I swear, bill.

тик-так. тик-так. тик-так. его сердцебиение стабильно. ничто более не нарушает смертельно-стерильной палатной тишины. чужие голоса кажутся такими далёкими и несуществующими. к своему разочарованию, он чувствует себя живее всех мертвых. запястья неприятно стискивают плотные медицинские бинты, через открытое окно приторно веет осенью и чересчур сладким какао. стэну никогда не нравилась осень. каждый год в это время он чувствует себя живее всех мёртвых, прямо, как сейчас. тишина превращает время в вечность. он не помнит, как попал сюда и не хочет вспоминать, если бы не патти, судрожно рыдающая и выплакивающая о том, что их брак невозможен после такой трагедии. "прости стэнли, я так больше не могу, не могу представить, что скажет мама, мне очень жаль". стэн не злится. не разочаровывается. он неудачник, ему нечего терять. он безучастно смотрит на короткую стрелку, медленно подходящую к десяти часам утра. и так каждый день. вечером к нему придёт психотерапевт и начнёт задавать одни и те же, лишенные всякого смысла и влияния, вопросы. в этот раз стэнли ограничится односложными да-нет-не-знаю-может-быть. разве кто-нибудь поймёт, почему он стэн урис, посредственный и ничем не выделяющийся из серой массы общества, человек, просто лёг в ванну, предварительно достав лезвие из туалетной тумбочки и несколько раз перерезал свои запястья? нет, никто и никогда его не поймёт до конца. никто не поймёт, как сильно ему хочется содрать эти бинты и как можно скорее довести это до конца. в силу своей педантичности, он чувствовал, что это и было единственно-верное и правильное решение, осуществить которое так и не удалось. он был чересчур взволнован для того, чтобы дважды проверить дверной замок, а патти всегда была очень мнительной в отношении своего мужа. он даже не обернулся на звук захлопнувшейся за кем-то двери. наверняка кто-то из врачей снова перепутал палаты или ему прописали очередное плацебо. — доброе утро, стэн, — произнёс незнакомый голос и вместе с этим комната наполнилась чем-то ослепительно светлым, стэнли зажмурил глаза, — я принёс т-тебе цветы, ты как-то говорил, что лаванда у-успокаивает, — это заставило его улыбнуться, лёгкий, ненавязчивый и совсем не приторный запах свежих полевых цветов, казалось, коснулся и дёрнул за невидимые ниточки где-то глубоко внутри, у самого сердца. оно слабо дрогнуло, как птица, впервые раскинувшая крылья после многолетнего заточения. он обернулся, встречась взглядом с биллом денбро, с тем самым заикой биллом, который двадцать семь лет назад взял его ладонь в свою, оставляя на ней шрам длиной в несколько сантиметров, со временем он побелел и стал совсем незаметным, но сейчас горел так, что стэнли сдержанно выдохнул, невольно поддаваясь вперёд, желая стать ближе, желая разглядеть того мужчину, в которого превратился денбро за эти двадцать семь лет. люди порой говорят, что в голове у них случилась абсолютная каша, что слова застыли сосульками на языке, что перехватило дыхание и они забыли даже собственное имя. стэн откровенно не верил всем этим афоризмам и прочей ерунде, ведь если слова есть, ими можно поделиться и нет ничего существенного, что могло бы этому помешать. стэн не верит в приметы, стэн посещает исправно и праведно синагогу каждые выходные, стэн думает, что у них с патти всё замечательно, даже когда они не разговаривают неделями. и уж конечно стэн не влюбляется в билла денбро в то самое лето 1957 года, не плачет долгими ночами в подушку, до боли в языке повторяя ту самую молитву, за незнание которой, сыну раввина полагается ровно десять ударов терновыми розгами. — тут до этого стоял стул, а т-теперь его куда-то убрали, м-можно я?... — денбро делает несколько осторожных шагов, кивая на кровать, стэнли запоздало кивает, ерззая и до сих пор не произнося не слова, так трусливо боясь даже заговорить с другом детства. ну, же, смелее, стэнли это совсем не сложно. — спасибо за лаванду, я думал, ты уже забыл, — он улыбается в сторону, вдыхая и впрямь успокаивающий, нежный аромат цветов. на самом деле билл забыл. о том, что стэнли любит лаванду, птиц, джинсовые рубашки, жевачку со вкусом черники, орнитологические справочники, е г о, акварельные карандаши и ручки с перьями. забыл, ровно на двадцать семь лет. но теперь он вспомнил и совсем не хотел забывать снова. стэн беззлобно думает о том, что спустя двадцать семь лет билл всё так же мило и неловко заикается, даже не догадываясь о том, как беспомощно и по-детски это выглядит со стороны. на самом деле билл не заикался двадцать семь лет, ровно до того звонка майка хэнлона, в пятницу утром. — но я вспомнил, — он изучающе смотрит на бледные запястья рук и плотные бинты, лентой уходящей вниз, по обеим рукам. стэнли снова вздрагивает, нервно и стыдливо пряча руки под больничной простынью. — не смотри туда, пожалуйста. стэнли говорит "пожалуйста", в то время, как ему хочется сказать, чтобы билл-чёрт-его-возьми-денбро, не смотрел на его запястья, не видел, насколько он ничтожен и жалок, по сравнению со всеми ними, насколько он, стэн урис, боится даже произнести название этого грёбанного города, насколько сильно дрожат его плечи и ресницы, пока он хрипло плачет ночью в подушку от очередного кошмара. — и-и-извини, я... я просто. я просто не могу забыть голос твоей жены, стэнли, рыдающей в телефонную трубку о том что её муж вскрыл вены, а скорая приехала чересчур поздно для того, чтобы у неё осталась надежда. — ничего, всё в порядке, билли. билл знает - не в порядке. стэн не в порядке, вопреки натянутой улыбке, таблеткам, котрые вроде как должны приглушить эмоции, искуственно и оптимистично настроенным врачам, вопреки всему, казалось бы многообещающе-хорошему, стэн не в порядке. — я читал твои книги, как раз закончил последнюю в тот вечер, когда... когда позвонил майк, — он больше не боится произнести это, невольно задевая за что-то живое внутри них, заставляющее каждый вздрагивать, сжимая кулаки с ноющим шрамом. — а ещё я читал отзывы критиков, знаешь, билл, они такие придурки, — устало, но искренне усмехается стэнли, не переставая пристально изучать друга и с каждой секундой находя его всё больше замечтальным, некоторые привычки не меняются даже спустя двадцать семь лет. — и, к слову, — на бледном лице впервые за долгое время распускаются ямочки на щеках, легкая краска и огонёк в глазах, — мне понравились все концы, что ты придумал. они просто не понимают, что в жизни всё не так, всем нужны счастливые концы, а так не бывает, — он пожимает плечами, вдруг понимая, что сказал сейчас больше чем за прошлый месяц, позапрошлый и позапозапрошлый месяц. ведь патти не любила читать книги, а уж тем более книги билла денбро. ещё никто и никогда прежде не говорил подобного, считая своим долгом без малейшей робости сообщить биллу, что его концовка очередной провальный отстой, какого ещё не видело американское издательство. это обескураживает, кружит голову до приятной рассеяности и заставляет смех вырываться наружу. билл смущённо смеётся, но его глаза глаза остаются серьёзно-удивлёнными. — эй, что такое? я сказал что-то смешное? это же не смешно, билли, — так привычно ворчит урис, совсем как детстве, совсем как двадцать семь лет назад. — нет-нет, и-и-извини, стэнли, просто ты единственный, кто сказал это, п-первый раз в жизни, клянусь, — теперь смех слышится уже с обеих сторон, что значительно разряжает обстановку, будто не прошло и дня с того лета 1957 года. стэнли оказался всё также прав, как и в тот день, когда принёс в их домик под землёй шапочки для душа, чтобы защитить от пауков. он шутливо толкает билла в бок и тут же тихо шипит от режущей боли в запястьях, денбро умудряется осторожно ухватиться за руку стэна, смех резко обрывается и они осознают, что так и не заговорили о самом главном. — стэнли? — да? — обещай б-больше так никогда не д-делать, чтобы не случилось. обещай мне. денбро смотрит как всегда твёрдо и решительно, бесконечно красивый в своей требовательности. — не могу обещать. на этот раз он действительно не обещает, с полным осознанием того, что не сможет выполнить эту просьбу, всем своим существом чувстуя, что теперь это ему не по силам. стэнли урис неудачник, ему нечего терять, но он всё ещё может начать сначала. — я обещаю билл, я обещаю, обещаю, что постараюсь, обе... голос предательски сипит, а губы дрожат, он выдёргивает свою руку из ладони билла, прижимая к груди и обещает, клянётся тысячу раз, что такого больше не повторится. вся его дежурная серьёзность и рассудительность машут на прощание ручкой. — и я знаю, что поступил, как грёбанный трус и полный неудачник, не говори ничего, я знаю, что подвёл вас всех! сейчас бы ричи сказал, что я тряпка и слабак, то самое слабое звено! и он был бы абсолютно прав, билли. потому что я и в самом деле грёбанный неудачник. стэн стыдливо отворачивается, пряча мокрое лицо в ладонях, мечтая исчезнуть, раствориться, ну или на худой конец просто вернуться в тот вечер и всё таки закрыть ванну на ключ. — стэнли, послушай, — он уже давно упустил тот момент, когда оказался намного ближе, чем пару минут назад, — з-здесь нет ричи. и он бы н-никогда так не сказал и не подумал. ты не трус и не с-слабое звено. и м-мы все неудачники, мы д-должны держаться вместе, ведь ты сам... — плевать на письмо, выброси его, сожги, уничтожь, это выглядит, как записка самоубийцы, — он шипит от досады и злости, на самого себя. он всегда был сильнее своих эмоций, но сейчас что-то пошло не так. — хорошо, но т-только, если ты поверишь мне идёт? — идёт. бессознательно, он тянется вперёд и билл как всегда оказывется вовермя рядом, укладывая голову стэна к себе на плечо, ловя неровные удары сердца и старательно не замечая слегка сбитых в сторону бинтов. — эй, билл. — ч-что? — а ты помнишь? — помню что? — когда ты уезжал из дерри, я пришёл и мы... — н-наш первый поцелуй? первый и последний. последний потому что подаренный впервые поцелуй, остается там, навсегда в прошлом, в первом порыве юношеской решительности, на которую стэнли был едва-едва способен, в отличии от других мальчишек. ну, конечно он помнит. если честно, тогда билл думал, что стэн вообще не придёт. и он не злился на это. стэн всегда был самым чувствительным, старательно маскируя это под мнимым и порой холодным безразличием. это случилось ранним утром, на заднем дворе семьи денбро, наивной в своём неведении. — насколько ты уезжаешь? — пшеничные кудри упрямо не желали ложиться под марлевую повязку на лице уриса, своевольно выбиваясь из под неё. — не з-знаю, родители уже о-отправили документы в новую школу, наверное надолго. — навсегда? — м-может быть, не знаю, стэн, я п-правда не знаю. чем дольше затягивался этот разговор, тем больше билл порывался броситься обратно в дом, на второй этаж, судрожно разбирая коробки с вещами, развешивая обратно плакаты и рисунки джорджи, расставляя цветные карандаши и выравнивая книги. стэнли как-то пристыженно и робко опустил взгляд на свежескошенную траву, переминаясь с ноги на ногу и поправляя накрахмаленный воротничок джинсовой рубашки. — обещаешь звонить по выходным? — обещаю. о-обещаю слать открытки к-каждое рождество и день независимости. плечи уриса слабо и беспомощно вздрогнули, наконец, он поднял взгляд, с дрожащими и готовыми в любую секунду хлынуть вниз, по щекам, слезами, его нижняя губа задрожала и он слабо всхлипнул. — б-билл, я не хочу, не хочу, если это навсегда, это значит. денбро точно не знал, что следует делать в таких ситуациях, поэтому он крепко, слегка неловко, но уверенно обнял друга, кладя ладонь на ворох пшеничных прядей, медленно перебирая их. от стэна пахло порошком и свежим хлебом, гелевой синей ручкой, а ещё он пах книгами, теми самыми орнитологичсками справочниками, которые таскал везде и всюду. — тихо, тихо, с-стэнли, пожалуйста, я ведь никогда, клянусь, н-никогда не забуду вас, я н-никогда не забуду тебя, ну, же, посмотри на меня. стэн послушно смотрит, смаргивая солёную влагу со своих пронзительно-светлых ресниц и кивает. — я буду скучать, билли. подсознательно, откуда-то из самых недр души, билл знает, что может сейчас произойти. но он точно не знает, на какую поразительную отчаянность способен стэн, стэн-самый-смелый-неудачник. их поцелуй выходит поистине искренним, неопытным и по-детски сперва немного мокрым, из-за слёз, брызнувших с удвоенной силой из двух пары глаз. билл гладит, заживающие царапины на бледном и горячем лице, сцеловывая солёные капли с его губ и обещает вернуться, когда-нибудь, неважно, где и как, только вернуться. — уильям денбро! громогласный голос отца заглушает работающий двигатель и биллу приходится сделать шаг назад, постепенно его покидает тепло и трепет, которые он потом забудет на двадцать семь лет. кончиком указательного пальца в последний раз он проводит по губам, цвета спелого персика и громко всхлипывает, гораздо громче, чем стэн минуту назад. одними губами он шепчет то самое заветное "обещаю", не отводя взгляд от одиноко-застывшего стэна уриса на таком же одиноком заднем дворе и стэн слышит, шепча в унисон. я обещаю, билл. — я скучал, как же я, чёрт возьми скучал, билли. урису плевать на то, что сейчас он говорит далеко не литературно и праведно, как сказал бы его отец, точно не одобривший и того, что следует за словами. — я т-тоже скучал стэнли, тшш, т-тише, не нужно, чтобы сейчас пришёл кто-то из врачей, просто и-иди сюда. билл денбро растирает горячие слёзы по лицу, с незаметными шрамами на щеках, которые бы ему хотелось стереть навсегда этими самыми прикосновениями. оказывается, стэнли урис целуется также робко и влажно, ровно так же, как и двадцать семь лет назад, только теперь он улыбается под градом собственных слёз, неверяще и невероятно ярко, настолько ярко, что билл жмурится, пряча поток собственных слёз стерильно-белой рубашке. — обещаешь? — обещаю, билл.