Дора

      Мокро.       Синий снег падает с белого неба и оседает на жестких желтых щеках. Мерзло.       — Почему ты любишь меня?       Говорит она, а стыдно ему.       Четные недели — самые безобразные. Ливень не прекращается даже по ночам, а утром разражается гром.       Он не оставляет ее одну ни на минуту.       Со своей тахты она прислушивается к грохоту за окном. Ее лицо сверкает черными молниями. Гром — не то, чего она ждет.       Кто мало видел, много плачет. Она в жизни не видела дальше своего носа, но захлебывается слезами как минимум трижды за день.       Обивка тахты насквозь пропиталась влагой.       Где-то вдалеке оранжевый закат, а в другом мире горит жилой дом. Огонь перекидывается на соседние здания, и в городе пожар. Темные очертания желают друг другу никогда не меняться, и их пути расходятся.       Платок намокает быстрее, чем обивка дивана.       Сверху сыплется детский смех.       Топот пяток по ступеням.       «Поторапливайся, ужин стынет». Она больше не скажет этих слов.       — Почему он все еще жив?       Сын не виноват в том, что ему всего девять.       Он спрашивает себя, не забыла ли она имя сына. «Мой сын» и «мой мальчик» — так она зовет его последние месяцы.       Он бы хотел, чтобы она называла его Генри.       Силуэты ушли в закат, и ей нужен новый пейзаж.       — Я не против, что ты держишь меня на таблетках.       — Если я могу делать это с тобой, то и ты волен делать со мной что угодно.       — Ты не должен сдерживать свои эмоции, посмотри на меня.       Есть такой способ избегать, который весьма напоминает способ искать.       Он не понимает, но на следующий день привозит еще кассет. Лекарств в их доме нет уже три года.       Где-то вдали небо тоже расплакалось. Шум машин по асфальтированной дороге не отвлекает от дождя. Эти силуэты раскрашены, и она ликует.       Плачет оттого, что у нее аллергия на шерсть. И просит апельсинов.       Влажно.       Каждый новый всхлип дарит ей свободу, дает возможность дышать. Дышать слезами — это ли не удивительное изобретение нынешнего века?       Она никогда не интересовалась наукой, хотя сама не лишена изобретательности.       Он никогда не был против ее маленьких странностей. Только не любил ее увлечения уродливыми словами вроде «сюрреализм».       — Почему ты так добр ко мне?       Пол усыпан пустыми коробками из-под краски. Он бы оплатил ее поход в салон, но она не выходит из дома. Блондинкой ей больше быть не хочется.       Когда он стрижет ее, она закрывает глаза и сжимает зубы. Он просит ее не дергаться. Она любит танцевать и делает музыку громче.       — Скрипка звучит довольно органично. Я бы немного изменила ритм, сделала его более четким. У мелодии неясная структура, я даже не уверена, что она есть. Почему без ритма воспринимать музыку так сложно?       Она любит танцевать.       Сыро.       — Сокрушайтесь, плачьте и рыдайте.       Петь она тоже любит.       Топот пяток по ступеням. Она отправила ребенка обратно наверх.       Он не уверен, знает ли она сама, что ей нужно от сына. Если бы его совета спросили, он бы порекомендовал вспомнить его имя.       Она не спрашивает.       — Почему ты все еще терпишь меня?       Он не понимает. Человек всегда бывает в чем-то немножко виноват. Как бы ей того не хотелось, он не чувствует себя виновным в ее состоянии. Но передвигает ее тахту ближе к окну.       — Почему я не могу посмотреть на себя со стороны?       Он беспрекословно двигает зеркало ближе к тахте.       Она мечется, не знает, в какое зеркало посмотреть первым.       Оконное стекло бомбардируют дождевые капли. Только они.       Воздух пропитывается ее разочарованием. Он все еще не чувствует себя виноватым. Если бы он знал о ее нежелании быть собой, она бы собой не стала. Но на ее безымянном пальце кольцо.       Зеркало не помогает, а ему она не верит. Она любит задавать ему вопросы, потому что после каждого он приносит ей новую кассету. И новый платок.       — Вот теперь, кажется, я не заплакана.       Она хочет выйти.       Ее желтое лицо нуждается в пластике. Она восторженно улыбается мокрым ртом, когда показывает ему фотографии орлиных носов. Цвета размываются и там, где касаются ее пальцы, появляются белые пятна.       В квартире дождливо.       Тахта завалена тряпьем. Мокрые насквозь соленые салфетки и окровавленные перчатки. Он отказался целовать их.       Она улыбалась, когда плакала в очередной платок.       Блаженны плачущие, ибо они утешатся.       Он сомневается в возможности утешить ее, но поддерживает ее за руку, когда она переступает порог. Нащупывает бумажник в кармане.       Красная широкополая шляпа осталась дома, и она вздрагивает, когда на ее свежевыкрашенные темные волосы капает.       Она тянется в карман пальто, проверить, на месте ли сухой платок. Сминает мокрые фотокарточки.       Она надеется, что хирург совершит ошибку.