило с ног неожиданным осознанием. Я захлебнулась словами и уставилась на малышку с плохо скрываемым ужасом.       Энма, бесконечно проницательная Энма безмятежно улыбнулась, напрочь игнорируя боль, сотрясающую ее маленькое тельце. Она притиснулась к моей руке, которую я положила ей на щеку, бросила на меня последний виновато-благодарный взгляд...       ...и рассыпалась ворохом красных искр.       Я даже закричать не смогла. Вопль застрял у меня в горле, пока я отупело пялилась на собственные подрагивающие пальцы, которые ещё мгновение назад касались нежной тёплой кожи.       Силы покинули меня, и я ничком свалилась на траву, потрясённая, уничтоженная и потерявшая в одно мгновение все, что имела.       Я закрыла глаза.       Пламя в груди разрасталось, наводняя каждую клеточку, каждую мышцу, каждый орган, пока в один момент не объяло меня полностью, сжигая заживо и дотла.       Я не ждала, что сумею очнуться от этого кошмара, ставшего для меня в одночасье слишком реальным. Тем страннее и хуже было осознать себя полноправным владельцем тела.       Не своего. Чужого.       Чужое тело болело и плохо поддавалось управлению. Тоненькие пальчики и худенькие ручки были неаккуратно переклеены пластырями и перемотаны бинтами, ножки под подолом ночнушки были усыпаны множеством синяков и царапин. Голова была чугунной, перед глазами все плыло; что-то мерзостно ныло где-то под рёбрами и в районе правой почки – подозреваю, она была отбита.       Краем глаза я заметила тусклый блеск запылённого зеркала, скрытого под тяжелой тканью, и поспешила сдернуть полотно.       Я провела дрожащей ладонью по гладкой поверхности, стирая с неё толстый слой грязи.       Из мутного отражения на меня настороженно уставились самые невозможные глаза во всей вселенной.       С губ сорвался короткий, горький смешок.       Ну здравствуй, Энма Козато. Давно не виделись.