Нико и его дети

Нико часто сравнивали с Геральтом, Белым Волком. Его это не огорчало и не радовало. Не огорчало и не радовало, с нажимом подумал он, приложившись головой о косяк. Он старался избавиться от оценочных суждений, они мешали работе. И расстраивали. Что за ведьмак он будет, если будет расстраиваться от всего подряд? И не важно, что из-за этого к нему время от времени приставали любопытные ротозеи, не помрёт чай. Пока не помер. Он не был альбиносом, он просто рано поседел. Раньше, чем попал к ведьмакам. Он не помнил, почему это случилось – он вообще почти не помнил своё детство, эти три безрадостных года. Он мог после всего, что с ним случилось, вернуться к матери – он знал, кто это, и знал, что она жива, но так же он прекрасно понимал, что он – чужой ей, а она – чужая ему. Нико зашёл на конюшню и почувствовал жесточайшее разочарование: его дурной конь опять куда-то свинтил. Нет, он вернётся, конечно, и если бы не… Ну вот, помяни чёрта. Ирис зашла под крышу и в конюшне резко стало тесно. Знал бы он тогда, помогая двум сиротам на большаке, какую головную боль он себе заводит. Но ведьмак не брал своих слов назад, никогда – так он условился сам с собой, и с тех пор не отступал от этого принципа. Его товарищи по ремеслу подшучивали, во времена, когда он ещё встречал их, говоря, что с такими задатками ему стоит идти в рыцари. Он никогда не отвечал, он, на самом деле, почти всегда пропускал такие речи мимо ушей. Какой из него рыцарь, с его-то памятью на имена? Каким бы хорошим ведьмаком – а значит, и охотником, ни был Нико, у него была одна черта характера, портившая всю малину и начисто лишавшая его любого шанса сравняться в популярности с Белым Волком: насколько Нико был предан тому, что ему нравилось, настолько же был равнодушен и невнимателен ко всему остальному. “Ты и смерть свою проворонишь,” – говорил ему один кот – ведьмак школы кота, с которым они повстречались в первый для Нико выход на большак. “Нет, – ответил ему тогда Нико, – этого не получится. Смерть – процесс физиологический, следовательно, как не игнорируй его, он всё равно не даст о себе забыть.” Кот тогда только посмеялся. Нико не согласен с ним до сих пор. Нико хотел бы встретить его снова, может, опять с чем-нибудь не согласиться. Кот был скорее всего уже мёртв. – Нико-Нико-Нико-Нико-о, – Ирис вопила и скакала вокруг него, – Пошли уже, найдётся твой Соль, ну, ну, – дёргала она его за рукав, – Пошли-и! Её сестра Мак стояла, прислонившись к столбу, держащему худую соломенную крышу, и, кажется, спала с открытыми глазами. Нико снова порадовался, что вся энергичность досталась её сестре – Мак сама была тем ещё подарком, и если б она к тому ещё была менее флегматична, то жить было бы куда сложнее. – Ты ничего не забыла? – глухо, простужено сказал он. Ирис задумалась так, что кончики её длинных ушей опустились вниз, а глаза сошлись к переносице. Она выпятила нижнюю губу и приложила к ней палец. Переигрывает, дурында. Нико выдохнул смешок и сощурился на секунду. – Нет, нет! Идём? Идём? – она опять чуть подпрыгивала на месте, как развесёлая собака. И что ей так не терпится? Нико только покивал. – Ура-а! – она подлетела в воздух и чуть зависла. Нико поспешил к воротам постоялого двора, пока его не начали подталкивать в спину. Большой беды в сбежавшей лошади не было – в самом деле, что, в первый раз? Вернётся. Не маленький. Беда была в том, что он не мог сейчас пустить Соля чуть более быстрым шагом, чтобы вампирята выдохлись и перестали трепаться. Мак-то ладно, она большей частью молчала, хотя, бывало тоже, как ляпнет, так… Но вот Ирис без продыху болтала обо всём и ни о чём, она была назойливее, чем муха, и уже одним присутствием вызывала у Нико головную боль. В те времена, когда не спасала ему шкуру. Солнце нещадно палило. Мигрень зарядила не на шутку. К полудню они, если дальше идти в том же темпе, должны были добраться до Вельды. День обещал быть долгим. Ещё немного, ещё немного – и он сможет передохнуть.