***
— Да ты в него втрескался. — Хёнджин, как обычно, уверенно чеканит каждое слово, нежась в объятиях Чанбина. Тот на это вздергивает вопросительно брови, а Хван улавливает это незамысловатое движение в зеркале за спиной Феликса и отвечает тут же. — У него под кураторством один студент заделался, вот, говорю, Феликс в него втрескался по самые уши. — Сам ты в своего Чанбина втрескался. — Феликс краснеет ушами, чувствуя, как горят их кончики, и надуто обхватывает игрушку в руках сильнее. — Он мне просто интересен. — Я, на секундочку, твой хён. — Со говорит это без обиды в голосе, но с явным укором, хотя давно мог бы привыкнуть к тому, что за старшего его здесь не считают и в уважительной форме разглагольствовать не собираются. — Интересен и интересен, я тоже Джинни сначала просто интересовался. Феликс смеется заразительно на румянец друга и получает одной из кучи игрушек на своей кровати в лицо. У них на вечер запланирован поход в кино, а до него еще часа полтора, как минимум, и от скуки они решают посмотреть пока что-нибудь на ноуте, что заочно кажется наитупейшей идеей. Фильмы перед походом в кино не смотрят, говорит Феликс и оказывается скинутым с кровати длинной ногой Хёнджина, а Чанбин ему хоть бы слово сказал — нет, молчит, как партизан, и поглаживает свое сумасшедшее чудо по волосам. Феликс не обижается — он привык уже, за столько-то лет дружбы с этими ненормальными. Познакомились они, кстати, в весьма странной обстановке: Чанбин в аэропорту Австралии пытался найти туалет, до самолета в Корею оставалось пятнадцать минут и уже объявлялась посадка, а Феликс тогда удивился очень, когда ему, говорящему исключительно на английском, начали лепетать что-то на чистом корейском и жестами рисовать в воздухе унитаз. Со тогда из-за внешности подумал, что он тут тоже на отдыхе, и предположить даже не мог, что он в корейском ни-ни, хоть и из паспорта торчал точно такой же, как у него самого, билет. Хёнджин оказался, как ни странно, поумнее, и на ломаном английском задал интересующий их вопрос. Феликс все показал и отправился на посадку, посмеялся про себя с нелепости происходящего, и отвернулся к иллюминатору, планируя немного погрустить, отпустить родную страну и улететь в ту, из чьего языка он знает только «здравствуйте» и «спасибо». Он хотел просто-напросто забыть всех людей, с которыми его связывало это место, в том числе и любых, даже самых простых прохожих, которых он когда-либо видел и по счастливой случайности мог запомнить их лица. Планы накрылись медным тазом, когда рядом раздалось какое-то копошение, и Феликс с небольшим (огромным) шоком узнал в своих соседях по местам ту странную корейскую парочку. Еще больше он удивился, когда увидел их на зачислении в его университет. Крайне: когда они вошли в его трехместную общажную комнату и заявили, что теперь они соседи. Хёнджин был, почему-то, нескончаемо этому рад, и Чанбин, в принципе, тоже, но выражать это он тогда не умел. Потом все начало меняться. Они научили Феликса корейскому, показали город, объяснили систему жизни в незнакомой ему стране и помогли адаптироваться в обществе. Он тогда правда был похож на Джисона — у него в глазах мерцали звезды, улыбка прятала нескончаемое волнение и страх перед обществом, а два новых друга тянули его в центр сцены и доказали, что бояться здесь нечего. Правда, в их отношениях были и минусы: например, целующаяся на соседних сдвинутых кроватях парочка. Феликс все это опускал и упорно старался забыть, хоть и в глубине души завидовал слегка. Вместо обид и упреков он вместе с Хёнджином учил Чанбина проявлять чувства, а Хвана — научиться не показывать их ненужным людям. Их тандем оказался весьма впечатляющим для не видавших ранее такой гармонии в постановках преподавателей, и талантами блистали все трое — Хёнджин с Феликсом были хороши в актерстве и танцах, а Чанбин — в рэпе. На хореографический он ходил исключительно поддержать своего парня и новоиспеченного друга. Всех все устраивало, и даже брошенные с годами занятия, променянные на работу инструктором в школе искусств и тусовки, из-за которых и пошли слушки о пристрастившимся к наркотикам Феликсе. Наркотиков, как таковых, не было, да и алкоголя тоже, просто отдаваться танцу на танцполе ему нравилось до невозможного, и поделать он с собой ничего не мог. С наступлением начала очередного учебного года он пришел в университет, как обычно, исключительно на первую неделю, только чтобы не отчислили. Их куратор либо ну очень хотел заставить Феликса начать посещать пары, либо просто был в душе слишком наивным, когда предложил ему кураторство первокурсников и ждал согласия. Позже даже все еще не особо контролирующий свои эмоции Чанбин выразил такое мировое удивление на своем лице, когда вечером слушал, какие эти первокурсники удивительные и, вообще, грех от них отказываться. Даже спустя два месяца после его первого дня среди воодушевленных студентов, недавно ступивших на порог университета, для Феликса существовал, почему-то, всего один. Абсолютно все были под его четким надзором, каждый получал свой совет, свою критику и свое новое задание для очередного внутреннего конкурса, но один — нет, и не потому что Феликс не хотел. Феликс хотел, еще как хотел, чтобы Джисон просто подошел и поговорил, как остальные, чтобы на кружке психологическом, который придумал местный воспитатель и на который Ли, почему-то, зачастил, рассказал свою историю или как прошел день. Но Джисон молчал упорно, лишь слушал всегда, будто сквозь уши, смотрел отстранено на говорящего и время от времени возвращал свой взор к сидящему рядом с воспитателем Феликсу.***
— Ему до меня будто бы вообще никакого дела. — Феликс вообще жаловаться не привык, даже когда говорил с друзьями через переводчик не жаловался, а в последнее время что-то зачастил, да постоянно на одну и ту же тему. — Ну что ему стоит-то — слово одно сказать? Хёнджин перебирает декорации к сценке за массивными красными портьерами, за которыми на сцене сейчас разминается Джисон вместе с Чонином. С ними Сынмин, потому Феликс имени предмета своих жалоб не называет, друг итак поймет. — Кто на тебя внимания не обращает, хён? — он смотрит с усмешкой в глазах, будто бы все понимает в этой жизни, хотя, Феликс не сомневается, наверняка так оно и есть. — Кто нужен — тот не обращает. Хёнджин улыбается как-то чересчур тепло, будто в родители заделался, треплет по высветленным волосам и возвращается к своему занятию. Поддержка от него так себе. Ну и ладно, думается, без него разберусь. Без него — это значит не наедине с собой, а к проверенному человеку. У него одногруппник Чан, как оказалось, тоже с Австралии, сейчас в библиотеке подрабатывает почти задаром и на все вопросы отвечает всегда одинаково: тут тихо, а я люблю тишину. Сначала было интересно, а что не так дома-то? Потом оказалось, что дома сосед шумный, а еще чанов возлюбленный с первого курса и по совместительству лучший друг предмета всех грез Феликса — Чонин. Было бы прекрасной возможностью через него сблизиться с Ханом, но ему третьи лица приплетать не хочется, да и бессмысленно все это: даже близкое знакомство с его друзьями и кураторство у него же не помогает им стать ближе, что тут еще поделать? — Я уже устал. — Феликс строит морду самого грустного на свете человека и падает головой на парту. Чан за стойкой опирается щекой на руку и смотрит так, будто давно к развернувшейся перед ним картине привык (так оно и есть). — Я к нему и так, и сяк. И тут подойду, и там подойду, и улыбнусь — а он хоть бы что. Я бы голос его забыл, если бы он с друзьями не разговаривал при мне. — Мне было бы проще помочь, если бы я знал, про кого ты говоришь. — Чан присаживается напротив и берет ладони Феликса в свои. У него руки всегда теплые и мягкие, а поглаживания больших пальцев по тыльной стороне ладоней успокаивают и дарят чувство умиротворенности и некой защищенности. — Сказал бы, я, гляди, помог бы, а? Рассказывать о том, кто же этот человек, укравший его сердце, Феликс не хочет. Они все тут очно-заочно знакомы, к тому же знает об этом один лишь Хёнджин, и тот просто Шерлок дофига, сам догадался. О том, что он страдает от интереса к одному первокурснику, знают многие: Чанбин знает, Сынмин вот теперь тоже, и Чан знает. Но, как говорится, меньше знаешь — крепче спишь. Последнюю фразу Феликс произносит вслух и показывает язык удивленному Чану, который от обиды выпускает из рук его ладони и даже возвращается за свою стойку. Как только Ли достигает дверей, ему в спину прилетает обиженное: — А я так сильно хотел позвать тебя к нам в гости, но ты, похоже, не горишь желанием. Расстроиться не хватает времени, потому что перерыв кончился, а значит назад к работе, потом — в общежитие, где стоят чемоданы и вещи раскиданы по разным частям комнаты. Успеть съездить в центр, чтобы посмотреть квартиру, которую он собирается купить, забежать в любимую кофейню за вкусным кофе, вернуться назад и снова паковать вещи. Ну, а потом на телефон приходит сообщение от Чана, в котором белом по синему приглашение на вечер кино, потому что Чонин занят съёмками в какой-то короткометражке, а сосед вредный и отказывается смотреть «не Марвел и не мелодрамы». Что это за сосед за такой, который шумный, надоедливый, обжора и любитель фильмов про супергероев и сопливую любовь, Феликс не знает, но заочно поражается и думает, что видит таких людей впервые и не подружится с ним, наверное, никогда. В сообщении время указано позднее, а значит, придется остаться с ночевкой у старшего в квартире и в общежитие сегодня он успеть не сможет. Хочется уже поскорее в свою новенькую квартиру, за которую он уже внес предоплату, чтобы гулять до скольки угодно и заниматься чем угодно, а не сидеть с музыкой в наушниках и кидаться игрушками в целующихся в любой части комнаты друзей. Чан открывает дверь через пару минут, запыхавшийся и покрасневший то ли от злости, то ли от чего-то иной этиологии. Феликс скидывает кроссовки в углу прихожей и впервые видит чью-то пару, кроме чановой. Видимо, его сосед наконец дома, что происходит впервые все визиты Ли за два месяца, которые тот живет в этой квартире. — Чего пыхтишь? — он оставляет куртку и тащит сумку в чужую комнату. Соседняя дверь слегка приоткрыта, из нее отчетливо слышится запах заварной лапши и какая-то незамысловатая мелодия, смутно напоминающая своим звучанием новый альбом Зико. — Этот мелкий придурок снова ест в комнате, а кто убирать потом будет? — Чан пинает почему-то оказавшийся посреди комнаты тапок и нараспашку открывает соседскую дверь. Феликс заглянуть туда не осмеливается, некрасиво все-таки. — Джисон, мать его, иди на кухню! Все чувства и запущенные организмом функции в секунду уступают место моментальному ступору. Джисон? Джисон, который живет с Чаном два месяца? — Ты мне не мамочка, хён, уберу я за собой! — знакомый голос прерывает сидящую в голове обезьянку, звенящую барабанными тарелками, как в «Симпсонах». Феликс становится рядом с пыхтящим Чаном в проходе и удивленно наблюдает за устроившемся в полнейшем бардаке Джисоном, тем самым, который в университете улыбается натянуто и предпочитает молчать. Тот лупит глазами в ответ, осматривает свой небольшой (огромный) хаос вокруг, потом срывается с места резко и, едва не опрокинув тарелку с лапшой, выталкивает их обоих из комнаты и хлопает дверью перед их носами под громкий крик боли Чана, пяткой ударившегося об какой-то выпавший из джисоновой обители кубик. Чайник закипает в напряженном молчании. Чан молчит, потому что нескончаемо зол и знает, что Феликсу его такое состояние знакомо и он не полезет, пока не понадобится, а Ли — потому что и подумать не мог, что неугомонный сосед старшего окажется тем самым Хан Джисоном с первого курса, в чьих глазах мерцает миллион звезд. — Ты его прости. — Чан первым прерывает молчание, разливает по кружкам кипяток и ставит рядом банку с кофе и пакетики ароматного чая. — Он к гостям не привык, вот и бардак такой оставил. Тем более не знал, что гостем будешь ты. Феликс хлопает в ответ глазами и косится в сторону выхода из кухни, откуда видно дверь в ханову комнату. Та все еще плотно закрыта, но теперь из нее не доносится ни звука, кроме редких-редких стуков, будто что-то падает постоянно. — При чем тут я? — у него в голове догадки, конечно, есть. Смутные, но догадки, о которых думать немного стыдно ввиду не самой большой самоуверенности. — Я не знаю, правильно ли это рассказывать- Громкий стук двери об стену, топот и оказавшаяся на губах Чана рука не дает сказать ни слова больше. Джисон стоит рядом, запыхвашийся, как от километрового марафона, а не от двух шагов от комнаты до кухни, краснеет всеми возможными частями тела и жмурится, будто это ему прервали доступ к кислороду и разговорной речи. — Молчи! Феликс в очередном ступоре пялится на Хана с застрявшей в воздухе чашкой чая и тающей на языке шоколадной конфеткой. Он моргает часто-часто, пытаясь осмыслить происходящее и выдавить в своей опустевшей голове хоть какое-то адекватное объяснение ситуации, но выходит все из рук вон плохо. Чан начинает мычать и отнимает ото рта руку, смотрит укоризненно на сжавшегося парня рядом и говорит: — Ты сам себя спалил, я ни слова сказать не успел и не собирался даже. И до Феликса, наконец, доходит. И мимолетные взгляды на психологическом кружке доходят, и нежелание с ним общаться и сближаться (стеснение, скорее) доходит, и округленные в шоке глаза и захлопнутая перед носом дверь в свою бардачную комнату доходит. Джисон тоже понимает, что зря он это так — как дурак последний сам себя выдал, да еще и идиотом полным выставил перед Феликсом. Он с трудом успокаивает вконец разозленного Чана, который по природе своей спокойный и не позволяющий взять злости верх, но тут ситуация особенная. С еще большим трудом удается уговорить его на разговор наедине с Джисоном, который успевает закрыться в своей комнате, в которую приходится стучать минут двадцать и ждать, пока защелка откроется. Любые уговоры остаются проигнорированными, и взвесивший свое поведение спокойный Чан с громким вдохом просит Феликса подвинуться и стучит пару раз. — Вы оба мне трындели друг про друга два месяца, поэтому, будь добр, открой сейчас и не упускай свой шанс, надоедливый ты грызун. Феликс открывает в удивлении рот и встречается с будто отзеркалившим его выражение лицом за больше не закрытой дверью. — Как это, друг про друга? — Джисон надувает губы и щеки и выглядит так по-домашнему мило, что хочется забить на все странное и не объясненное, что произошло раньше. — И ты мне даже не сказал? — Я понятия не имел, что он про тебя говорил. — Чан улыбается, стреляет взглядом в умирающего от стыда Феликса и лезет к Хану с объятиями. — Не пошел бы я говорить ему, что ты втрескался в него и стесняешься даже в сторону его посмотреть? — Может ты перестанешь нас смущать и свалишь уже? — Феликс с трудом заставляет себя заговорить и оттаскивает уже во всю улыбающегося старшего от красного в тон своей худи Джисона. Тот кивает на его фразу и выталкивает Чана за двери, с опущенной вниз головой пропускает в комнату Ли и прикрывает за ним дверь. — Нам, наверное, надо поговорить, да? Джисон кивает и усаживается на свою кровать, хлопая по месту рядом. Феликс замечает, что тут стало чище, и становится ясно, что падало и шумело за закрытой дверью несколько минут назад. Становится даже как-то теплее на душе от того, что Хан постеснялся перед ним показаться грязнулей, хоть он и знает с рассказов Чана, что он неряха тот еще, и порядок в его комнате — это нечто редкое и необычное. И сейчас даже воспоминания о собственных мыслях о том, что они бы ни за что с таким шумным необычным человеком не сошлись бы, кажутся большой глупостью. — Я даже не знаю, что я должен сказать. — честно признается Феликс, потому что в голове сейчас каша, и выудить из нее что-то более-менее адекватное не получится ну никак. — Да, я тоже. — Джисон улыбается несмело и смотрит куда-то мимо. На его щеках румянец все еще не сошел, и он делает его до того милым, что хочется просто замолчать и поцеловать щеки, нос и, в конце концов, зацеловать его везде, где только можно. Феликс даже пугается таких мыслей, потому что до этого не думал никогда о том, что между ними может быть что-то такое. Что он хотел бы, чтобы между ними оно было. Дальше размышлений о желаемом общении и дружбе он не заходил, потому внезапное «хочу» кружит голову и заставляет его почувствовать себя впервые влюбившейся школьницей. — Ну, может, тогда опустим разговоры? — Хан смотрит, наконец, в глаза и почесывает затылок, склонив голову. — Ты, кстати, на кота похож, ты знал? Феликс улыбается вдруг широко и заливается смехом, сам того не заметив даже. Джисон от такой реакции слегка удивляется, и его лицо забавно вытягивается. Его хочется обнять, и снова все эти «хочу» кружат голову. — Тогда свидание? — А может лучше Марвел посмотрим? Ну, или мелодраму какую. Чан перестает радоваться своей роли купидона, когда на экране загорается название «Железный Человек», а чашка попкорна пустеет уже через несколько минут после начала фильма. Он ну вообще не хочет смотреть никакие фильмы про супергероев и плестись в магазин в середине внезапно увлекшего его сюжета, чтобы пополнить запасы еды, так быстро уплетаемые Джисоном. Он ворчит, что сосед его обжора, а Феликс — подкаблучник, который согласился на все это из-за миленьких глазок своего внезапного возлюбленного, отчего смущает обоих, зато подталкивает взяться за руки и переплести пальцы. Хёнджин на следующий день обливает Чанбина своим кофе от неожиданности, когда видит, как Феликс целует смущенного Джисона за сценой, прикрываясь красными портьерами, около которых он буквально вчера ныл о том, что Хан его в упор не замечает. Чанбин удивляется не меньше, но все равно остается более спокойным и уводит Хвана в сторону как раз в тот момент, когда Феликс, будто чувствуя чужие взгляды, запускает руку в высветленные волосы и углубляет поцелуй. — Ну вы и противные. — Хёнджин за их общим столом в столовой кривится и машет перед носом рукой. — Я вас таких три с половиной года терпел, придурок. — Феликс не обижается, но наблюдать за в очередной раз покрасневшим Джисоном ему нравится.