Wake me up inside

Найн всегда выныривает из сна, как тонущий из воды: резко, внезапно, хватая горящими лёгкими воздух, закрывая лицо дрожащими руками, его трясёт так, что второй этаж кровати ходит ходуном, с онемевших холодных губ почти срывается вскрик, который удаётся задушить в зародыше. Виски гудят непрерывным низким звоном, заставляя жмуриться и кусать губы, этот звон отдаётся во всём теле, скручивает мышцы судорогой, застилает глаза темнотой, в которой мелькают яркие пятна. Голоса, голоса, десятки голосов, визжащий писк приборов, сухие цифры, чей-то плач, чей-то пронзительный крик, кровавый кашель, рвущий грудь. Найн заставляет себя дышать. Вдох - выдох. Вдох - выдох. Кадры кошмаров слишком реальные, он уже не может понять, что из этого воспоминания, а что лишь игра воображения, наложившаяся на постоянную тревогу. В голове слишком много всего, сплошная каша из мутных обрывков памяти. Был ли тот мужчина в белом халате, с равнодушием в глазах вонзавший ему в вены бесконечные иглы? Была ли девочка, что вечно забивалась в угол и обнимала колени, не желая выходить? Были ли тощие детские тела, накрытые плотной белой тканью? Было ли это ощущение бесконечного одиночества? Одно известно точно: боль была. Она и сейчас живёт где-то внутри, выбирается, скалясь, на поверхность, скребёт нервы и рёбра своими острыми когтями, вгоняет клыки в кожу, а затем уходит на дно, а после неё остаются кровоточащие шрамы и иссечённая осколками загубленного детства душа. Кровать громко скрипит, подрагивает, принимая на себя дополнительный вес, и Найн видит, как на одеяло, сминая грубую сероватую ткань, ложатся ладони. Он поднимает голову, морщась от звона, не желающего никак оставить в покое, щурится, потому что не хочет тянуться за очками. Твелв смотрит на него молча, без своей обычной широкой улыбки, и его волосы в свете фонарей кажутся выбеленными, глаза - глубоко запавшими. Найн не собирается врать, что ему не нужна помощь, потому что знает - не поверит. Вместо этого он откидывается на подушку и слушает, как Твелв возится под боком, как пытается улечься так, чтобы узкая кровать вместила обоих подростков. В детстве получалось, а затем всегда следовало наказание, потому что сближаться было строго запрещено. Найн ещё помнит удары током, от которых содрогалось и горело всё тело, никогда не настолько сильные, чтобы повредить ценный образец, но всегда ощутимые, помнит, как засыпал в обнимку с другом и после получал новое наказание. Звон постепенно уходит, позволяя различить тихое мерное дыхание Твелва, рука которого касается холодной ладони. Они оба не произносят ни слова, Найн дышит чуть чаще, чем его товарищ, и постепенно расслабляется, позволяет себе отпустить вечно сжатую в готовности пружину, которую сам завёл давным-давно и поклялся не отпускать, пока дело не будет сделано. До цели совсем немного. Нужно только потерпеть. Почти собранная бомба подмигивает из угла комнаты зелёным огоньком, и это тоже странным образом успокаивает. Кошмар вымывается из памяти, остаётся тёмным липким пятном где-то в дальнем углу сознания, стоит сжать ладонь крепче, повернуться на бок и зарыться носом в кудрявые волосы, пропахшие дымом. Найн чувствует этот горький аромат их сгоревшей жизни везде, но когда он смешивается с другими запахами, становится полегче. Твелв пахнет чем-то привычным, домашним, губы у него тёплые, как и руки, медленно оглаживающие бледную щёку, как и дыхание, что оседает в уголке рта. У них странные отношения, ближе, чем дружеские, теснее, чем партнёрские, прошедшие горький вкус лекарств, жар огня, пожирающего лаборатории, кровь на ободранных коленях, голодные ночи; Найн уже не может воспринимать их по отдельности, лишь как единое целое, как организм, работающий правильно и отлаженно. В полузакрытых глазах Твелва, в его улыбке, приподнявшей края губ, он видит то же самое. И целует, приподнявшись на локте, касается этой улыбки почти отчаянно, будто хочет себе частичку этой жизнерадостности и веры в лучшее. Хоть немного человечности, потому что его собственную давно выжгли. Твелв шепчет что-то, гладит тёмные спутанные волосы, играется с кончиками прядей, и каждое его прикосновение отгоняет страх всё дальше и дальше, заставляя побледнеть, превратиться в полуразмытую картинку. И когда Найн засыпает, чувствуя, как их сердца бьются в унисон напротив друг друга, ему не снятся кошмары. Лишь густая вязкая темнота.