В тот день

      В тот день все тарелки в их доме оказались перебитыми. Осколки посуды валялись по всему кухонному полу. Какие-то осколки лежали посреди комнаты, какие-то упали под шкафчики или стол. Весь пол был усеян фрагментами белых однотонных тарелок для супа, голубые блюдца были разбиты на десятки маленьких кусочков, пастельно-персиковые закусочные тарелки и молочно-синие розетки разбросаны вдоль столешницы. Они только недавно их купили на зарплату Личадеева, специально съездили в Икею, ходили и полдня выбирали новую посуду взамен старой, покрытой паутиной трещин. Молодые люди часами бродили по отделу, спорили, дискутировали, выбирали между разными оттенками, ставили условия, но все же пришли к общему решению. А сейчас, с боем купленная утварь, валялась эолитами на белом, сделанном под мрамор, кафеле.       У стены на корточках сидел Паша и голыми руками подбирал крупные части. Его пальцы были уже все в порезах, из которых мелкими капельками вытекала кровь и пачкала глянцевый фарфор. Какая разница, оно все равно отправляется в мусорное ведро.       У Мустаева и Личадеева часто случались ссоры, но никогда не доходили до таких масштабов. Чаще всего Паша просто отделывался парой ударов по рукам, синяками на плечах и одной мощной пощечиной, но сегодня Даня перегнул палку и выпустил свою внутреннюю истеричку, из-за чего начал не избивать Личадеева руками и ногами, а крушить кухню, благо остыл на половине сервиза. Причиной такого праведного гнева мужчины послужило то, что Паша не появлялся ни дома, ни на репетициях, ни в квартирах своих коллег около недели. Он не отвечал на звонки и сообщения, никак не предупреждал своих друзей и родственников, игнорировал существование своего телефона. В общем, Паша просто исчез без предупреждения и не появлялся. Все о нем беспокоились, даже Аня, которая, казалось бы, должна была радоваться, что ее неверный бывший муж пропал и не появляется. Но она просто не могла выдавить из себя хоть капельку радости. Она переживала не меньше всех, а, может, даже и сильнее.       Аккордеонист взял в руку очередной осколок и получил очередной порез по своей неосторожности. На пальцах парня уже не осталось и живого места, а ему еще предстояло играть на инструменте, делать дела по дому. Но он сам понимал, что заслужил такое. Он заслужил даже больше, чем побитая посуда и порезанные пальцы. Как минимум его должны были побить, а как максимум побить, выставить из дома и выгнать из группы. Чем дальше заходили мысли о его судьбе, тем ниже опускалась голова Паши, пока подбородок не дотронулся до груди. Парень с тяжелым вздохом выбросил в мусорное ведро обломок розетки, который с звонким звуком ударился о обломки другой посуды. Паша выпрямился и выгнулся в спине, хрустя позвонками. Ноги уже начинали затекать, спина ужасно устала, пальцы болели, а совесть гложила музыканта, обволакивая его внутренние органы чем-то неприятным.       Позади музыканта послышалось тихое шуршание босых ног по ламинату, чирканье колесика о кремний и хлопок балконной двери. Паша не знал, как ему загладить свою вину перед своим начальником, который являлся ему еще и молодым человеком. Просто придти к нему на балкон, встать на колени и попросить прощения? Нет, слишком мелко. Придумать какой-нибудь сюрприз-извинение? Тоже не то. Он не хотел устраивать из извинений цирк или спектакль, но и идти с обычным разговором ему не хотелось. Но в голову ничего лучше не лезло. Поэтому Личадеев, смыв с рук кровь, налил себе и Дане кофе, взял в руки кружки и направился на балкон.       Мустаев стоял у перила, оперевшись на него локтями, курил сигареты Паши и смотрел вниз. Мужчина ненавидел, когда Личадеев притворялся, словно его ничто не волнует, он ненавидел, когда Личадеев делал вид, что ничего не происходило. Его выводило из себя спокойствие Паши, его выражение лица, будто парня ничего не колышет. Когда он открыл дверь квартиры своим ключом и вошел в прихожую, словно это не он отсутствовал неделю, игнорируя всех и вся, когда он начал снимать куртку и обувь, смотря на Даню взглядом а-ля «что-то случилось?» — это и вызвало в Мустаеве ту волну гнева, которую он превратил в груду разбитой посуды. Он кричал, хватал Личадеева за грудки футболки, хотел ударить его, очень сильно ударить, чтобы горела щека, чтобы рука болела от силы удара, но он просто решил выпустить пар другим способом. Несмотря на долгую отлучку своего молодого человека, Даня все равно любил его и не мог себе позволить причинить настолько большой вред Паше. Просто не мог позволить себе быть ублюдком в такой ситуации. Да, никто не знал, где аккордеонист, да, он не отвечал на звонки и сообщения, но ведь Паша в порядке, он жив и здоров. Сам вернулся домой. И не к кому-то домой, не к Ане, не к Юре или Диме, а к себе… Точнее к ним. Он не стал прятаться от Мустаева дальше, не стал скрываться от него, но и не предупредил его о своем приходе, хотя мог бы просто позвонить в дверной звонок.       Даня вздохнул стряхнул пальцем пепел с конца сигареты, затянулся и выдохнул дым через нос, опуская голову вниз. На улице опадали разноцветные кленовые листья, покрывая асфальт и газон пестрым ковром, светило яркое солнце, нагревающее воздух. Была уже середина октября, но погода даже и не считала нужным становиться холоднее и пасмурнее. Кажется, лето решило остаться чуть подольше, чем следовало. Но Мустаева это полностью устраивало. Такая погода поднимала ему настроение, отвлекала от всех проблем, которые были у него в жизни как личной, так и деловой. Дане нравится, когда тепло. Снаружи и внутри самого мужчины. Он всегда испытывал это внутреннее тепло, когда рядом находился Паша. Даже сейчас, после недельного отсутствия, после такого беспардонного заявления домой, он все еще чувствовал это тепло, эту чертову нежность к Личадееву.       Дверь балкона распахнулась, а через секунду снова закрылась. К правому плечу Дани прижалось плечо Паши, у которого в обеих руках были кружки с растворимым кофе. Парень протянул одну кружку своему директору, глядя ему в глаза. Взгляд Личадеева был наполнен грустью, чувством вины и этой милой мольбой о прощении. Можно сказать, он выглядел сейчас как кот из «Шрека». Даня взял свою кружку, посмотрел на Пашу и поставил кофе на подоконник позади себя. Мужчина скользнул взглядом по плечу Личадеева, на котором виднелся край татуировки, выглядывающей из-под рукава любимой черной футболки с рисунком пунктирной линии на воротнике. Татуировка, предназначавшаяся Ане, такой любимой в тот момент, такой обожаемой и дорогой. «Анечка» вдоль ленты на горящем сердце. Мустаев снова вздохнул и перевел взгляд на улицу. Он не ревновал Пашу к Ане, не злился и не завидовал. Ему просто было грустно, что в его сердце огромное место занимала именно эта рыжая девчонка, а не он. Но разве мог Мустаев соревноваться со Смирновой? Фигуристой, красивой, умной и забавной девчонкой — украшением группы. Конечно же не мог. Но почему-то, по какой-то неведомой для него причине Паша пришел именно к нему. Почему-то аккордеонист выбрал из тысячи людей именно директора группы, этого неловкого, немного придурковатого, дурачащегося на публику картавящего парня. Он много раз спрашивал Пашу, почему именно он, чем он заслужил его, но Личадеев только отнекивался или молчал. Либо он не знал, что ответить, либо просто скрывал от него настоящую правду за молчанием.       — Дань, — прервал тишину Паша, облокотившись спиной на перила. Голос парня был слегка хриплый, даже сиплый.       — Что? — мужчина повернул голову в сторону своего молодого человека. По выражению лица Мустаева было видно, что ему плохо. Не физически, а чисто морально. Ему плохо от того, что близкий ему человек, его любимый аккордеонист, вот так пропал и не оповещал его о том, что он жив и с ним все хорошо. Ему плохо от того, что он оставил его одного. Он слишком привык к присутствию Личадеева в своей жизни, слишком привык слышать его очаровательный голос по утрам, видеть его растрепанные волосы, заспанные глаза и глупую улыбку, когда Даня забирался на него утром, чтобы сказать «Доброе утро» и поцеловать в щеку. Он слишком привык чувствовать тепло рук на своей талии или плечах, слишком привык к теплым и нежным объятиям, пока готовил завтрак. И тут на неделю у него словно вырвали этот кусок его жизни и заменили пустотой в кровати, серостью на кухне и мрачностью внутри самого мужчины.       — Прости меня, пожалуйста, — голос парня дрогнул. Он никогда бы не мог подумать, что способен причинить любимому человеку столько боли, не знал, что может так поступить. И в этот момент ему стало так мерзко от самого себя, что по телу пробежали отвратительные мурашки, словно его трясет от холода, хотя на улице довольно тепло. — Я не знал, что тебе будет так больно. Я не знал, что я настолько дорог тебе. Блять, Даня, я не умею извиняться, не умею говорить красиво или трогательно. Я не умею быть любящим и нежным, как тебе хотелось бы…       — Я не хочу, чтобы ты был любящий и нежный, — Даниил щелчком запустил непотушенный бычок вниз с балкона и повернулся к своему молодому человеку лицом. — Я просто хочу, чтобы ты был рядом. Не важно, какой ты — грубый и нахальный, любящий и нежный, равнодушный и бессердечный. Мне плевать на то, как ты будешь ко мне относиться, плевать, что ты будешь ко мне испытывать. Я просто хочу знать, что с тобой все в порядке, что ты жив и здоров, что ты не гниешь в какой-нибудь канаве. Мне плевать, где ты прохлаждался всю блядскую неделю, мне похуй, чем ты все это время занимался. Я просто ждал от тебя хотя бы одного… Понимаешь?! Одного! Сообщения, что с тобой все нормально. Но ты заставил волноваться не только меня. Из-за тебя все встали на уши. Мы обзвонили все отделения полиции, все больницы, все морги! Понимаешь ты или нет, ебаный ты эгоист! — Даня занес кулак, чтобы ударить им по челюсти парня, но не смог себе позволить это сделать и просто опустил кулак грудь Личадеева. Он любит его и не хочет ему вредить. Сколько бы нервных клеток не было потрачено на этого безрассудного пацана, он всегда будет его любить. — Я люблю тебя, Паш… Все тебя любят. Мы все хотим, чтобы с тобой было все нормально.       Аккордеонист смотрел в глаза Мустаева так, будто нашел в них новую Вселенную и сейчас изучает ее просторы. Он видел в глазах своего молодого человека все слезы, которые он копил годами, всю боль, которую он копил всю неделю и которую так и не выплеснул при помощи тарелок и крика. Он видел в них любовь, горечь, переживания, грусть, надежду и просто желание быть вместе. Паша словно понял то, чего не мог понять много лет. Личадеев внезапно притянул к себе Даню и обнял его настолько крепко, что у мужчины чуть не захрустели кости. Он понял, насколько дорожит Мустаевым, насколько он его любит и насколько он не готов его отпускать. И для того, чтобы это понять, ему пришлось причинить ему боль.       Иногда чтобы что-то обрести, нужно что-то потерять — таков закон жизни.       — Я люблю тебя, — прошептал Паша на ухо Дане, нежно обнимая его за талию и кладя подбородок на плечо. — Я люблю тебя. Прости меня, за эту неделю. Я больше так с тобой никогда не поступлю.       Мужчина смотрел некоторое время в стену за спиной Паши, но затем обнял аккордеониста в ответ и закрыл глаза. Ему этого так не хватало всю эту неделю. Он соскучился по объятиям. Он соскучился по Паше. Мустаев кивнул парню и сжал в руках ткань футболки.

Все у них наладится.