Зима умрет еще не сегодня

Король Зимы вышел - нет, сгустился, проступил, воплотился, вбирая в себя ярость метелицы и ледяную стынь, - на верхнюю ступень парадной лестницы княжеского замка. В прозрачном чистом воздухе медленно кружились снежинки. Его Величество, не оборачиваясь спустился по заснеженной лестнице, оставляя за спиной мертвый замок, где в главном зале замерло все семейство князя этой земли - прекрасный сад ледяных скульптур - смертные быстро умирают от холода, быстро и легко, и их грубые тела так забавно расставлять в позах, похожих на картинки из их неинтересных книг о вере и каких-то давно умерших колдунах. “Чудотворцах и святых”, - подсказала бессмертная память очевидную чушь. Зима неслышно идет по двору, не оставляя следов на снегу - он и есть снег. Утром, когда сюда заглянут, замковый двор будет искриться под солнечным светом, рассыпая в воздухе отсветы и серебряный смех снежинок, неслышимый человечьим ухом. И сомнут ликующую нетронутую красоту своими сапожищами. Король ступает на ступеньку саней - белый лед, сапфировая темнота, серебро и молочные разводы тумана - подбирает с резного борта плащ и приказывает: “Едем”. Он не оборачивается на белый молчаливый замок, на картину обманчивого умиротворения, тонким батистом прикрывающую галерею ледяных мертвецов, сидящих за столом в позах, как на этой их человеческой картине… Тайное что-то там… Плевать. Зато их было как раз 13. Очень удобно. Зимний Король не оборачивается на дело рук своих: бессмертие не утомляет лишь когда все время создаешь нечто новое. Едва ажурные сани, запряженные дюжиной ледяных ветров, миновали черту человеческого жилья, а свита, сверкая копьями и щитами, нестройной кавалькадой окружила своего Короля, на бессмертных обрушилась метель. Черная филигрань голых спящих деревьев обнажается от мягких снежных простыней в считанные секунды, чтобы соединиться над головами кавалькады с кипенно-белой, голубой и лиловой филигранью небесных копий - кажется, смертные называют их громовицами. Гвалт, шквал, снег летит одновременно, кажется, отовсюду и во все стороны - и Сердце Вьюги в простой ледяной короне тонко усмехается, глядя как стонут не в силах коснуться друг друга небо и земля, соприкасаясь едва ли кончиками пальцев - и развесистая белая молния, и впрямь похожая на раскрытую ладонь, бьет в высокую черную сосну - обугленную, но упрямую. Король поднимает руку - и ледяные ветра останавливают полет, кружатся на месте, переминаются и посвистывают. Зима смотрит, не мигая, как белый огонь обнимает черные ветки. Вдыхают запах тонкие ноздри - чуть-чуть пепла, чуть-чуть огня, чуть-чуть золы - и капелька дыма. Не больше. Словно почуяв нужный момент, кто-то из ловчих подбросил тугой комок ледяной ярости, называемый снежным ястребом, и указал на верхушку дерева. Зима кивает. Слышен чей-то смех, в арьергарде кавалькады кто-то заключает пари. “Доскачет? Или нет? Ну же, господа!” - Кто? - Король говорит тихо, почти шепчет: слишком красива белая зимняя птица, которая с победным криком тащит в когтях белопламенную саламандру, пойманную на верхушке сосны. - Смертный, один, верховой. - Пусть его, наверняка не заметит нас. - О нет, Ваше Величество. Этот точно постарается, - хохочет ловчий, поднятой рукой приманивая небесного охотника. Король поднимает бровь и смотрит на лесную дорогу. Очередная вспышка в небе - и Зима видит: вот, почему земля не подчинилась, вот, что было не так. Младший сын князя, низко пригнувшись к гриве коня, стелет животное галопом. А за его спиной - крыльями, тенями, кошмарными порождениями предвечных страстей летит человечье знание о том, что отныне он один на свете - и эта боль гонит его вперед, давая коню под копыта злые искры. Король взмахивает рукой, равнодушно отворачиваясь. Кавалькада трогается с места: волшебные скакуны идут небыстро, но жалкая человечья лошаденка наддает, и даже кажется, что смертный может успеть. “Ничего личного, человек, просто мне нужен твой клочок земли. А твой отец плюнул через порог моему гонцу под ноги - велел запереть двери и всюду натыкал железных игл да подков. И добро бы только ему - он на площади велел гонцам отменить Долгую Ночь. И сказал, дескать, люди больше не боятся Белого Безмолвия, и запретил подданным отдавать мне дань”. Король задумчиво смотрит вперед, но что-то не дает ему сосредоточиться. Стук подков. Княжич. Все еще скачет. Упорная душа. “Я был бы вашим щитом и мечом, хрупкие люди. Я укрыл бы ваши земли и прогнал бы снега в нужный час - чтобы Колесо Времени крутилось резво и ходко. Я наполнил бы ваши реки водами без паводка, а ваши озимые бережно бы укутал. Я отплатил бы стократ милостями за вашу верность”. Зима понимает: человек все еще скачет. - Будто бы гончая на охоте, - смеется один из свитских. Королю не нравится это сравнение. “А ты выжил, потому что пошёл и сделал именно то, о чем я просил твоего отца: ты потушил в своём охотничьем домике весь огонь, погасил весь свет - и смежил веки в самую длинную ночь в году. Рыцарь не убивает тех, кто перед ним беззащитен. Король не казнит тех, кто не сопротивляется его власти. Ты все сделал верно, княжич, и вот - ты жив. А твоему дому я оставил снег, кружевные узоры на стеклах и ледяные статуи”. Конь под человеком жалобно и протяжно ржет. “Зачем ты догоняешь меня, человек? Корона твоя, глупые чванливые родичи, наконец, представляют собой достойное зрелище, не угнетающее слух и взгляд. Ты бы правил своей землёй на порядок лучше и мудрее, тем более, что твоя дань была уплачена - за всех в этом княжестве…” Сердце Вьюги опирается затылком на резную спинку саней, улыбается в небесную кутерьму, вспоминая, как вошел он в тронный зал дерзких смертных - и был Стужей. “Чего тебе не сиделось? Они ведь не привечали тебя, и никто не шептал твоего имени перед мягкой смертью от холода. Я трижды спросил их, вся ли их кровь здесь. Мне хватило бы и одной лжи, но я действительно хотел мира. Зачем, глупое существо, ты скачешь вслед моей кавалькаде, ты не угонишься, только убьешь свою лошадь…” Человек идет по следу - пытается догнать метель. Бессмертные смеются, но каждый чувствует холодок у ямки на затылке - будто взгляд охотника метит в каждую из спин. Но так не должно быть, бессмертные - охотники, а не дичь. И поэтому Король замирает потрясенный, когда человек, уже отставший (“Лорд, мой выигрыш, я так и знал, что он не доскачет!”), срывает с луки седла какую-то кривульку (“Поглядите, и это они зовут луком? Пф!”) и уже с падающего замертво коня, не целясь, просто на звук, на запах, на стук сердца - посылает стрелу. Наугад, в самое сердце вьюги. Сердце. Вьюги. И стрела застревает в плече Короля. Пустяк, царапина - но попал! Зима радуется, что никто не рассмотрел, из чего сделан наконечник, который сейчас жжет ему рану изнутри хладным железом - и только ледяная корона удерживает венценосного от того, чтобы застонать. Свита не сразу даже успела заметить, что случилось, но человечий сын перехватывает инициативу - и даже снег поднимается в воздух, сбитый с обмороженных веток его криком: - Король Зимы, я вызываю тебя на поединок! Выйди из чёртовой вьюги и сражайся как мужчина! Снежные льдинки застывают на лету, когда он кричит - потому что острые ножницы судьбы замерли на полувзмахе от нити жизни Короля. Год и один день после того, как человек проспал на морозе ночь без огня и света, Зимний Король должен защищать его согласно древним законам и собственным клятвам. Нарушь закон - Колесо Времен треснет по ободу. Никогда не знаешь, который раз будет последним, потому другие бессмертные разорвут тебя быстрее, чем ты успеешь вынуть меч из ножен. Откажись сражаться, не ответь на вызов - и лопнет рыцарская цепь, громко покатятся по полу несокрушимые алмазные звенья, сообщая всем: се бесчестье, се опороченное бессмертие, ибо не достоин алмазной цепи тот, кто не отмоет чести кровью. И тут лучше бы бессмертные сожрали тебя живьём - а так они просто сбросят тебя со счетов, ведь твои слова больше ничего не весят, твои клятвы больше ничего не стоят. Твоя собственная воля порвала алмазную цепь, и честь твоя брызнула во все стороны, покатилась по земле. Сражайся, но не убий - но ведь дело чести есть дело чести, этот зов не обойдется лёгкой раной, чтобы обняться и вместе после отправиться на пир. Здесь насмерть, чтобы крови было достаточно, чтобы напиться - или напитать того, чью честь опорочили. “Подставь грудь под удар и умри?” - подсказывает бессмертие. Ведь княжич, хотя, теперь уже натурально князь, принёс с собой хладное железо не только на жалах своих стрел. Тянет этим страшным запахом даже против ветра.Говорят, Король Зимы никогда не оборачивается, если уходит. Но что вы знаете об обманчивом февральском тепле. Если Королю чем-то не нравятся изумительные кружевные снежинки, творения бессмертных мастериц-племянниц, каждая из которых мнит себя будущей Снежной Королевой и в уме примеряет, какие простыни велит постелить в королевской постели после свадьбы, Король берется за дело сам. Зима легко спрыгивает с саней, жестом гонит прочь обильную свиту. Поворачивается к человеку. Человек неожиданно близок - с длинным кинжалом в правой руке, с таким, пожалуй, Король бы и на снежного медведя не постеснялся бы выйти. А в другой ладони он держит стрелу - с наконечником вроде листа: Зима знает эти стрелы, они поют в полете точно как голоса вьюги. Княжич останавливается за десяток шагов до Короля. "Лучник", - смеётся бессмертие в груди, понимая человечий прищур и человечье желание остаться на расстоянии выстрела. Король чувствует, как немеет и деревенеет плечо: стоит вынуть стрелу, иначе будет худо. Бессмертный улыбается княжичу, роняет плащ, какими-то скупыми движениями плеч сбрасывает кафтан чёрного шёлка, с легким шипением неудовольствия на высоком наречии высвобождая оперение, запутавшееся в тонкой ткани. "Белые перья. Гусиные? Хорошо", - хохочет бессмертие ещё горячей. Рубашку Король сперва хотел срезать, а потом просто развеял - надоело возиться. Кто-то из свиты сделал было движение - помочь, и был вморожен в собственную ледяную статую, беззвучно кричащую подо льдом: был бы смертен, уже бы умер счастливо, но Зима не даёт меньше, чем тебе положено. За долгую-предолгую бессмертную жизнь набралось изрядно преступлений и подлости, лжи и предательства, и Вьюга сладким голосом шепчет на ушко каждому, кто на грани ошибки: нарушь правила, давай, подставься, и я накажу тебя за все сразу - а все, кто будут видеть это, не преминут утопить тебя еще глубже. Синие, как зимняя ночь, глаза бессмертного, с россыпью серебряных искр, будто и впрямь звезды, смотрят на человека чуть сверху, и когда Король Зимы вдавливает стрелу глубже, потому что наконечник застрял, и, похоже, зазубрен, красивое лицо перекашивает гримаса боли - никто из подданных не видел, к ним он стоит спиной, но видит человек. - Хорошая стрела, - с усилием проталкивая через тело хладное железо, свою окончательную смерть, Зима улыбается человеку. Король щурит густой ультрамарин глаз, поднажимает на древко - и ощущая, как трещит кость лопатки - под всемогущей железной смертью такая хрупкая, не прочнее льдистой корочки на осенней луже. Человек не шевелится, даже оружие не стиснул. Словно он такая же статуя, как его нечестивая родня. Бессмертный смотрит глубже - а под корочкой синего льда человечьих глаз озера жуткой боли. Но смертный не кажет чувств - насмерть вбитая повадка этих земель: встретишь бессмертного - не покажи чувства, иначе он примет это за вызов - а там пеняй на себя. Наконечник с влажным хрустом выходит из спины. За спиной потрясенно молчит свита. Никто не смеет даже дышать, не то что издать звук. И каждый смотрит, смотрит - и видит насквозь. И Короля, и смертного, и боль у обоих, и яд в крови у каждого. Мир замирает. Йоль никак не выпустит солнце, застрявшее на полувздохе: рассвет все длится и длится, и никак не разродится размытый горизонт краснощеким младенцем утра. "Солнце да не взойдёт во гневе твоём", - смеётся бессмертие. - Хочешь драться здесь и сейчас? - уточняет Король, с облегчением обламывая ненавистное древко, изворачивая руку по-змеиному, подталкивает острие из спины - вон, прочь, в закипающий от касания наконечника снег. А оперение и ту часть древка, что подлиннее - держит в руке, не давая стоящим позади понять, что вот-вот - и она повиснет безвольной плетью. Зима чувствует, как его собственная отравленная кровь сейчас с шипением и хрустом прожигает сустав. “Ничего, успею”. Человек щурится, склоняя голову к плечу. - Хочу. Но не стану, - говорит тихо. Брови короля ползут вверх, хохочущие искры вечноюного бессмертия рассыпают блики на ресницы и щеки, кажется, будто на белой коже бессмертного светятся веснушки: "Смотри, мой народ, смотри, как я говорю с человеком на его языке". - Не беспокойся о своей чести, я могу сражаться с тобой и без правой руки. Так, пожалуй, будет даже... - потёр оперением переносицу, вспоминая слово. - Справедливее. - Дело не в этом, - говорит человек. И Король видит, как ползёт по человечьей душе боль, как бьется в ее берега, не находя выхода, и совсем немного остается времени, чтобы густая ее жижа начала травить хрупкую человечью душу изнутри. - В чем же? - Я знаю, что это ничего не изменит. - Ну, кто-то должен будет умереть. И если это буду я, то я не вернусь. Это совершенно точно многое изменит. - светский тон бессмертного, подернувшаяся искристым и чуть светящимся от колдовства морозным узором голая кожа. От этой белой вышивки на королевской шкуре стала бы непроницаемой для бессмертного взгляда даже душа, будь у Короля душа. Но лицо не спрячешь. И черную дыру под ключицей, пузырящуюся отравленной кровью, тоже. - Они не вернутся, - говорит человек. - И боль не утихнет. Я хотел, чтоб ты убил и меня. - Я не имею права, юный князь. Ты под моей защитой на год и один день, - слово сказано - и молчит (“Ты услышан”) ватага зимних всадников, молчат, склонив гривы, ветры и ветреницы, покусывая ледяные удила, молчит небо, искрясь на снежной поверхности звездами поменьше небесных. - Тогда я подожду, - безнадежная улыбка на сухих губах. - Через год и один день ты убьёшь меня в поединке, если я буду ещё жив. Король протягивает руку смертному - правую. Так велит Закон: вассала должно приветствовать десницей. Плевать, что она держится на ремешке из сухожилий и полосе кожи. - Подойди, мой вассал, - говорит бессмертный, чувствуя, как перекашивает болью лицо. Льдистая синяя корка в глазах трескается - и из-за неё вспыхивает не боль, нет, не ярость, не страх - а человечье вот это волнение, будто кто-то умирает, и ему от этого становится нехорошо. "Кто-то умирает? Да ведь это же ты!" - бессмертие не смеётся, только скалит зубы. Человек берет протянутую руку, становясь на колено, касается губами - и бессмертный чувствует опору, будто его, оледенелое дерево, покосившееся от шквального ветра, того и гляди - сломается, - подперли за самую большую ветвь. - Ты пойдёшь за мной? - Да, мой сеньор. - Ты будешь служить мне так, как позволит тебе твоя честь? - Да, мой сеньор. - Ты умрёшь, когда я прикажу? - слова вассальной присяги, которую дают друг другу бессмертные, вроде бы те же, что у человеческих. Но там, где вечноюный умрет по приказу, чтобы в сумерках того же дня вернуться к друзьям, смертные - убийственно серьезные человечки - серьезно подойдут к вопросу. "Интересно, что он ответит?" - шипит бессмертие. Смертный не знает верных для Зимнего Трона слов, но он упрям и смел. Звонкий голос разносится над помертвевшим лесом. Человек поднимает глаза на Короля - на бессмертного за такую неслыханную дерзость уже упало бы небо, а смертный ничего, даже не почесался. - Я умру, когда придёт мой час, мой сеньор. И, если мне повезёт, этого не случится ещё год и один день. Я верю тебе, потому что Зиме известна мера, и я спокоен - ты не пошлёшь меня на смерть из гнева или милости, не отнимешь у меня честь поединка с тобой. Но я возьму с собой свое оружие, и горе тому, кто посмеет отнять твою жизнь, покуда этот поединок не состоится. - Ты... Собираешься убивать бессмертных? - безукоризненная осанка даётся Королю все тяжелее - в глазах одна за другой меркнут искры. - Я собираюсь резать их как скот, - многообещающе говорит смертный, поднимаясь с колен, слишком порывисто, чтобы Король устоял ровно - и из двух вариантов: скрючиться от боли и взвыть или пошатнуться - он выбрал второе. Юный князь среагировал рефлекторно: поддержал сюзерена, не давая упасть назад, придержал за ледяной пояс с драгоценными самоцветными кристаллами - и конечно поранил ладонь. Не проронил и звука, ощущая, как с кровью из него выстывает тепло - как нынче ночью, в охотничьем домике - но намного быстрее и сильней. Моргнул, скрипнул зубами, подавляя инстинкт, всем нутром хватанувший за желудок и орущий: отдерни руку, это холод и лёд, это Белое Безмолвие... Князь продолжил, возвышая голос. - Я говорю, что я намерен резать бессмертных как скот, если они так и будут безвольно и трусливо наблюдать, как хладное железо сжирает их Короля. - Я приказал им не вмешиваться. - говорит Король, едва стоя на ногах, понимая, что инстинкты бессмертия будут делать с кровью, которую так щедро разливает человек ему на обнажённую спину. Выпить жизнь, осушить до дна, ничего не оставляя на завтра, ведь завтра не наступит, если мы ослабеем. - И они послушались, - боль, наконец, нашла выход наружу, на ходу превращаясь в яд - а глаза лучника мгновенно ухватили мишени: пятьдесят с лишним остолбенелых бессмертных - и один воющий внутри ледяной статуи. - Я же говорю - скот безвольный. - Как ты смеешь? - взвился кто-то, несмотря на приказ. - А если не скот, тогда они просто трусы, которые предпочтут смотреть на то, как ты умрёшь, лишь бы не вызвать твой гнев напоследок, мой сеньор, - продолжает как ни в чем не бывало поддавать яда наглый смертный. Король ещё стоит почти спиной - отворачивает от подданных лицо, на которое против воли вползает улыбка. - Червь! - говорит какая-то дама, спешиваясь и в три прыжка оказываясь ближе. Человек просто поднимает ей навстречу стрелу. Женщина останавливается так стремительно, что хладное железо наконечника чуть не пустило ей кровь на горле. - Я не закончил, миледи. Но вы очень кстати, расстелите плащ, я его уложу. Женщина замирает, не понимая, как реагировать: на одной чаше весов - защитить честь от посягательства смертного, на другой - железное жало, которое почти уперлось ей в горло, а над ним - смертный взгляд, которому плевать. Король говорит тихо: - Сделай, что он сказал, - и это решает дело. Леди закатывает рукава, движением бровей заставляя плащ расстелиться, щёлкает пальцами, выцеливая из толпы кого-то хлесткими как пощечины жестами - и одновременно двое кидаются к ней - выполнять приказы, один тащит шкатулку, второй - тканевый чехол. - А ещё... - заканчивает парень, от азарта не замечая, как утекает его собственная жизнь буквально сквозь пальцы. Впитываясь в кожу Короля, будто ее и не было - и мгновенно превращаясь в новые и новые минуты, которые Зима еще проживет. - Кто не трус и не причисляет себя к скотам бессмертного рода... Тот, должно быть, подлец, который ждёт, что ты, мой сеньор, освободишь трон без борьбы. Женщина, которая раздаёт указания, поводит острым ухом, слыша что-то в голосе человека - за ухом поворачивается голова. Её лицо становится ещё жестче. - Примите Короля, - посылает двоих, будто гончих за куропаткой. А пока спешат молодые бессмертные гончие, пока женщина над расстеленным плащом медлит, Зима вдыхает сквозь стылые зубы человечий запах, открывает глаза: мерцание звёзд почти погасло, небо взгляда потемнело и растеклось беззвездной темнотой, не оставляя места белкам. “Человек доверяет Зиме. Человек на неё не смотрит. Что ж, отлично, это будет легко”, - клыки бессмертного становятся острее и длиннее, охотник за временем проступает сквозь воина, рыцаря и дворянина. Никто из подданных не видит этого страшного лица - лучшего из тех, кто когда-то носил ледяную корону, самого быстрого, самого ловкого, самого удачливого… Не видит его и человек, который стоит боком, непредусмотрительно открывая мягкое и лишая себя маневренности. Жилка с жизнью бьётся на шее смертного. Тёмно-вишневый язык облизывает клыки, почти готовый перекусить хлипкую шею… Король дёргается в руках нового вассала, зажмуривается, сжимает зубы, хватает себя за горло, а потом, понимая, что инстинкты так просто не задавишь, не глядя, наощупь хватает человечью руку со стрелой, и наконечник прижимает к груди - да, будет ожог, но будет и боль, а значит, хищнику будет чем заняться. - Что... Мой сеньор? - смертный, наконец, смотрит на него, оскаленного и изогнутого под болезненным ожогом. Двое, которые подскочили по приказу, приняли жест Зимы за заботу об их безопасности, подхватили его, безмолвного, повлекли на расстеленный плащ. "Я должен сказать им. Нет сил - где же взять сил? Ах да, ледяная кукла, совсем забыл", - бессмертие кокетливо хихикает. Изогнувшись, раненая Зима конвульсивно дергается на руках у подданных, чуть не отрывая самому себе болтающуюся руку, едва успевает перехватить её за локоть, с силой вжимает назад в плечевой сустав, с хрустом вправляет на место. Юный князь непроизвольно отступает на шаг, давая место для маневра - и себе, и Королю. Глядит на свою стрелу, глядит, как гнется под немыслимыми для человека углами полуодетый Зимний Король. И понимает человек, что с одной стороны зрелище перед ним неестественное до рвоты, но такое же красивое, и выпускают пальцы рукоять кинжала. А Сердце Вьюги на страшном усилии, содрогая вокруг себя ткань сущего немыслимой своей волей, складывает пальцы правой руки в нужном жесте, направляя их на ледяную ловушку. Решительная леди легким движением отправляет слишком заботливого соратника в глубокий обморок, шипя: "Не мешать" - не давая свитским успеть подумать о том, что колдовство такой рукой может быть опасно. Король творит затейливую фигуру пальцами, не дрогнув ни единым мускулом: безукоризненная техника. Но еще лучше у него получается заставить Вселенную поверить, что даже оторванная рука - все ещё его рука, а значит, плевать, где она, Король способен совладать с тем, что ему даже не сопротивляется, тем более - заставить работать собственную десницу. Ткань Вселенной потрескивает разрядами, словно напряжение ходит по кромке лезвия, ловко избегая катастрофы - но монументальная аргументация Зимы производит впечатление. Кажется, что зимний лес вокруг беззвучно корчится от крика, когда леденеет бесстрастное лицо Стужи, заостряются скулы, когда за считанные секунды темнеют и сморщиваются веки, западают глаза. Но в торжествующем оскале Король шипит Слово Жажды - лед трескается, в трещинах проступает кровь, а потом ледяная броня резко ослабевает, распадаясь на чешуйки и щепы, и выворачивает наружу мясом ещё кричащего бессмертного. Король сжимает помертвевшую кисть и дёргает на себя натянувшийся поводок Голода, будто поводья. Хрипящее мясо из темно-алого стремительно бледнеет, словно из него выжимают цвет вместе с кровью - выпивают жизнь. Король на глазах становится юным, кожа - упругой, губы - яркими. Князь в сладком ужасе, не в силах оторвать глаз, видит, как неравномерно копошится в открытой ране заново отрастающий сустав. Рука все еще висит, прижатая за локоть, но теперь Сердце Вьюги стоит сам. Твёрдо, как подобает правителю, вскинув голову, не отнимая взгляда от смертного. - Этот рыцарь - мой вассал. Такой же как другие мои вассалы - или, возможно несколько более старательный. - лёгкая улыбка. В глазах наконец-то зажигаются звезды в ультрамариновых озерах без зрачков. - И я сдержу Слово Чести, которым клялся как сюзерен, по отношению к любому из своих вассалов. - Король оскалился так, что стоящая перед ним леди, хоть ни в чем и не виновная, побледнела, не меняясь в лице. - Да, Ваше Величество. - шепчет она. - И если князь нынче умрёт от потери крови, я казню каждого четвертого. - сладко скалится белыми зубами Зима. - В произвольном порядке. Белое Безмолвие безразлично к деталям, - эти детали словно кипятком ошпаривают присутствующих. Сразу становится понятно, что детали в данном случае - это любое бессмертие на этой поляне, включая даже королевское. В произвольном порядке.Белое равнодушное Ничто бросило на чаши весов всех бессмертных в этом лесу и обалдевшего смертного. С присущей ему практичностью взвесило, проверило замеры - и нашло, что один сын человеческий стоит дороже целого королевства бессмертных под рукою Зимнего Короля. И, в общем, не постеснялось указать заносчивым гордецам на их нулевую полезность - без изысков, прямо в лицо.       - А теперь оставьте меня, - Король хлестко дернул подбородком, и всех лишних бессмертных сдуло ледяным порывом ветра. Князь точно также хотел уйти прочь, но ясные звезды вспыхивают у Зимы в глазах, и он качает головой, не давая раненому сбежать от лекарей. Правитель опускается на плащ - садится, смотрит на стрелу в своей руке, усмехается тонко-тонко, проворачивает за середину древка в пальцах, быстро-быстро, будто спицу в Колесе Времен, и касается оперением высокой скулы. И наконец-то встаёт солнце.