Когда все дороги ведут в никуда - настала пора возвращаться домой

Короче говоря, план сочельника сложился сам собой. Он был надежным, как швейцарские часы, и коротким, как алфавит папуасов в какой-нибудь стране третьего мира. Заключался в следующем: весь уик-энд безвылазно сидеть дома, смотреть ремейки лент семидесятых, жрать фаршированную индейку и разнуздываться на свежекупленной медвежьей шкуре у камина. А ну и славить Иисуса Христа, конечно. Именинник все-таки, да еще и с мировым батей, которому Ричи периодически говорил спасибо за возвращение Эдди из бессознания. Беверли с Беном сказали, что все понимают и ждут на Новый Год в свое нью-йоркское гнездышко. Майк скинул трогательное сообщение в Вотсап о том, как важно следовать мечтам, и пожелал приятного отдыха. Билл прислал стикер ехидной рожи с припиской, что если они соскучатся по Ричи, то включат МТВ на быстрой перемотке, а если по Эдди — то вызовут клининговую бригаду. Его хватило на пять минут, через которые он вдогонку отправил смску, как сильно их любит, гордится и вообще. Эдди в ответ натыкал ему кучу разноцветных сердечек. Ричи чуть не словил эпилептический припадок, когда случайно увидел эту пульсирующую красоту на экране эддиевого смартфона. В целом никому ничего объяснять не пришлось. Даже знакомым, коллегам, привыкшим к Тозиеру, болтавшемуся как плот из говна и палок в открытом море жизни, без якоря, чтобы зацепиться, без маяка, чтобы к нему плыть. Теперь Ричи ощущал себя полным до краев новым удивительным смыслом, бережно вымывающем наносное, ненужное, и все окружающие ходили по стеночке, боясь его расплескать. Поэтому, когда двадцать третьего Ричи, лучась радиоактивной радостью, сообщил миру — точнее, той его части, с которой он поддерживал социальный контакт, что у него будут рождественские планы, и он до посинения будет их выполнять, и единственной причины, по которой можно будет его побеспокоить, не существует, стафф только понятливо вежливо покивал. Эдди обставил событие меньшим пафосом и просто отключил телефон. Его корпоративный чат разродился именно тогда, когда они вдвоем выбирали в Мэйси елку, и бесконечные попискивания входящих мешали их конструктивному диалогу в духе: — Ну сам посмотри, она же лысая. — Ты тоже лысый под волосами, Ричи, а у нее еще и иголки разным цветом светятся. Вот ты умеешь светиться? Нет? Берем эту. После первого десятка уведомлений Эдди уменьшил звук, а потом и вовсе заблочил смартфон за ненадобностью. Где бы Ричи не стоял, где бы не бегал с горящими глазами, выбирая гирлянды и колокольчики, когда Эдди открывал рот — он обнаруживался рядом, готовый слушать. Даже их диалог в мессенджерах обновлялся от силы раз в сутки. График у Эдди был несложный: пятидневка с девяти до пяти, обед в час. По средам летучка. Ричи запомнил сразу. Его выступления начинались ближе к восьми-девяти, так что полчаса пообжимать Эдди в прихожей и быстренько узнать как там работа вполне себе находились. Потом, мокрый, как мышь от духоты площадок, он сразу же ехал обратно, минуя проставления и афтепати, и без всяких сообщений знал, что Эдди сидит в кабинете и возится с документами. И что свет он как обычно не включает. И что за столом сгибается в вопросительный знак. И что на приветствие вскинет голову, снимет очки для ноутбука и подставится плечом под гладящую ладонь. В дни без стендапов Ричи просто чиллил дома. Официально это называлось подготовкой к будущему туру в начале весны. Нет, Ричи, конечно, набрасывал заметки, проверял солдауты в городах, но в остальном он занимался прекрасной в своей простоте бытовухой. В лофте стало больше вещей, больше мебели, больше продуктов в холодильнике, больше всего того, что требовалось разбирать, менять и готовить. Ричи в жизни своей никогда не думал, что ему понравится пылесосить. Или что однажды он проведет два часа времени, выбирая настенную сушилку для белья в ванную. После многолетней депривации повседневной рутины все эти мелкие детали ощущались как нечто необыкновенное. Благодаря им крашеные стены и рифленая крыша превращались в дом, а Ричи, соответственно, в заядлого домоседа. Иногда, спускаясь со второго этажа, он тормозил на ступеньках, смотрел на гостиную вниз, видел газеты на столике, новую этажерку, плед в клеточку — цветные пятна, выбивающиеся из общего стерильно-белого фона, и ощущал, как поднимается от пяток вверх теплая сладкая волна. Эдди переехал к нему буквально через день после того кухонного разговора (его квартира в Даунтауне осталась Майре) и словно какое-то проклятие снял своей второй зубной щеткой в подстаканнике. Впервые за кучу лет Ричи изучил свой район по гугл-картам. Выцепил ближние продуктовые и химчистки. Узнал, что по улице ниже есть парк с настоящим розарием. Переделал одну из пустых кладовок в библиотеку — у Эдди была коллекция книжек-альбомов монструозного размера, которые никуда не влезали. Иногда с утра он обходил свои владения, довольный, как творец в шестой день, и залипал на какую-нибудь недавно приобретенную ерунду. В этом было много нездорового, компенсирующего — Ричи сам знал. Несмотря на то, что откладывал психотерапевта уже месяц по причине нежелания лишний раз вытаскивать свое тело из обетованной берлоги. Но менять ничего не хотелось. В нутре обновляющегося лофта плавнели линии, сглаживались углы, гудроновая темнота обращалась ласковым сумраком, и это затягивало. Эдди, у которого какое-никакое представление об уюте уже было, метаморфозы поддерживал. Ту же библиотеку они делали вместе: Эдди прикручивал друг к другу икеевские доски для полок, а стоящий на стремянке Ричи их вешал. Субботняя уборка, как небо и земля отличающаяся от расслабленного смахивания пыли, которое практиковал Ричи, тоже была делом его рук и его двадцати гипоаллергенных очистителей для каждого типа поверхности. Иногда он настаивал на прогулке, и Ричи вываливался из их локального мирочка в большой внешний, как младенец из материнского чрева, и с Эдди у левого плеча осваивал придомное пространство. Несколько раз он осваивал и рестораны, и новый аймакс-кинотеатр, и фотографическую выставку в качестве мест для свидания, но дом и Эдди по-прежнему являлись лучшим сочетанием. Не то что бы Ричи теперь стремался взять за руку мужчину: после того, как Пеннивайз натыкал его носом в собственный страх, а потом чуть не отобрал Эдди, мнение людей перестало иметь определяющее значение. Шоковая терапия пропустила его мировоззрение через мясорубку и наглядно показала, сколько полимеров Ричи бездарно всрал за сорокалетнее существование. Дело было в другом. Ричи не мог понятно сформулировать даже сам себе, но их с Эдди отношения, выстроенные на фундаменте потерь, упущенных шансов и мук самопринятия, не хотелось нести в массы как плакат на митинге. Он познакомил Эдди с менеджером, заочно — с парой особо близких приятелей, и решил, что где-то здесь можно пока и притормозить. Именно поэтому официальный выход из шкафа Ричи перенес на первый концерт тура — малодушное желание подольше повариться в закрытом, интимном, рукотворном и больше никому не принадлежащем пространстве. И придумать к марту такой гениальный камингаутный панчлайн, чтобы все охуели. Так что, в общем, решение остаться дома на Рождество было обоюдным. График нечасто позволял Эдди надомашниться всласть, ну а с Ричи все казалось очевидным. Двадцать четвертого они купили елку и коробку различных украшений к ней. Три сумки еды. Шесть бутылок алкоголя разной крепости. Новый плед, потому что внутренний дед Эдди любил пледы, а фетиш Ричи на обустраивание перешел уже в терминальную стадию. И уродливая (ну уродливая же!) расцветка шерстяной тряпки никак не перебивала его сорочью радость. Не очень праздничный, но очень важный скидочный галлон раствора хлоргексидина, которым Эдди каждый вечер протирал все дверные ручки и вентили кранов. Перетаскивать все это пришлось полчаса из багажника тозиерового Мерса до гостиной. Елка оббила собой все углы и чуть не снесла какую-то приблуду с камина, рядом с которым ее торжественно установил Эдди. Он возился с ней, затягивая болты крестовины и ища безопасный способ дотянуть удлинитель до розетки, и пел себе под нос «Холли Джолли Крисмас». Так фальшиво, что Ричи на бэк-вокале не знал, куда ему вставить свою часть с «О-хо». В конце концов он плюнул на это дело и пошел скидывать в холодильник продукты. С точки зрения тринадцатилетнего Ричи, который выступал за любой движ и облазил каждый уголок Дерри, то, чем занимался сейчас Ричи сорокалетний было преступлением против настоящих возможностей. Ричи полгода назад посчитал бы происходящее стагнацией. Потому что ну какие гирлянды, какие собственноручно натертые тмином индейки, какие, блядь, пледы в клеточку, когда у тебя даже нет вставной челюсти, и ты не ссышься периодически в штаны. Ричи этим активным ребятам сразу помахал. Средним пальцем. У них не было того, что было у него сейчас, ок? Пусть он и превращался в замшелый камень, но зато в довольный камень, камень, лежащий в зоне комфорта. Вечером он окончательно перебрался в гостиную с кухни с бокалом красного полусладкого. С дивана открывался отличный обзор на Эдди, стоящего коленями на пушистой шкуре, и методично развешивающего стеклянные снежинки на лапы елки. Глядя на него, Ричи подумал, что это лицо мальчика, дорвавшегося до коробки шоколадных конфет из серванта, ему очень знакомо. По отражению в зеркале. Эдди сощурился, примеряясь, и перевесил игрушку пониже. Потом поморгал в пустоту, свел брови, снял снежинку и вернул обратно, кивнул сам себе и потянулся за следующей. Выражение лица у него смягчилось. Елка зажглась серебристым, и отсветы забликовали у Эдди на щеках и лбу. Прямо современное искусство. Ричи отхлебнул из бокала. — Куда смотришь? — спросил Эдди, не оборачиваясь. — На жопу твою, — сразу же отозвался Ричи. И для убедительности на нее посмотрел.— Отличная жопа, ты должен ее застраховать как Кайли Миноуг. — Единственный, связанный с ней риск — это ты, — фыркнул Эдди, не отвлекаясь от украшательства. — Будешь платить мне, как бенефициару, страховые взносы перед сексом. — А мне кто заплатит? — булькнул вином Ричи. — У меня до сих пор синяк от твоих пальцев на правой ягодице, а прошло две недели. Три месяца совместной жизни научили Эдди шутить, а его самого — получать удовольствие от уборки, дальше по списку шли только поворачивающие вспять реки и восстающие из могил мертвецы. — Извини, что держал тебя на скользком кожаном диване, чтобы мы не упали, не ударились об столик и не валялись потом в битом стекле! — Эдди повернул голову и укоризненно поцокал языком. — Ну а кто до этого тер его полиролем и антисептиком, чтобы он стал настолько скользким! Эдди открыл и закрыл рот. Потом вытащил коробку с колокольчиками, потряс и надорвал. — Хорошо, что у нас камин электрический, Санта бы со стыда сгорел, если бы это услышал. Нас. Ричи покатал в кислом от вина рту это слово. Звучало замечательно. Эдди переступил вбок, закатал сползающие рукава рубашки и нацепил колокольчик на елку. Тронул пальцем, тот отозвался коротким мелодичным аккордом. Ричи вспомнил, как игрался с такими малышом: специально дергал за те ветки, где висели бубенцы, и с ума сходил от их дребезжания. Он не грохал стеклянные шары, не пытался удушиться гирляндой, а охотился на колокольчики. В конце концов, мать стала вешать их исключительно наверх. Сто лет прошло, кажется, но отголосок того дрожащего звука — удар язычка о керамику, еще резонировал где-то в ушах. — Не поможешь мне тут? — выдернул из раздумий Эдди. — Еще целая коробка колокольчиков осталась, не знаю куда их прицепить. Ричи с готовностью отставил бокал, встал и размял затекшую от полулежачей позы шею. Отодвинул столик, прошагал вперед, переступил через провод, утонул по самые лодыжки в мягком ворсе, и опустился на колени между елкой и Эдди. Пространство было крошечным, но он влез. — Тебя украшать что ли? — улыбнулся Эдди. На каждом пальце для удобства у него висело по бубенцу на тонком золотистом шнурке. — Ну можешь, — отозвался Ричи. Эдди повесил колокольчики ему на уши. Ричи подумал: пиздец. И: нам сорок лет. А потом потряс головой, чтобы зазвенеть. У Эдди на щеке отпечаталась ямочка. Он уткнулся подбородком в плечо, сдерживая смех, и глубоко вздохнул. Потом повернулся и зацепил оставшиеся колокольчики Ричи за дужки очков. Уперся руками в колени и вздрогнул плечами. — Это так тупо, — сказал он, — но так, блядь, смешно. Это деменция? — Это Рождество, — успокоил его Ричи. Эдди рассмеялся, запрокинув голову, не заслоненные Ричи цветные точки елочной иллюминации снова упали ему в треугольник расстегнутой рубашки, рассыпались искрами по волосам, разбежались веснушками по скулам. Ричи мягко толкнул его в грудь и надавил, Эдди, еще сотрясаемый хохотом, поддался и шлепнулся спиной на мех. Предупредительно откатился в сторону, чтобы не задеть елку пятками. Ричи подтянулся ближе и сел ему прямо на бедра, зажав их ногами. Положил ладонь на твердый эддиев живот и ощутил, как он сокращается от остаточного смеха. — Ну эй, — взбрыкнул Эдди, продышавшись, — надо закончить с елкой. Не хочу оставлять незакрытые гештальты. Слезь, а. — Ничего за пять минут не случится, — махнул рукой Ричи, наклонился, неудобно оперевшись о мех. Хотя, конечно, утверждение было спорным. Однажды Ричи моргнул в грязной вонючей пещере, пятясь от клоуна-монстра, и за это время Эдди пробили практически сквозную дырку в груди. Подсознание до сих пор изредка подкидывало сон-флэшбек: он сам, стоящий в душевой гостиницы, льющийся на плечи кипяток, нескончаемая красная вода, текущая с рук и лица, змейкой кружащая вокруг слива. Эдди в этом плане пришлось хуже, его напоминание было более материальным, чем ментальный ужастик. Грубая линия шрама - подарочка Пеннивайза - начиналась с середины груди, заламываясь влево, и истончалась кривым росчерком почти у самого горла. Дома Эдди ходил в оверсайзе, не закрывался в постели, но на работу и выходы в свет носил только водолазки или рубашки с высоким воротником. Иногда он неосознанно гладил пальцами бугристый рубец, поддевая, словно пытался расстегнуть себя, и Ричи осторожно отводил его руки. — Ты тяжелый, — предпринял вялую попытку освободиться Эдди. И противореча своим же словам, провел ладонями Ричи от коленей выше, замер, остановившись на бедрах у пояса домашних брюк. Ричи согнулся пониже, и теперь они лежали одной большой горбатой человеческой многоножкой. С такого близкого расстояния можно было разглядеть, как слегка шелушится у Эдди кожа у рта из-за прохладного зимнего ветра. И овальные следы от носоупоров очков на переносице. И двоеточие мелких родинок на щеке. Эдди выпростал руку и снял все свисающие колокольчики с тозиеровых ушей, зажал в кулаке, чтобы не раскатились. Потом поднял голову — Ричи подложил ему ладонь под затылок — и поцеловал. Очень обстоятельно, мягко прикусив нижнюю губу напоследок. Где-то далеко прозвонил таймер, предупреждающий что через десять минут лучше выключить индейку, если они не хотят потом жевать угли. — Сходишь сам, — сказал Эдди. Свободной рукой он рассеянно водил Ричи по спине, сминая футболку. — Неужели тебе все равно, что случится с рождественским ужином? — подначил Ричи. Его важное дело заключалось в том, чтобы перебирать чужие волосы и сохранять достоинство. Все-таки строчка плана про разнуздывание на шкуре имела больше рекомендательный характер: мысль о том, чтобы лежать голышом на поверхности, по которой ходят ногами, вызвала бы у Эдди скорее кататонический ступор, чем возбуждение. — Ты вообще на мне сидишь, как я встану-то? — Ладно уж, — Ричи поцеловал его лениво и медленно, не обращая внимания на лезшие в глаза кудри, на неудобно согнутую руку, которой он удерживал себя на весу, слез и откатился на пол. И чуть не ударился головой об треклятый проблемный столик. Эдди вздохнул, сел, высыпал колокольчики в коробку, ущипнул себя за губу, поднялся, поддернув брюки, перешагнул через Ричи, обернулся и пристально на него посмотрел. Долго, не смаргивая. — Что? — спросил Ричи. Он растекся по паркету и ощущал себя желейным человечком, податливой бескостной массой. Ничего на свете не заставило бы его сейчас принять вертикальное положение. Это было всепоглощающее сердечное тепло, абсолютное сытое довольство — валяться вот так, смотреть вот так, жить вот так. Здесь. С Эдди. Эдди, выводящим иногда до зубовного скрежета дотошностью и коронным «я так и думал». Эдди, которого часто насильно приходилось просить озвучивать свой выбор блюда на ужин или фильма для скачивания, потому что он отвык от самостоятельного принятия мелких бытовых решений. Эдди, пропустившим праздничный корпоратив, чтобы Ричи не тух в одиночестве. Эдди, составившим график приема таблеток, Эдди, смотрящим с Ричи нарезки его лучших шуток на Ютубе, Эдди, державшим Ричи за руку, пока он впервые в жизни представлял своему менеджеру кого-то в качестве бойфренда. Эдди помотал головой. — Ничего. Не лежи на полу только. И пошел на кухню, зазвенел посудой в сушке в поисках вилки — проверить готовность мяса. Елка вспыхнула по-особенному сильно: ярко-золотым светом вифлеемской звезды. Ричи переполз на мех, раскинул руки и посмотрел в высокий беленый потолок своего дома. Ему-то уже не надо было указывать путь.