Душа статуи

— Долго же до вас добираться, — раздался голос, низкий и густой, принадлежащий, кажется человеку дородному, лет пятидесяти. — Да, путь до нас не близкий, — вежливо согласился Рауль, пропуская гостя в дом, улыбаясь и, касаясь рукой стены, — проходите в комнату в конце коридора, она открыта. И, если возможно, не обращайте внимания на бардак. К сожалению, я так и не смог прибраться. Не могу привыкнуть, что совсем ничего не вижу. — Не беспокойтесь, ради Бога! — судя по тяжелым шагам, гость, доктор философии и медицины Артуа Кревеа, был уже в коридоре.       Рауль горестно вздохнул. Сам он ходил наощупь, едва различая свет и темноту. И никак не мог приспособиться. Домашние дела не давались: не получалось ни готовить, ни убирать. Жил он один. Еще полгода назад Рауль считал, что до тридцати лет не стоит и думать о женитьбе, да и тратить время на друзей не особенно хотелось. А теперь, когда он стремительно начал слепнуть, выяснилось, что и помочь ему некому.       Касаясь кончиками пальцев стены, он добрался до комнаты. Ещё пара шагов — касание боком старого дубового стола… И вот он уже возле дивана. Интересно, на улице солнечно или пасмурно? Он совершенно ничего не видел, даже квадрат окна, а ведь ещё неделю назад ориентировался по нему.       Раздался скрип пружин, и Рауль догадался, что гость сел в старое кресло, обитое зеленым плюшем. — У вас красивые места. — Красивые, — кивнул парень, — мне всегда нравилась здешняя природа.       Деревенька Аксен, где жил Рауль, находилась в Бургундии и была знакома разве что картографам. Про такие места чаше всего говорят — «несусветная глушь», однако парень любил эти земли, хорошо знакомые с детства. Он считал мягкую бархатистую зелень окрестных лугов удивительной и чарующей. А что уж говорить о развалинах заброшенного средневекового аббатства, окрашиваемого под вечер закатом в зловещее багровое? Жаль, что теперь он это всё не видел.       Рауля не влекли большие города с их яркими вывесками, не волновали большие заработки. Спокойствие деревенского уклада соответствовало его тихому созерцательному нраву и замечательно подходило для единственного и главного увлечения, которому юноша готов был всецело отдаться — скульптуре.       Изящество камней влекло к себе Рауля с раннего детства. Смотреть на них и видеть скрытые узоры, пробегающие жилками по поверхности, было восхитительно. Касаясь рукой любого камня, парень чувствовал его особенность, присущую только ему самобытность. И Рауль точно знал, как можно высвободить её с помощью огранки. С двенадцати лет, когда в его руках впервые оказались долото, стамеска и мыльный камень, ничто ему не доставляло столько удовольствия. Аккуратными сколами и нежными резами юноша извлекал из камня сокрытую в нём тайну. Обретая законченную форму, скульптурная фигурка получала свою историю и имя. Жанетта и Николя, Сезар и Анабелла — мужчины и женщины, старики и дети. Названия приходили интуитивно, их не приходилось придумывать. Рауль всегда точно знал, какой фигурке принадлежит какое имя, не понимал только откуда исходит его знание. Но это и не имело значения. Как не имели большого значения знакомые, родственники, друзья. Всё, кроме творчества, переставало иметь ценность. — Перед тем как мы начнём, я должен предупредить, что последствия могут быть негативными и серьезными, — участливый голос гостя вырвал Рауля из дымки воспоминаний. — Это неважно! Я говорил, что не отступлюсь, Артуа. Я готов на всё. — Вмешательство в разум может быть очень опасно, — не преминул в тысячный раз уточнить доктор, — результат не гарантирован, способность видеть может и не вернуться. Предлагаемый мной гипноз много глубже обычного, затрагивающий самые глубины сознания. Никогда не знаешь, что может пойти не так, а опыта подобных исследований пока крайне мало. Побочные эффекты непредсказуемы, вы можете потерять память или вовсе лишиться рассудка. Заработать шизофрению, обзавестись манией.       Манией? Рауль едва сдержал кривую улыбку. Нашли чем пугать. Юноша и сам не был до конца уверен, что нормален. Большинство знакомых считали его несколько странным, потому что он по-особому видел некоторые вещи, не так, как остальные.       А ещё Рауль был уверен, что в каждой из законченных статуэток кроется частичка вложенной туда души. Временами ему казалось, что фигурки разговаривают с ним. Он не мог разобрать произносимый ими шёпот, но чувствовал беспросветную глубокую грусть. Они чего-то хотели, о чём-то просили, даже умоляли.       Иногда Раулю казалось, что он понимает, о чём просят его творения — остановиться, прервать работу. Но это было слишком нелогично и нелепо, чтобы всерьёз воспринимать такую чушь. Ведь они должны были хотеть другого, они обязаны были желать своего появления на свет, ведь именно в этом заключался весь смысл его труда!       Рауль продолжал вырезать и вырезать всё новые фигурки, тратя бесконечные ночные часы в своей переделанной под мастерскую комнате. Он увлекся своим занятием настолько страстно, что не заметил, как зрение его стало падать. Поначалу он почти не придал этому значения. Решил, что просто переутомил глаза.       Однако отдых не помогал, как и дополнительное освещение. Юноша продолжал слепнуть. Зрение ухудшалось непрерывно, медленно, безнадёжно. Обращения в больницы и обследования в клиниках не помогали. Врачи лишь недоумённо разводили руками, не давая внятных ответов.       По всем признакам Рауль должен был нормально видеть, но не видел. Работу в фирме, занимающуюся ландшафтным дизайном пришлось оставить, что лишило парня его невеликого заработка. Оставшиеся средства стремительно таяли, уходя на ничего не дающие осмотры и бесполезное лечение.       И когда он совсем отчаялся отыскать спасение, кто-то ему посоветовал доктора медицины и философии Артуа Кревеа, прославившегося скандальными публикациями и сомнительными теориями: лечение болезней под гипнозом, проникновение в прошлое путём исследования родовой памяти, заложенной в ДНК, общение с вселенским разумом. Такие методы создали ему репутацию мошенника и шарлатана, отпугнувшую от него солидных спонсоров и состоятельную клиентуру. Вот и оставалось Артуа довольствоваться случайными подработками и экзотическими пациентами. — Я досчитаю медленно до пяти, — предупредил доктор, — а вы представляете себе море или реку. Большую такую, широкую… Представили? Раз…       Перед глазами и правда промелькнула пойма разлившегося по весне во всю ширь Арона. — Два, три, четыре…       Сознание медленно уплывало, покачивая бортами утлой деревянной лодки. — Пять, — свет в глазах потух, погружая парня в блаженное ничто.       Когда туман рассеялся, Рауль обнаружил себя на краю обрыва. Внизу блестела синяя лента реки, раскинувшиеся поля слепили яркой зеленью, а воздух казался необыкновенно чистым, даже острым, с легкими примесями дыма и запахом мокрой земли. Весна… Но какая к черту весна, если на дворе июль? И все-таки это было так похоже на весну.       Рауль смотрел на залитую солнцем долину, узнавал и не узнавал ее. Откуда столько деревьев? Их же не было. Но главное… Он и сам не сразу понял, как такое вышло, но он прозрел! Давно он не видел мир так: идеально, четко. Неужели доктор его вылечил? Или это сон? Очередной сон?       Рауль понимал где находится: за его спиной развалины монастыря. Одинокие своды, полуразрушенные арки, пара стен… Двадцать лет назад он играл здесь ребенком, в юности приходил посидеть камнях в одиночестве, подумать, да и сейчас его отчего-то тянуло к руинам. И вот он опять здесь. Стоит повернуться, и Рауль увидит привычную картину. Но он не шевелился, а на душе отчего-то было очень тревожно.       Голоса. Он слышал голоса за спиной и странные звуки. Ветер с равнины поднялся к краю обрыва, подул в лицо, и в этот момент совсем рядом раздался колокольный звон. Не веря себе, Рауль в ужасе повернулся. Развалин монастыря не было. Парень стоял на обширной площадке, а дальше простирались ровные каменные стены, за которыми виднелась готическая церковь и аскетичные хозяйственные постройки. И снова удар в колокол. Сердце забилось сильнее. Кажется, оно готово было выпрыгнуть. Где он? Что это за чудной сон, настолько похожий на правду?       Рауль сделал шаг и обнаружил, что одет в длинную юбку, а еще отчего-то правая нога слегка прихрамывала, хоть и не болела. Это вызвало оцепенение. Парень вытянул руки перед собой, рассматривая. И это были не его руки. Ужас сжал горло.       Во сне не бывает страшно превращаться в других людей, менять фигуру, вес, рост, а иногда и пол, только сейчас… Сейчас он был уверен, что это не может быть обычным сном. Слишком настоящими были звуки, запахи, ощущения. Куда его забросило? В какой мир? В какие времена?       Он простоял несколько минут, не решаясь сделать и шагу, в надежде, что видение окажется миражом и растает. Однако, мир не собирался возвращаться к прежнему виду. Ничего не оставалось, как заставить себя обойти стену в поисках хоть одной живой души. Но о чем спрашивать, если он больше не он, не Рауль? А если не Рауль, то кто тогда вообще? — Падре! — к парню спешил пожилой тучный монах, одетый в сутану, сотканную, кажется, из мешковины, подвязанный верёвочным опояском. Францисканец? Но с чего столь странное обращение — «падре»? Так именуют аббатов! Но он же не…       Рауль стоял, не шевелясь, чувствуя, как жуткая догадка, подобно змее, холодными кольцами сдавливает грудь, пробуждая чуждые ему воспоминания. — Брат, ты помешал мне в моем молитвенном бдении, и если сделал это без серьёзной причины, оставь меня! — Рауль и сам не понял, откуда ему пришло в голову так ответить, но уловка подействовала: монах склонил голову и, сжавшись, поспешил восвояси, а Рауль не спеша последовал за ним.       Теперь он смутно узнавал это место. На него снизошло странное наваждение: вдруг стало очевидно и понятно, что там дальше расположена арка — вход на территорию монастыря. Несколько десятков шагов подтвердили, что всё так и есть, никакой ошибки. А перед мысленным взором уже представал приличных размеров огород с примкнувшими к нему виноградниками.       Францисканцы — один из немногих орденов, где стремление к знаниям и грамотности едва ли не приравнивается к гордыни и ереси. Здесь не переписывают книги, не хранят библиотеки. Зато обрабатывают землю, выращивают капусту и бобы, а ещё делают вино.       В памяти Рауля воскресали вещи, о которых он не знал, не мог знать. Вот там, возле куста роз — скамейка, и на неё разрешено садиться только аббату. Подле неё работает брат Жак, а дальше — брат Пьер. А ещё скоро конец рабочего часа, а в церкви… Рауль нахмурился. Он вспоминал не всё. Его преследовало ощущение, что он забыл некую важную часть своей жизни. Точнее, жизни падре. Из какой это области, про что — не понимал даже близко, и лишь одно знал точно: будто то, о чем он никак не мог вспомнить, пахло сладковатым запахом смерти.       Перекрестившись, Рауль зашёл в церковь. И как только его глаза привыкли к темноте, он ахнул: вдоль стены стояли статуи. Это были творения удивительной красоты. Будто живые люди, они застыли в изящных позах, чувственные, красивые. Ангелы, Дева Мария, Христос, апостолы. Рауль приблизился к одной из статуй, не в силах оторвать взгляда. Хотелось упасть на колени перед каждой из них. И как только можно сотворить такое чудо? Какой дар должен быть у скульптора?       Рауль протянул руку, чтобы убедиться, что ему это всё не кажется. И лишь коснулся гладкой поверхности, как память услужливо воскресила то, чего он никогда не хотел бы знать. Он вспомнил, как в единственной комнате монастыря, где есть дверь, он погружал в чан со странной мутной жидкостью тело красивой девушки. Обнажённая, светловолосая, с синяками на бледной шее, она была похожа на святую, на ангела и на деву Марию одновременно. Прекрасная, чистая. Девственница. Обязательное условие, потому что он не позволит осквернять храм приспешницами дьявола! Он ненавидел женщин, этот сладкий яд, который травит, вызывает безумие и страдание. Красота — это только для Бога. И больше ни для кого.       Пускай не сразу, но аббат понял, как надо поступать с теми, на котого не взглянешь без жара, разливающегося по жилам. Как поставить дар Дьявола на службу Бога. Но кто это сделает? Кто принесет свою душу в жертву ради ближних своя? Справиться мог только он.       Рауль смотрел на статуи, цепенея от ужаса. Он находился в теле преступника, убийцы. Аббат, падре, брат Филипп… Дьявол. Съехавший с катушек маньяк.       Нет, не может быть. Как такое может оказаться правдой?       Голова кружилась. Его загипнотизировали, этого всего нет, это дурной сон. Вернуться бы обратно, пусть слепым, больным, каким угодно!       Но внутри с каждой минутой просыпалось осознания себя, и совсем не как Рауля. Что-то предельно тёмное поднималось со дна души — вожделение, упоение властью, восторг.       Прекрасная дева, раскинувшая руки в застывшем объятии, каменная снаружи, заточённая, пустыми глазницами смотрела на своды церкви. Он, не дыша, любовался ею, затем приблизился к следующей. И вспомнил красивую черноволосую девушку, с глазами как у лани. Такую же чистую, непорочную. Он обрезал её кудри и превратил в ангела. Набросил ткань, чтобы спрятать совсем крошечную, подростковую грудь. Глядя на этого ангела, плоть наливалась желанием. Крылья… Крылья — это особенная работа. С ангелами всегда немного сложнее. Приходилось убивать лебедей. Но только их крылья идеально сочетались с прекрасными девушками.       Рауль приземлился на лавку и положил голову себе на руки. Чужие воспоминания слоями накрывали его, как покрывала, одно за другим, и в какой-то момент ему показалось что он уже не помнит, кто он на самом деле. Зато помнит от начала и до конца жизнь падре. Уловки, которыми пользовался аббат, тоже воскресали в голове, как что-то естественное.       Рауль видел, как покупает у торговцев кости святых и блаженных, как убеждает монахов, что вкладывает мощи в прекрасные статуи — самый лучший футляр. Как рассказывает о том, что с помощью провидения божьего сам творит эти изваяния из камня. И как неграмотные монахи верят, потому что не знают, бывает ли иначе. Падре для них — бывших крестьян, детей мелких торговцев, бродяг — непререкаемый авторитет. Он грамотный, единственный в монастыре. А ещё он болен. Он сумасшедший маньяк.       Рауль поднял голову, изо всех сил стараясь удержать в памяти свои собственные воспоминания, не думать о том, как его руки сжимаются на горле красивой рыжеволосой девушки. Одетая в куцее платье с вышивкой, она царапала его руки, изо всех сил сопротивляясь. По щекам текли слезы отчаяния. Почему Филипп не остановился?       Рауль знал ответ. Падре получал удовольствия от того, что душил своих жертв. Удовольствие сродни сексуальному. А когда девушка безвольно замирала, он долго, долго её разглядывал, чтобы потом начать колдовать над телом. Непростая это работа — создать из человека статую. Но у него получалось.       Огромный чан, где вываривали тела наиболее благочестивых монахов, чтобы потом по костям распродавать скелеты в соседние монастыри, лет десять пустовал. Падре смотрел на него с досадой: поизмельчал народ, стал дикий, глупый, наивный. Ни мудрости, ни благости. Нет старцев, да и где взять их? Негоже было оставлять замечательный предмет без дела. Вот падре и стал использовать чан по своему усмотрению.       Рауль задумался. Так где же этот чан? В подвале церкви, там есть комната. И единственный ключ от двери у него в кармане. Но пустует ли чан? Рауль сглотнул. Страх и предвкушение переплелись в нём. Не пустует. Уже сутки как не пустует. Взяв в руку едва горящий факел, Рауль отправился по каменной лестнице вниз, не зная, зачем идёт туда. Убедиться, что он не спятил? Так он спятил, в любом случае спятил. Но если чан окажется пустым, может, и статуи настоящие, каменные? Рауль побежал быстрее. А может, он просто скоро проснется? Это было бы прекрасно.       Когда Рауль открыл дверь комнаты, ему в нос пахнуло погребом и чем-то ещё, сладковатым и резким. Он не мог понять природу этого запаха. Факел коптил, едва давая какой-либо свет. И как монахи могли поверить, что в этой крошечной комнате без окон можно работать скульптору? Откуда такая наивность?       Чан стоял возле самой стены. Рауль замер на мгновение, затем сделал пару шагов, едва не споткнувшись о мантию, и заглянул внутрь. В мутной жидкости что-то плавало. Он опустил руку и, нащупав это что-то, напоминающее волосы, потянул вверх. Самые страшные ожидания оправдались: это был труп девушки. От ужаса Рауль одёрнул руку, и, открыв рот, попытался закричать. Однако из горла послышался только хрип. Отвращение к трупу, к поступку падре вызвало приступ тошноты. Желудок скрутило, так что Рауль прижался к стене и, запрокинув голову, сполз на земляной пол.       «Сумасшедший» — билось в голове, — «безумец, и как его никто не остановил?».        Неожиданно его накрыла настоящая волна возбуждения и полного довольства собой, торжества. Как будто он одержал очередную победу. Становилось очевидно: Филипп по-прежнему сидел в теле аббата, тесня Рауля. Возникло желание поправить тело в чане, перевернуть. И следом возникало знание, что через трое суток раствор надо поменять, а потом придать телу нужную позу. На это нужно время и знания. От мысли, что столько времени он будет проводить с телом красивой девушки, внутри разливалось приятное тепло. Трогать, нежно переворачивать, пока оно будет постепенно застывать, твердея. Пока не превратится в статую. Прекрасную, чувственную, что будет стоять вечно!       От этих мыслей Рауль и не заметил, как вовсю заулыбался. Да, эта девушка будет куда красивее тех статуэток, что он делал в своей прошлой жизни! Невольно вспомнилась одна из них: Мария Магдалина. Большегрудая, с нежным лицом, символ чистоты и порока. Он ведь вырезал именно эту девушку, ту, что сейчас плавает в чане! Только статуэтка смотрелась куда более блекло — в ней не было души! А теперь душа точно будет.       Рауль весело рассмеялся. Его вдруг начало устраивать, что он будет делать с очередной жертвой Филиппа. Он, наконец, станет великим скульптором! Самым лучшим!       Рауль поднялся с пола, взял валяющийся на полу факел и, оставив распахнутой дверь, отправился наверх, в церковь. Он шёл, как пьяный. Волнующее упоение моментом топило остатки разума, но те ещё пытались сопротивляться. Юноша внезапно понял, что у него осталось совсем мало времени: от его адекватности осталось всего ничего. Перед глазами мелькали картины того, как он заманивал красивых девушек в монастырь, ночью, под предлогом дать овощей. Жертва, согласно договоренности, должна была отдаться… Но теряла в итоге немного больше — свою жизнь. Потому что не была чиста!       Рауль вышел из церкви и, щурясь от лучей солнечного света, направился к обрыву. Они не были чистыми. Они были голодными. Ими двигала нищета.       Голова закружилась. Рауль подошел к обрыву, вся его сущность требовала вернуться в подвал, перевернуть в чане девушку, коснуться её руками… А ведь можно сотворить ещё столько статуй! Сколько красивых, нищих крестьянок за качан капусты готовы на что угодно! Дыхание перехватило от возможностей. Ведь его ещё никто не поймал!       Рауль провёл ладонями по лицу, затем развел руки в стороны и сделал шаг вперёд, в пропасть.       Он ожидал, что будет больно. Но нет. Открыл глаза и увидел себя в собственной комнате у себя дома, в таком родном современном мире. Рядом сидел врач, с добрым, но обеспокоенным лицом. Рауль огляделся: — Я жив? — Да, — Артуа коснулся пальцами переносицы, поправляя очки, — честно, я не ожидал, что вы так глубоко уйдете в себя… Думаю, вы коснулись самых архаичных слоев вашей памяти. Задели те струны души, до которых невозможно дотянуться в нормальном состоянии…       Врач говорил что-то ещё, но Рауль не слышал. Он смотрел на картины на стенах, на паутину в самом углу комнаты, на шторы с рисунками цветов. Он видел! Он всё видел! Затем его взгляд упал на статуэтки в углу комнаты. — А вот это я уничтожу, — прошептал Рауль, но, скорее себе, а не доктору.