над облаками всегда солнечно

Выходной. Долгожданный и такой необходимый — и телу и мозгу. Разуму. Мыслям. Но И просыпается непозволительно рано для выходного, в шесть утра. Просыпается от солнечного света, что уже бесцеремонно выжигает сетчатку. Но лишь ему, И, яркое летнее солнце доставляет неудобства, и в конце концов будит. Чжэнси спокойно себе спит, отвернувшись на бок. И хоть бы хны ему. И не помнит, как давно он начал просыпаться в одной постели с Чжэнси, но точно помнит, что официально носит фамилию Чжань всего лишь три месяца. «Как же я устал» — и ноющие, чуть растянутые сильнее привычного мышцы, лишь закрепляют эту мысль. Если хотя бы один из них вчера потратил — всего секунду! — на то, чтобы задернуть чертовы эти шторы, то сегодня И не проснулся бы в такую рань. Не испытывал раздражение и усталость от недосыпа. Не вздыхал редко, но тяжело и шумно, ощущая, как вчерашний вечер опять ни к чему не привел. Они хотели поговорить. О всяких бытовых мелочах. О том, когда Чжэнси, наконец, дадут отпуск, и как бы И под этот отпуск со своим подстроиться. Об отношениях, наконец. Ему давно уже хотелось распутать весь тот ворох недосказанностей, которые, множась и усиливаясь, собирались между ними. Он принимает полувертикальное положение, опираясь на ладонь позади себя. Вновь вздыхает. В легких словно воздуха не хватает, и вдыхает он мелко носом, а выдыхает тяжело ртом. СиСи не просыпается. Не слышит ничего. Так и спит, отвернувшись. Одеяло спало до самого пояса, и взгляду доступна красивая сильная спина с широким разворотом плеч. Глубокая впадина позвоночника, с которой И ночью слизывал пот, когда тот стоял на коленях и согнутых в локтях руках. В такой позе он особенно уязвим, беззащитен, откровенен, а потому И брал его нежно, плавно, широко покачиваясь. И Чжэнси явно было хорошо: сладко постанывал, то и дело срываясь на высокую ноту, просил не останавливаться, просил коснуться там, а у самого бедра дрожали так, что, казалось, он бы и без ладони кончил. Чжань И, наконец, переводит взгляд, путаясь им в отросших, все также, как и в школьные годы, торчащих в разные стороны волосах супруга. Давит в себе, с силой почти нечеловеческой, жгучее желание прижаться к этой голой, и, он уверен, теплой спине, обнять, порывисто поцеловать куда придется. В шейный позвонок, или в плечо, или в крыло лопатки… Но дает себе обещание, что любимого этим утром будить не будет, потому как сон его дороже всяких желаний. Все таких же мальчишеских желаний: ярких, под веками вспыхивающих, кровь бурлящих. Ведь И все так же хочет его, хочет его всего, и тела ему давно уже недостаточно. Он хочет стать мыслями Чжэнси, душой Чжэнси, улыбкой, нежностью, всем-всем… Слиться, раствориться в нем, отдавая всего себя без остатка. И сглатывает, с опозданием замечает, что в горле скопился кислый ком странных, иррациональных чувств. То нерастраченная нежность, то желание принадлежать и обладать, то печаль — от недопонимания, что между ними то и дело возникает. От недомолвок хочется избавиться, и это тоже часть сложного, но такого важного дела — построения прочных долгих взаимоотношений, основанных на уважении, доверии и любви. Все эти три компонента, несомненно, пока присутствуют в их отношениях… Однако для их поддержания требуется тратить немало сил, прикладывать терпение и желание. А у них, в суете и суматохе взрослой жизни, кажется, времени на друг друга совсем не остается. И желание дарить приятные мелочи, теплые слова, терпеть капризы, порой, тоже пропадает. Все чаще после затяжных рабочих будней желание у них одно на двоих — выспаться, наконец. Тут уже не до разговоров по душам. Чжань И чуть разворачивается и тянется ладонью — с кольцом — к любимому. Это происходит словно во сне; он совсем не отдает себе отчета в том, что обещал себе несколько минут назад: не трогать Си, дать ему отдохнуть. Кольцо, ловя золотым боком солнечный свет, отблескивает И в лицо, и заставляет его вынырнуть из забытья. В спешке одернуть руку. Сжаться, подтягивая ноги к груди, сгорбиться, уткнуться лицом в колени и стиснуть пальцами золотой металл, опоясывающий безымянный левый. Как долго они к этому шли… Каких трудов Чжэнси стоило полюбить И не как друга, сколько терпения тогда еще Цзянь истратил на то, чтобы не испортить уже существующее между ними… Как часто, уже после ответного признания, выясняли отношения, сколько раз ставили на уши соседей своими криками, но все же неизменно мирились. И уже тихо, стонами губы в губы, глотая их, упиваясь, не позволяя никому и ничему услышать их — прощали друг друга. Успокаивали. В тепле тел нежились, обещая, и скрепляя обещания поцелуями бесконечными. А что уж говорить о родителях, близких… Они до сих пор — больная тема для обоих. Сестра Чжэнси приняла их отношения, а вот его мать — с трудом. В душе так с ними и не смирилась. На свадьбе в Тайване ходила с такой неестественной улыбкой, словно приклеила уголки губ. Но вот из взгляда отвращение, к И обращенное, убрать так и не смогла. Ему казалось, что еще немного, и она не выдержит, сорвется: начнет проклинать его, кричать, что он украл у нее сына. Уехала она одной из первых, забирая дочь с собой, несмотря на ее протесты. Чжэнси все это принял стойко, ни на минуту не оставляя новоиспеченного супруга. И не будь этой поддержки, И бы заплакал. Он бы разревелся в голос, с соплями и дурацкой икотой, словно маленький. Как тогда, в детском саду. Потому что не мог понять, почему ОНА не видела, как сильно он СиСи любит. Как сильно он его — все. И даже пускай она не верила И, но как могла не верить сыну? Как могла отвернуться от него? Почему в его любовь не верила? Ведь она видела своими глазами, как Чжэнси любил. А сколько десятков раз он убеждал ее в своих чувствах!.. Неужели сама не любила никогда? И мотает уткнувшейся в колени головой, еле слышно мыча. От воспоминаний об этом на душе еще гаже становится. Прямо-таки безысходность накатывает. Он, конечно, верит всей душой, что они с возлюбленным со всеми невзгодами справятся, и поездка к его родным, на Праздник Середины Осени запланированная, пройдет относительно спокойно, но… … всегда существует какое-то «но». И поворачивается корпусом вновь и, желая прогнать гнетущие мысли подальше, достает смартфон из-под подушки. Там сообщение от мамы: с тех пор, как он от нее съехал, она стала часто писать. Делилась секретами ведения домашнего хозяйства, интересными рецептами, беспокоилась об их — не его, а их — самочувствии… Звала их, вдвоем, в загородный семейный дом четы Цзянь. Но их сын ни одно приглашение так и не принял. Потому что в доме жил отец, и покидал он его совсем редко. Отец, подчиненные которого похитили И в первые дни старшей школы, и которого он за это проклял. Не увезли, не спрятали, а именно что похитили: никого не предупредили, не дали попрощаться с матерью и друзьями, не спросили его самого. Возможно, отцу угрожали, и так было нужно для безопасности, но И плевать хотел на отцовские проблемы. Пускай он отец, кровь, плоть — не имел никакого права распоряжаться его жизнью без разрешения, разлучать с матерью, разлучать с СиСи… И уж тем более распоряжаться жизнью Чжэнси. Который, как потом признался, от тоски и отчаяния умирал все годы разлуки. Просто потому что отцу так, черт возьми, захотелось. А ведь он так и не назвал причину, почему так поступил. Именно потому, после возвращения, Чжэнси отталкивал И. Видеть не хотел. Злился, колотил от всей души по малейшему поводу… Потому что не хотел умирать больше. Не хотел, чтобы это повторилось. Он научился жить без него, с болью, со слезами, с огромным трудом, но научился… Когда И узнал об этом, то возненавидел отца еще больше. Потому как если Чжань Чжэнси умирал, то Цзянь И умер. Поклялся — отцу и себе — что больше они никогда не встретятся. И боги видят, что И свое обещание держал… а отец хотел раскаяния и прощения. И это — еще одна причина, по которой супруги Чжань ссорились. Чжэнси попрекал И, что тот может возобновить общение с отцом в любой момент, но почему-то не делает этого. Заржавевшие и давно пережитые ошибки прошлого он по какой-то причине не отпускал. Гордость ли тому, упрямство, всем Цзяням характерное, но сын с отцом даже ни разу по телефону не говорили. А ведь господин Цзянь принял ориентацию сына, и готов был сделать все, лишь бы тот вернулся. Например, полностью оплатил церемонию и подарил молодоженам свадебное путешествие. А вот Чжэнси помириться с матерью не мог, как бы ни хотел. Сколько бы терпения и сил к этому не прикладывал. Сестра пыталась стать тем мостиком, что соединил бы два берега, но мать и ее не слушала. Что уж говорить об И. «Привет, сынок! Видела в Вичате, что вы искали место за городом, где можно было бы отдохнуть… Может все-таки приедете к нам? Не переживай насчет отца, мы с ним уедем. Только приезжайте. Я вам пирожков оставлю…» Разговоры об отце уже давно не вызывают раздражения, злости, напротив — И к ним равнодушен. Как и к самому человеку. Но прощать его не собирается. Он лишь тихо стонет сквозь зубы, падая обратно на подушку. В задумчивости прикусывает губу, поворачивает голову к любимому, вновь вздыхает. По-правде, если Чжань Чжэнси попросит, он даже готов пожать отцу руку. Но Чжэнси об этом никогда не просил. Возмущался, упрекал, но оставлял за И право решать самому. Родительский дом был бы идеальным местом для следующих выходных. Выходных, что предстояли выматывающей отчетной неделе, когда они оба будут возвращаться домой не раньше полуночи. Перед таким требовалось набраться сил. Выспаться, желательно на свежем воздухе. И даже если вдруг мать обманет, и они с отцом не уедут… «Привет, ма. Да, искали, на работе напряженная неделька ожидается, а с отпусками проблема… Я с удовольствием приеду, если… Ну, ты поняла. Поговорю еще с Чжэнси и напишу. Спасибо!» Отправив сообщение, убирает телефон обратно. Чжэнси причмокивает во сне, а после переворачивается на бок, лицом к И. Не раскрывая глаз произносит, и со сна губы еле слушаются, так что окончаний не разобрать: — А чего ты не спишь? Рано же еще… Чжань И виновато улыбается, — сам себе — когда понимает, что ждал, когда Чжэнси проснется. Ждал услышать родной голос, ждал привычного утреннего ворчания… Иногда И кажется, что ночи разлучают их сильнее, чем дни: днем, когда они разделены несколькими станциями метро, он хотя бы может о нем думать, а вот ночью разум ему не подвластен. — Спи, спи, СиСи… — успокаивающе-ласково шепчет, и не может удержаться от того, что бы не подтянуть одеяло на супруге повыше, прикрыв обнаженные плечо, грудь, спину. Но не успевает он отвести руку, как на запястье смыкаются пальцы, тянут к себе с силой. Глаза Чжэнси так и закрыты, но вот на губы наплывает странная ухмылочка. И невольно пододвигается ближе, ощущает, как ровное горячее дыхание ложится на щеки. — Разглядывал меня во сне, значит. И не надоело тебе за столько лет? Чего ты там еще не видел? — слова становятся разборчивее, а под конец распахиваются веки с густыми короткими ресницами. От этого И внутренне замирает, всматриваясь в глаза любимого. Они уже пылают интересом и желанием, и это кажется ему диковинным: на своей памяти он не припоминал, чтобы с утра Чжэнси охватывало… такое настроение. — Ты же у меня самый красивый… Как тобой не любоваться? Чжэнси, наконец проснувшись, отпускает руку, замечая, с каким облегчением выдыхает И. — Черт… больно? Прости, я… Не нарочно. — Я знаю, — ласково улыбается И в ответ, растирая наливающиеся красным пятна на запястье; продолжает уже неуверенно. — Слушай… тут мать к себе зовет. Опять. Говорит, что они даже дом нам оставят, уедут… Что думаешь? Чжэнси взрыкивает нетерпеливо, приподнимает одеяло и в одно движение наваливается на некогда-Цзяня всем телом. Блуждает ладонями по напрягающимся от щекотки бокам, по теплым бедрам, утыкается лицом в шею. — Сколько уже можно избегать его? Может уже закроешь свою персональную вендетту и помиришься с ним? Тем более, что господин Цзянь явно готов идти навстречу… От прикосновений И становится жарко, а в груди — сладко сжимается сердце. Он зарывается пальцами в спутанных прядках любимого, массирует кожу головы, наслаждаясь самой что ни на есть близостью. Близостью душ. За такие вот моменты — именно что моменты, мимолетные и редкие, — И готов отдать все. Все богатства мира. Кроме, разве что, времени, любви к Чжэнси и собственной души — все это давно уже принадлежит Чжэнси, и никому больше. Однако прелесть момента сменяется тяжестью в паху, которую ускоряет потирающийся бедром возлюбленный. Дыхание то и дело сбивается, густеет, а сердце частит. — А если я откажусь? — невнятно бормочет И. Все мысли в миг становятся предателями и растекаются, и, словно назло, усиливают напряжение в паху. — Ну я достаточно ждал и уговаривал, — Чжэнси приподнимается на локтях, вглядываясь в лицо любимого, — Ты ведь себя лишаешь такого важного… нужного… — а бедром трется, медленно и мучительно. Неумолимо. Облизнув губы, И кладет ладони на плечи Чжэнси, чуть сжимает их. А в следующую секунду ему только и остается, как чувствовать горящими щеками порыв воздуха. Через еще пару секунд — влажное, горячее, плотное, там, внизу. — О… — вырывается удивленное с губ. — Так ты решил такими методами… от меня… добиваться согласия? — прерывисто шепчет И. Невольно выгибается в спине, жмурит глаза до вспышек под веками, прикусывает губу до тупой боли, и безотчетно выстанывает любимое имя. Следующие выходные супруги Чжань проводят в загородном доме родителей И, некогда Цзянь. Господин и госпожа Цзянь, к ужасу их сына, уезжать и не собирались, но уговор дороже денег. Отец их встречает на пороге, и это — его первая встреча с Чжэнси, и первая за добрый десяток лет — с И. — Рад видеть вас обоих, Чжань Чжэнси, — уверенный кивок седовласой головы в сторону супруга сына, — Чжань И, — и второй, уже самому сыну. — Располагайтесь как у себя дома. Коротко улыбаясь, И понимает, что он все же рад вернуться в родительский дом. А проигрывать споры иногда даже полезно.