Благими намерениями

Благие намерения ведут в Бездну. Это Дестер Инделейн знал точно. Ведь примером тому был он сам — расходный материал нового миропорядка, что придёт на Фаэрун вместе с пробуждением той, кому он служит. Только он этого уже не увидит — его сметут вместе с прочими пешками. Слишком ретиво взялась за дело четвёрка героев, посланных леди Арибет де Тильмаранд на поиски уотердипских существ. Лже-хельмит поморщился. Эти авантюристы были как зуб, который болел, взывал, чтобы его вырвали, но крепко держался в раскуроченной челюсти корнями. И каждая попытка его удалить вела лишь к новой кровопотере. С завидной регулярностью на стол Фентика Мосса, уполномоченного вести расследование по всему, связанному с распространением чумы, шлёпались письма, перехваченные новоявленными героями у его людей. Непростительная небрежность. Дестер словно воочию видел, как петля, затягивающаяся на его шее, с каждым днём становится всё туже. Даже задумался — а петля ли ему грозит в случае чего? Или палачи Нашера испробуют на нём весь арсенал пыточных приспособлений? Мораг, госпожа, которой он присягнул, пока ещё спит. Но даже если бы и нет — кому он нужен? Своё дело он уже сделал — из окна его кельи при храме Тира Справедливого отлично видна повисшая над Невервинтером дымная завеса. Его люди трудились денно и нощно, благословляя весь этот город. Во славу госпожи Мораг. Он задумался, вспомнив о том, кто работал с ним бок о бок. Чьи благословления воистину являлись таковыми. Подумать только — Фентик Мосс в самом деле был исполнен веры. Не в Тира — хотя, разумеется, она присутствовала. Нет, главной была его вера в окружающих — в то, что каждый, от высокого лорда до последнего карманника, достоин доверия, может подняться и перемениться. Отыскать в себе источник внутреннего света и силы. Дестер Инделейн, за долгие годы повидавший всякого, с таким столкнулся впервые. Возможно, дело было в молодости этого священника — лишь раз в жизни бывает этот период безграничной веры в хорошее. В людей, в себя. На смену ему приходит обычно усталая обречённость, ломающая крылья молодых и доверчивых. Был ли он и сам когда-то таким? Дестер уже не помнил. Но не мог не замечать этой благодати в его глазах, в каждом жесте, призванном успокоить страждущих, что неостановимым потоком текли к дверям храма Тира. И всем Фентик Мосс будто пытался передать часть своей уверенности, хотя на чём она зиждилась, для Дестера было неразрешимой загадкой. На вере в бога? На вере в свои силы? Он походил на прекрасную статую, когда стоял в храме, творя молитву. В нём чувствовалось что-то, чего Дестер не смог бы постичь никогда. Эти искренность и чистота. Они завораживали. И царапали — неявно, но всё же раздражающе. — Дестер, великое счастье для всех нас! Марек и его спутники нашли последний компонент — в поместье Мелданена. Он хотел приготовить лекарство сам, продавать его — и это в то время, как многие лишились последнего... Голос священника звонко раздавался под высокими сводами храма — Фентик негодовал на людскую (в данном случае — эльфийскую) подлость, а Дестер слушал его, сухо усмехаясь. Наивное дитя, ужасающееся каждой встреченной подлости. Ещё не осознавшее, что исключение в этом мире не Медланен и ему подобные — а он сам. Арибет — та поняла давно. И новоявленный герой Невервинтера, собачившийся с Дестером при каждой встрече. Лишь Фентик упорно отстаивал его, серьёзно ссорясь с Арибет, — да, даже его любовь не была дороже веры. Время было на исходе. Завтра вере Фентика Мосса суждено пошатнуться необратимо. Дестер жёг документы — завтра его здесь не будет. Где — зависит от того, всё ли сработает как нужно. Его люди были наготове. И последний штрих к тому представлению, что развернётся завтра, Дестер добавит сегодня. — О, я буду рад помочь. Арибет... На точёное лицо священника легла тень, сделав его живее, — обычно он был слишком безупречен. Дестер притронулся к рукаву его сутаны. — Не стоит сейчас говорить о леди Тильмаранд. Признаю — у нас были разногласия. Но как только всё закончится — она поймёт. Зелёные глаза Фентика просияли улыбкой. — Конечно, Дестер. Все поймут, как ошибались насчёт тебя. Хельмит улыбнулся. Без сомнения. Последний удар измученному городу он нанесёт завтра. Первый удар праведности Фентика Мосса — сейчас. Тут не было ничего личного — или же наоборот, слишком много. Хотелось, чтобы его вера в порядочность людскую лопнула как мыльный пузырь. Дестер рассчитал всё до секунды. Завтра, когда он исчезнет в портале, ведущем в Твердыню Хельма, Фентик Мосс вспомнит этот вечер. Последний вечер со своим другом Дестером Инделейном. Время перевалило за полночь — Фентик не отказался помочь ему разобраться с делами. Однако — ох, молодость! — нетерпеливо бросал взгляд на клепсидру. Наверное, договорился о встрече с Арибет. И Дестер, усмехаясь про себя, тянул время до последнего, представляя, как Арибет, накрыв стол на двоих и переодевшись в домашнее платье, ждёт его. Сначала терпеливо, потом раздражаясь с каждой истёкшей минутой. Интересно, сбросит ли она ужин со стола? В любом случае, пропасть между голубками вырастет ещё больше. Когда, наконец, далее тянуть стало невозможно, Дестер объявил о том, что работа сделана. Фентик вскочил с такой поспешностью, что чуть не опрокинул светильник. — Постой! Тебя, наверное, ждёт Арибет... При этих словах Фентик занервничал, и Дестер снова утаил усмешку — такая мелочь, когда в эти месяцы приходилось таить куда большее. — Но я думаю, мы можем позволить себе немного выпить за завтрашний триумф. Он протянул Фентику бокал вина — не какие-то глиняные кружки. Нет, это был самый лучший хрусталь — ещё одна насмешка над ожиданиями сегодняшнего вечера. У леди Арибет, наверное, красовалось на столе нечто подобное. И, возможно, после ужина они планировали что-то особенное. А может, и нет. Фентик Мосс выглядел слишком чистым и неискушённым для такого. На миг Дестер почувствовал сожаление. И этот ведь был один из лучших встреченных им существ. Фентик благодарно кивнул, отпивая. — За завтрашний день. За конец чумы. «Нет же. То лишь начало». Дестер пригубил, наблюдая, как Фентик, ещё минуту назад порывавшийся уйти, пошатнулся. Зелье начало действовать. — Дестер, я... Приложив руки к вискам, он рухнул в кресло. Дестер неторопливо подошёл, помахал перед его глазами. Фентик моргал, по его лбу струился пот. Зелье было очень дорогим, но оно того стоило. Обычно его покупали богатые извращенцы, желавшие найти себе живую куклу. Жертва двигалась, подчиняясь всем желаниям похитителя, и ничего не помнила впоследствии. Или помнила — вся соль была в дозировке. Дестер особенно тщательно проследил за этим. Он взял священника за руку и повёл. Туда, где, мягко подсвеченный, мерцал алтарь Тира Справедливого. Сам он тоже выпил зелье, но иного рода. И оно тоже пользовалось успехом у богатых извращенцев. Он не думал, что его собственное тело сработало бы как надо — во-первых, он был стар и плотские желания давно оставили его. Во-вторых, это был ритуал. Почти как тот, что на рассвете — всего через несколько часов — должен состояться в замке Невер. Дестер с каким-то даже научным интересом наблюдал, как наливается кровью его сморщенный член. Тело Фентика, оголённое ниже спины, белело на алтаре — как подношение, как первый невинный голубь, чьей крови суждено пролиться на эту истерзанную болезнью землю. «А ведь он был из лучших», — подумал Дестер и положил руки на бёдра священника. Крик Фентика был похож на огонёк свечи, гаснущей под порывом сильного ветра. Ветра, что сметёт всё. Перекроит привычную действительность. А они оба — лишь муравьи, попавшие под колесо судьбы. Закончив, Дестер аккуратно обтёр с ног Фентика кровь и семя. До поры до времени — которое наступит уже так скоро — пусть даже не догадывается. Он поднёс к его пересохшим губам кубок с прохладной водой. — Ты задремал в моей келье. Иди домой, мой мальчик. Завтра — великий и тяжёлый день... для всех нас. Фентик улыбнулся смазанно и, кивнув, побрёл прочь. Дестер надеялся, что он не свалится по дороге. Свежий воздух должен привести его в чувство. Ровно настолько, чтобы завтра Дестер Инделейн в последний раз увидел ясный свет его улыбки. Перед тем, как оба шагнут в Бездну, дорогу к которой вымостили оба — один своей убеждённостью в мерзости людской натуры, второй — своей неискоренимой верой в её доброту.