Light me up

— Ну что, ребят, по шаурме и домой? — Ага! А тебя, Гало, я попрошу остаться! — Лючия хищно блещет очками перед монитором. Гало совершенно не против: когда Лючия Фекс так хихикает, значит, будет что-то весёлое. Свеженькой шаурмы ему, конечно, хочется. Но весёлого хочется тоже. Не то, чтобы он до конца понимает, что весёлого в схематичных 3D-моделях на экране. Но Лючии они очень нравятся. Она откидывается в кресле и прикайфованно бормочет: — Спирали мои, спирали. — Чего у тебя там? Опять что-то для красоты? — спрашивает Реми, потому что ну кто-то же должен спросить. — Не для красоты, а для функциональности, — заявляет Лючия. — Хочу протестировать новую спиральную систему охлаждения для нашего бура. — М, спиральную? — Гало будто только узнал это слово. — Это как? — Ну, ты даёшь, — Лио слезает с банкетки и наклоняется у Лючии над плечом, разглядывая модели. — Спираль — это как пружина на твоём мотике. Так понятно? — Так бы сразу и объясняли, — пожимает плечами Гало. — Это… А чё у тебя Винни всё время на шее сидит? — Вот это ты сменил тему, — комментирует Варис. Но самому ему тоже интересно. Мышонок обычно вьётся где-нибудь у Лючии под рукой или дрыхнет на тёплом системнике, но последние пару дней от Лио его не отодрать. Забирается тому за воротник, только уши из-под рубашки торчат. Лио с секунду смущается, а потом отводит взгляд и отвечает: — Ну… он меня греет. Как-то так. — Ой, блин. Сейчас начнётся, — говорит сам себе Реми. Варис открывает банку газировки. — То есть как это — греет? — Гало непонимающе качает синим гребешком на башке. — То есть, ты у меня что, ЗАМЁРЗ? У меня, — он бьёт себя в грудь обожжённой рукой, — у самого пламенного парня всего Промеполиса, нет, Вселенной — и кто-то замёрз! Прямо под носом! И молчит! Лио вместо ответа вздыхает как-то виновато, и Айна про себя отмечает, что ни разу не видела его таким растерянным. Это лето выдалось жарким. Градусники отсчитывали цифры по нарастающей, кондиционеры выходили из строя, машины перегревались, люди перегревались вслед за ними. Промеполис бурлил. Где-то кипели разборы завалов и новые стройки, где-то толки и пересуды извергались осуждением. «После катастрофы» — так люди называли это время. Катастрофой для них было то, что Гало и его друзья назвали бы победой. Назвали бы, если бы не несчётные человеческие жизни, которые унесло сражение с Форсайтом. Не было бы сражения, в живых бы осталось и того меньше — горстка избранных на борту «Парнаса». Но людям разве это так просто объяснишь? Для кого-то Пламенные спасатели были героями, для кого-то — негодяями, а кто-то считал, что они теперь вообще не нужны, раз не стало опалённых. Гало было плевать и на тех, и на других, и на третьих — он просто продолжал делать дело. С огоньком, естественно. Крэя Форсайта взяли под стражу. Начали следствие. С бывшими опалёнными вопрос казался разрешённым. Но это Гало так думал. В заумной системе правосудия действовали свои законы. Как объяснил Игнис, для закона опалённые — всё ещё нарушители, хоть и нарушать им этот закон больше нечем. И хотя дело банды «Ультра Опалённых» всё ещё не было закрыто, всех их отдали на поруки благонадёжным гражданам. «Могло быть и хуже,» — сказал Игнис. «Трындец,» — сказал Гало. И забрал Лио себе. Ну, а что? В ГалоЛиотроне вдвоём же уживались, значит, и в одной квартире уживутся! Ну, так Гало считал, пока телек смотреть с ним не сел. Правильно, диван-то он для себя одного покупал, а Лио как рассядется по-царски, так хоть на пол слезай. «И чего у тебя там между ног так мешается?» — дуется Гало. «Тебе что, показать?» — огрызается Лио. «Спасибо, свои есть!» — Гало всё-таки слезает на пол и решает пока оставить Лио спать на диване, раз тот ему так нравится, а себе заграбастать кровать. В остальном же Лио Фотия — отличный сожитель. Он и рубашки гладить умеет (правда, просить надо очень вежливо), готовит прекрасно и, в отличие от Гало, почти ни одно блюдо не сжигает. Правда, пиццу с ананасами считает лютым извращением, но ничего, привыкнет. Промеполис тоже не сразу строился. Хоть Лио и живёт у него бесплатно, Гало себя всё равно ответственным за него чувствует. Потому и старается заботиться, ну, как умеет. Умеет он, видимо, плохо, раз даже не заметил, что Лио без конца замерзает. Дрожит даже под палящим солнцем. Трёт друг о друга руки, даже когда они в перчатках. По часу стоит в душе почти под кипятком, вылазит оттуда красный, как рак, и — дрожит от холода. Истекает потом после тяжких физических работ — и обнимает себя за плечи в попытках согреться. Хоть как-нибудь. Гало отдаёт ему свой плед, потом все одеяла в доме. Бесполезно. Гало накидывает на него свою зимнюю форменную куртку, когда они уходят домой. Лио тонет в этой куртке не по размеру. Он как мышонок в ней, как Винни у него за воротником. Смешной. Гало застёгивает на нём куртку накрепко, до самого подбородка. Лио благодарно кивает. И дрожит. Блядь. Гало смотреть-то на него жарко, а он дрожит. Гало тащит его в баню. «Это необязательно,» — говорит Лио, но особо не сопротивляется. В бане стоит марево, и сухой раскалённый воздух щекочет нос. Гало щедро плескает воду на камни, и та с шипением испаряется. Лио сидит напротив него с задумчивым видом, и Гало неосознанно тянется к его колену, чтобы потрогать кожу там, где её не закрывает полотенце. Горячая, очень. Не может же быть, чтобы… — Бесполезно, — констатирует Лио. В его голосе нет разочарования, скорее утверждение того, что он знал наперёд. — Да ладно тебе, мы даже не выяснили причину! Может, ты… — Знаешь, как долго я жил со своим промаром? — Лио говорит очень тихо, но Гало почему-то оглушает каждое слово. — Привык, что внутри всё время что-то горит. Да, это было мучительно, если долго сдерживать пламя, но во всё остальное время было хорошо. Потому что знал, что оно не погаснет, что бы ни случилось. Потому что оно резонировало со мной. Мой промар отзывался на меня. Когда мне было холодно, грел сильнее. Когда мне нужно было холодное спокойствие, утихал — но всё равно ощущался. Он был во мне постоянно, а теперь его нет. — Вот как, всё из-за промара… — Гало задумчиво скребёт затылок, а потом как рявкнет: — Да не дрейфь ты! Промар твой, конечно, не вернуть, но мы что-нибудь придумаем! Я хоть и пожарный, но поджигать там, где надо, умею! Да, непростой случай, но рано сдаваться! Я не дам тебе мёрзнуть до конца своих дней! Не в мою смену, понял?! — и треплет Лио по осевшей копне влажных ментолово-зелёных волос. Лио такое обычно бесит, но сейчас он даже руку Гало с себя не скидывает. Просто смотрит спокойно-лиловыми глазами, усмехается и говорит: — Какой же ты всё-таки балбес. И Гало отчего-то кажется, как будто ему этим вот «балбесом» впервые в жизни признались в любви. *** — А теперь его нет, говорит. Вот ему и холодно! — Гало очень много машет руками в попытках донести всё как можно понятнее. Лючия зевает: она-то ещё в самом начале его рассказа врубилась, что к чему. — Всё ясно, нарушение терморегуляции. — Термо… чего? — недоумевает Гало, и Айна смеётся. — Ой, я бы тебе рассказала. Элис в университете целую работу по этой теме защищала. Тренировалась на мне. — Подожди, но если промар у него был внутри, значит, и греть его нужно как-то изнутри, — Реми, как всегда, последовательный. — Ну, там, чай попробуй. Еду горячую. — Может, ему пиццу? Да поострее! — Гало щёлкает пальцем на свою отличную идею. — Мне бы тоже пиццу поострее… — мечтательно протягивает Варис. — С ананасами и ветчинкой… — Гало, не ешь столько пиццы, много хлеба вредно. — Но пицца — это не хлеб. — Это хлеб, Гало. Её делают из теста, которое… — Нет, пицца — не хлеб, пицца — это пицца! Всё верно: пицца — это пицца, а внутренний огонь — это внутренний огонь, и его не заменишь внешним. Это всё равно, что печь пиццу на зажигалке, а потом удивляться, почему она не пропеклась. Сегодня по дороге домой Гало покупает самую острую в мире пиццу. Без ананасов, хотя очень хотелось. Каково же его удивление, когда дома он находит на столе ещё одну квадратную коробку из пиццерии. И недавно вскипевший чайник. А на диване — кокон из трёх одеял, из которого торчат ноги. А на журнальном столике — зажигалку какого-то неестественного оттенка и пачку сигарет. — Да какого хрена! — Гало мигом разматывает одеяльный клубок, вытаскивает Лио оттуда за шкирку, чуть не получает в глаз сапогом, уворачивается, сгребает Лио сзади за талию, роняет на диван с размаху, и диван падает, и Гало падает, а за ним падает столик, и зажигалка летит, и пачка летит, и всё летит в тартарары. — Ты чего удумал травиться? — это первое, что Гало спрашивает, пока Лио вертится и сопит, недовольно пытаясь сбросить с себя тушу раза в два здоровее него. У Лио почти получается, но вопрос ставит его в тупик и кладёт обратно на лопатки. — Подумал, вдруг согреет. Огонёк в сигаретах, конечно, мелочь, но лучше, чем ничего, — Лио выдерживает паузу. — Когда нет идей, что поможет, пробуешь уже всё подряд. — Так надо не всё подряд, — с умным видом заявляет Гало. — Надо самое-самое горячее. А что у нас дома самое-самое горячее? — Кипяток? Я уже пробовал, он не… — Лио поднимает голову и замирает, встреченный двумя яркими огоньками в зрачках хозяина дома. — Да не кипяток, дурень! Самое горячее — это Гало Тимос и его горящее сердце! А ну-ка, иди сюда. Иди-иди! Они устраиваются на спинке перевёрнутого дивана — Гало подтягивает Лио к себе, так, чтобы крепко-крепко, чтобы каждый сантиметр тела прилегал неотрывно, и думает, что не зря его зовут идиотом. Был бы не идиот, давно бы уже догадался так сделать. Гало Тимос и сам не знал, что у него там внутри за печка такая. А может быть, никакая не печка, а самый настоящий прометический двигатель. Но то, что эта бьющаяся внутри штука — неиссякаемый и самый верный источник тепла, Гало знал на все сто процентов. И Лио, если не знал или сомневался, теперь убедился в этом наверняка. Иначе почему ещё он вдруг вжался в спасительное тепло? И перестал дрожать. — Хорошо? — уточнил на всякий случай Гало. — Хорошо, — честно признался Лио. Хорошо. Очень хорошо. Хорошо, умирая от холода неделями, наконец получить первый и такой нужный глоток тепла. Жар, волнами исходящий от чужого тела, который его собственное жадно поглощает. Лио и не помнил, как было до пробуждения в нём пламени опалённого. Но он помнил тепло промара, и у Гало было точно такое же. И сейчас мир для Лио Фотии сокращается до этого самого тепла. Он и думать не может о том, что когда-нибудь придётся отпустить Гало, отстраниться хоть на секунду. Ни. За. Что. А Гало будто бы мысли его читает: подхватывает под бёдра и разрешает обвить свою талию ногами, повиснуть руками на его шее, буквально завязаться узлом вокруг него, такого тёплого и приятного. Нет, «приятный» не то слово. Без приятного можно обойтись. «Необходимый» — вот как правильно. — А давай я пиццу принесу. И чай. Мне сказали, тебя лучше греть изнутри, — Гало смотрит в потолок и гладит Лио по спине. — Пустишь? — Не пущу, — говорит Лио и возит носом по широкому плечу Гало. Он не просто не пускает, он стискивает Гало аж до рёберного хруста. И лезет руками тому под одежду, потому что одежда мешается. Это ведь не она греет Лио, а Гало, и Лио надо до этого самого Гало под ней добраться. Лио ёрзает так и сяк, стягивает с Гало футболку почти до груди, а потом замирает, оторопев. — И чего у тебя там между ног так мешается? — подаёт он, наконец, голос. Гало усмехается ему в волосы: — А тебе что, показать? — Спасибо, я и сам могу посмотреть. Он, конечно, может посмотреть, а может и потрогать. Второе даже лучше, потому что при таком варианте можно получить от прикосновения желаемое тепло. И Лио его получает, когда лезет юркой рукой Гало в пожарные панталоны. И находит там то, что так упорно тыкалось ему в задницу последние пять минут. Член у Гало прямой и крепкий, как и он сам, а ещё такой же горячий. Нет, ещё горячее. И Лио аж прокаляет изнутри от мысли о том, что это — из-за него. И что у него из-за Гало, вообще-то, тоже. И он чертовски благодарен, что Гало не открывает свой огромный рот по поводу того, что упирается ему в пупок. Гало вообще сейчас не до вопросов: от ласковых пальцев Лио он так расслабляется, что с грудным стоном откидывается назад, на диванную сидушку, и Лио это буквально не-на-ви-дит, потому что его опять лишают всего того тепла, в котором он нуждается. Но Лио наглеет очень быстро. Лио пододвигается ближе, почти ложится на Гало, спрашивает: — Меня лучше греть изнутри? Ну так грей. Тогда же согрел. «Тогда» — это в бою с Форсайтом, когда Гало вдохнул в Лио обратно его же огонь. Сделал ему искусственное дыхание. Но искусственным оно было раньше, зато теперь — естественное, когда их губы сами раскрываются друг другу, непринуждённо ложатся друг в друга, обмениваясь теплом и слюной. Жарко. Лио впервые за чёрт знает сколько времени ловит себя на мысли, что ему наконец-то жарко, что ему хочется стянуть с себя каждую деталь одежды и остаться совершенно голым. Хочется, но не получается, потому что его опережает Гало, стаскивающий с него за ремень плотно сидящие штаны и принимающийся за рубашку. Гало тоже хочет Лио совершенно голым. Гало хочет Лио. От этой мысли немеют ноги и плавится мозг. У обоих. У Гало есть совершенно неприличная привычка истекать слюной, когда он жрёт. Каким-то образом Лио от этого не тошнит. Каким-то образом для Лио это выглядит привлекательно-аппетитно. Каким-то образом Лио охота, чтобы Гало так жрал его. Жрал и тёк слюной. А Гало это как будто чует и голодными поцелуями спускается Лио на шею и ключицы. Пробует Лио зубами за яблочко кадыка — осторожно, будто бы чтобы убедиться, что он там вообще есть. Потом прикусывает косточку посильней и жадно гложет изгиб шеи, как пёс — любимую кость. Лио не знает, почему, но ему хочется за это отомстить. И он мстит, сжимая ледяными кончиками пальцев чужой пульсирующий пенис и потирая о свой. Только вот месть — обоюдоострый клинок, и у Лио скоро всё перед глазами плывёт банным паром. Разморённый, он тискает хер Гало голыми ягодицами, а Гало вдруг отрывается от его шеи, и Лио готов поклясться, что в жизни не представлял у него такой хитрющей лыбы. — Знаешь, а я ж по-всякому греть изнутри могу. Гало хрипит это ему в шею, вызывая пожар мурашек на светлой коже. Спрашивает разрешение, значит. Как вежливо и как на него непохоже. — Ну, грей. Как угодно грей, — скупо разрешает Лио, и только крупная дрожь выдаёт его истинный восторг. Слюна у Гало скользкая, но от непривычных размеров его члена задницу всё равно щиплет и жжёт. Раньше Лио назвал бы эту часть неприятной, теперь почти расстраивается, когда жжение сходит на нет. Ему нужен любой огонь, каждый огонёк, каждая искорка от Гало. Ему нужны огромные тёплые ладони ниже его собственной спины, жаркое дыхание рот в рот и волны жара от кожи к коже, бьющие так сильно, что уши закладывает. И чтобы у него всё это было, Лио прилегает к Гало вплотную и медленно, мучительно для обоих скользит вверх-вниз по его члену, затягиваясь очередным его поцелуем. Внутри его разливается сладкий соус чили, заполняя собой оставленную промаром пустоту. Лио хочет, чтобы так было всегда. Лио хочет не отпускать Гало и всегда зарываться носом в его эту дурацкую чёлку. Лио хочет Гало. И от ленивого трения их тел друг о друга рассыпаются неземные искры. С промаром было так же хорошо, так же тепло, но были и моменты, когда жар его становился невыносимым. Когда невозможно было держать огонь в себе. С Гало у Лио такой момент тоже наступает. Когда он докрасна натирает свой член о мокрый рельефный живот Гало. Когда каждый поцелуй превращается во влажный ожог. Когда раскалённый стержень пробивает тело Лио от живота до самого мозга. В этот самый момент его глаза широко открыты, а перед глазами — огонь промаров, пляшущие лилово-зелёные треугольники, мурашки Вселенной. И огонь вырывается на свободу. Заливает Гало живот, заполняет Лио доверху, бьёт в нём горячим ключом и вытекает назад по ногам неторопливыми каплями, когда Лио обессиленно валится рядом, цепляясь Гало за плечо. Они несколько минут молча считают вдохи кажущегося внезапно прохладным воздуха. Тишину нарушает, ожидаемо, Гало, потому что он просто сдохнет, если долго не будет чесать языком. — Ну что, как там твоя терморело… термоизоля… тьфу ты, блин, короче… Согрелся? — Согрелся, — честно подтверждает Лио. — Супер, теперь можно и по пиццуле! — Гало радостно вскакивает и бодро тащит свою неприкрытую пятую точку на кухню их небольшой квартиры-студии. — Ты только, это, если опять замёрзнешь, не молчи, понял?! — Конечно, не буду. Ты же теперь знаешь, как согреть меня изнутри. Гало оборачивается к нему с абсолютно пунцовым лицом, и Лио не может не прыснуть от смеха: ну что за уникум! Стоит посреди кухни с голой жопой, а краснеет от его слов. Вот всегда он такой удивительный. Где надо — потушит, где надо — согреет, но главное — ни за что не даст погаснуть. Лио Фотия думает, что с таким прометическим двигателем (и, по совместительству, обогревателем), как Гало, промар ему больше не нужен. Он улыбается тому, насколько ему тепло. А потом слышит с кухни: — Эй, Лио! Ты что, купил пиццу с ананасами?