По дороге в Новый Год.

У нормальных людей утро тридцать первого декабря проходит как? Правильно, где-то ближе к обеду пробуждение, чашечка горячего кофе (ну или чая, кому там что по душе), неспешный обзвон всех тех, кто должен прибыть сегодня в гости на празднование наступления очередной новогодней ночи. Дальше постепенное прибытие этих самых гостей с выпивкой и вкусностями, подготовка новогоднего стола, выбор одежды, в которой будет приятно и праздник отметить, и фотографии свои потом смотреть не со словами "Господи, что на мне за мешок из-под картошки!.."... ну а часам к девяти на разложенном и полном салатов, горячего и сладостей столе резко открывается мастер-класс по поглощению спиртных напитков всех градусов, вкусов и мастей, ведь трезвым бой курантов слушать - это как-то ну совсем не по-новогоднему. Но это у нормальных людей, у которых заранее всё известно и готово, которые в последний день уходящего года не горбатятся на работе, и которые не замирают от ужаса, понимая, что год-то вот-вот уйдёт, махнув хвостом, а дела, запланированные ещё на его середину, так и не сделаны, и сделаны, кажется, вряд ли уже будут. У Хисаги Шухея, лейтенанта девятого отряда Готей-13, как у хронического трудоголика, на которого все его коллеги и друзья так любили свалить всю работу, которую только можно было свалить, разумеется, как у нормального человека, утро тридцать первого декабря неспешно и размеренно начаться не могло по определению. Уже в семь утра раздражённый и невыспавшийся парень топал по направлению к казармам главнокомандующего, бритоголового старца с длинной бородой по имени Ямамото Генрюсай, который хоть и был одним из самых старых синигами в Готее, силой своей запросто молодых задвинуть мог. Не сказать, что на улице было холодно, мокрый снег хлопьями оседал на его чёрной кожаной куртке, но казавшийся приятным и освежающим ветер отчего-то сегодня словно зверел, когда касался трёх продольных шрамов на лице Шухея, располосовавших всю правую сторону его лица ото лба до подбородка и оставивших на всю жизнь память о первой встрече с настоящим Пустым. Едва касания ветра достигали этих оставшихся навечно темнеющими на некогда красивом лице лейтенанта и набухших от скопившейся внутри крови полос, он аж свои серые глаза непроизвольно щурил, зло шикая и потирая щёку, давно омертвевшую и, казалось бы, уже разучившуюся откликаться болью на что-либо после переизбытка боли в каждом его нерве. Странно... но сегодня, едва его лица касался ветер, Хисаги Шухею становилось больно. "Хочешь, я тебе сейчас так рожу располосую, что тебе касания этого ветерка слаще поцелуев твоей ненаглядной Мацумото покажутся?" - раздался в голове молодого лейтенанта звонкий, ехидный и уверенный голос. О, Казешини проснулся, криво усмехнулся Хисаги, потирая рукоять своего своенравного и так любящего выбесить своего хозяина лишний раз духовного меча. - "Настоящий Ветер здесь только я, и не беси меня тем, что тебе от какого-то там ветерка морду твою глупую обожгло!" "И тебя с наступающим Новым Годом, Казешини", - закатив глаза, Шухей потёр тронутую шрамами щёку уже чисто машинально и закурил на ходу, чтобы заставить себя хоть как-то встряхнуться. Да, кстати, надо бы проверить, не пропал ли из шкафа его подарок своему духовному мечу. Кто-то скажет, что это дурь несусветная - дарить подарки своему оружию, но для Шухея Казешини был не просто мечом. Сволочью, которую хлебом не корми - только успевай одёргивать в минуты материализации, чтоб ни на кого не кидался в попытке погонять острыми серпами на длинной цепи по всему Готею, наглецом, который последнюю сигарету из пачки утянет прямо из-под носа, а потом ещё будет сидеть и дразняще попыхивать ей перед хозяином, в то время как Шухею только и оставалось глотать сизый табачный дым и звереть от жажды никотина под всякие ехидные и колкие дразнилки, пока не сдадут его нервы и не отправится Хисаги в незапланированный поход в табачную лавку, вспыльчивым психопатом, который за простое "отстань от меня" в свой адрес мог человеку брюшину острой камой пробить, если Хисаги вовремя вмешаться не успевал... и настоящим ценителем жестокой битвы, готовым за своего бестолкового хозяина (балбеса, как Ветер Смерти своего синигами часто звал) кому угодно черепную коробку в месиво мозгом наружу с костным крошевом превратить, верным напарником в бою, в руках с которым Шухей знал наверняка - он не проиграет. Вот кем был Казешини для Хисаги... но никак не просто оружием. Да, его отношения с его духовным мечом язык не поворачивался назвать хорошими - и ругались они до скрежета стиснутых зубов, сквозь которые выплёвывались очень уж злые проклятия, и дрались до переломов и колотых-резаных ран по всему телу у обоих, и один раз даже до того дошло, что, взбешённый очередной выходкой своего дзанпакто, Хисаги своими руками едва Казешини не прибил... О, хмыкнул Шухей, попыхивая сигаретой и ёжась на промозглом ветру, на удивление сыром и порывистом для декабря, история тогда вообще выдалась просто аховая... Вышло так, что Казешини, материализовавшись, пока Шухей спал, додумался протащить на территорию седьмого отряда дохлую собаку и подсунуть её под дверь казармы капитана Саджина Комамуры... скандал был неимоверный, ведь и без того стесняющийся своего облика получеловека с волчьими чертами капитан постоянно прятал своё лицо за закрытым шлемом, а тут такая неприкрытая издёвка над его внешностью волка. Мало того, почувствовав на несчастной почившей с миром ещё с недельку до своего появления у дверей его домика псине духовную энергию дзанпакто Хисаги, Комамура - сан сначала не так всё понял и бросился было в девятый отряд с целью пробить череп ничего тогда ещё не подозревавшему лейтенанту девятого за юморок, что, откровенно говоря, отдавал чернушной гнильцой. И вот уже опешивший Хисаги вылетает с лёгкой руки взбешённого Саджина с территории своего отряда, пробивая собственным телом каменную изгородь, что отделяла их отряд от десятого, катится кубарем через весь полигон и под крики бегущей за ним из его же домика Рангику Мацумото, рыжеволосой красавицы, служившей лейтенантом в десятом отряде и покорившей его неспокойное, но так привыкшее молчать о своей боли сердце окончательно и бесповоротно, он торжественно приземляется прямо под ноги обалдевшему предводителю десятого отряда Тоширо Хицугае. Похожий на мальчишку-подростка светловолосый капитан с изумрудно-зелёными глазами даже не успел спросить, а с какого это с самого утра лейтенанты уже у него под ногами валяются, а Комамура уже гневно взревел, готовясь обрушить свой дзанпакто на голову Хисаги, машинально схватившемуся за рукоять своего меча и с ужасом понявшему, что меча-то его рядом нет... Казешини любил издеваться над людьми, чего греха таить... но он не любил, когда кто-то страдал за то, чего не совершал. К тому же, он не хотел, чтобы за его проделку страдал его глупый хозяин, который и так постоянно взваливал на свой уже почти надорванный горб чужие проблемы и ошибки, разгребая всё в одно лицо. А ещё... Казешини давно хотел подраться с кем-то стоящим, и теперь в его планы не входило, чтобы капитан-волк отделал его балбеса, думая, что это он ему под дверь дохлую собаку подбросил. И потому меч разъярённого Комамуры даже не коснулся уже выставившего руку вперёд в попытке отбиться с помощью кидо Хисаги. Ахнув, капитан седьмого отряда аж на шаг назад отступил - его дышащий праведным гневом клинок был встречен камой, косой смерти, что смотрела на него остриём в упор. Ноги Саджина обвила зловеще лязгающая цепь, а вторую каму, что парила в воздухе, он упустил из виду лишь на какое-то мгновение... И тут же взвыл от того, что острый серп ударил его прямо по той руке, в которой Комамура сжимал свой дзанпакто. Дёрнувшись и выронив меч, Саджин оступился и упал под лязг тянувших за собой каму прямо из его руки цепей в пальцах цокающего языком Казешини. - Не трожь балбеса моего, капитан-собака, - насмешливо вскинулся Ветер Смерти, рывками танцующих в его руках цепей освобождая Комамуру от металлических петель на лодыжках. - Вставай давай, я подраться с тобой хочу. Это я тебе дохлого пёсика подбросил, Шухей тут ни при чём. Так что поднимайся и дерись со мной. - Меня поражает, - пробасил Комамура, качая волчьей головой, - как у такого доблестного, смелого и всегда готового пожертвовать собой ради других синигами такой мерзкий, жестокий и злой дзанпакто... ну хоть хорошо, что ты не трус, Ветер Смерти, и хозяина своего сразу бросился защищать, и в пакости сознался, которую совершил. Что ж, раз ты этого так хочешь, готовься, я дам тебе бой. Я обращу тебя в прах и накажу тебя этим за твои попытки унизить моё достоинство! И в следующее же мгновение Казешини рассыпался на сотни бирюзовых брызг, громко вскрикнув, и оказался уже в форме клинка в руках у поднявшегося и хмурого Шухея. - Комамура-тайчо, - перехватил Хисаги воинственно сверкнувшие чистой бирюзой камы. Длинная цепь тут же отозвалась на это движение хозяина зловещим лязгом, от чего даже бравый Саджин настороженно повёл волчьими ушами... теперь-то он, кажется, начинал понимать, почему Шухей не любил даже шикай при своих раскрывать. Смертью что от этого духа-эльфа, что от этого клинка-кусаригамы веяло так, что хотелось бросить всё да дать ноги от этого синигами с шрамами на щеке и татуированным лицом куда подальше, лишь бы не видеть эти маячащие цифры шесть и девять на его немного усталом от постоянных перегрузок и недосыпов загорелом лице, не видеть, как напряжённо и цепко пристальный взор его серых глаз следует за каждым движением противника, словно тот уже с самого начала у него на крючке. А Шухей продолжил, сильным взмахом одного из стальных серпов и давлением своей реацу заставив Казешини принять облик скромной катаны с резной рукояткой: - Я признаю, Казешини поступил просто ужасно, я искренне извиняюсь за его поведение. Но Казешини - это мой меч, и уж если кто и имеет право наказывать его за провинности, то только я. Коли вы так хотите наказать Казешини за его поступок, что ж, тогда сражайтесь со мной, ведь это я, получается, как его хозяин, виноват, я ж за ним не уследил... Казалось бы, Хисаги говорил спокойно и разумно, и даже самому Саджину как-то неловко уже стало, хотелось согласно закивать и прочь отсюда уйти, потому что эти вот спокойствие и вескость его доводов смотрелись ещё жутче на фоне дыхания смерти, что исходило от кровожадного и дерзкого клинка Шухея. Но отчего-то взъело гордую душу капитана седьмого отряда, что в ножны своего меча лейтенант девятого отряда так и не убрал. Капитан-волк, хоть и обладал танцующим рядом с истинно звериным чутьём на колебания реацу, всполохи духовной энергии, нестабильности внутри противника и всякое такое, в этот раз отчего-то не обратил внимание, как подрагивал буквально вибрирующий от негодования Казешини в руках Хисаги... и что он неспроста не убирает свой меч. "Придурок ты лагерный, ну почему ты даже сейчас не можешь не взваливать на себя ответственность за то, чего ты не делал?!" - бушевал Казешини, волею Шухея загнанный обратно в клинок, не давая, впрочем, тому окончательно запереть себя в ножнах. - "Нахрена ты вот защищать меня лезешь?! Я тебя об этом не просил, ослина ты тупоголовый! Выпусти меня и дай мне самому подраться, дубина с глазами!" "Заткнись", - прикрыв глаза, отозвался Хисаги. - "С тобой я потом разговаривать буду. Меня заколебали твои закидоны, сейчас разберёмся с Комамурой-тайчо, и, если жив останусь, готовься огребать за свои скотские выходки". Впервые в жизни Казешини дрогнул - такого замогильного тона от своего хозяина он давненько не слышал. - Что ж, Хисаги, - пророкотал Комамура, занося свой меч над вскинувшимся и уже готовым к ответной атаке Шухеем. - Не хотел я тебя трогать, но, если уж такова твоя воля... отвечай и ты за свой меч. А дальше... а дальше, если бы не молниеносная реакция Шухея и его решение поддаться на уговоры Казешини и выпустить его на свет, раскрыв в шикае, могло бы случиться непоправимое. Нет, непоправимое заключалось не в том, что голова Хисаги оказалась бы раскроенной мечом Саджина-сана, или вовсе покатилась бы с его меченых браслетами кидо жилистых плеч. Тут в другом беда вся была... Когда Рангику после бурной ночи с Шухеем, заночевав в его домике, проснулась и заслышала шум всей завязавшейся у её любимого с капитаном седьмого перепалки, она моментально позабыла про свою привычку собираться на выход по часу как минимум, старательно соответствуя имиджу девушки до мозга костей. Второпях нацепив на себя, как оказалось, даже не свою, а шухеевскую униформу синигами, рыжая даже не расчесалась толком и бросилась со всех ног к полигонам своего отряда, куда уже вовсю несло Шухея с подачи озверевшего от шуточек Казешини Комамуры-тайчо. И вот в тот самый миг, когда решивший в лице Хисаги наказать Ветер Смерти за его неподобающее дзанпакто столь прославленного воина поведение Саджин уже взмахнул своим клинком, Мацумото, плюнув на всё, бросилась между ним и замершим в ожидании удара Шухеем. Вразумлять готового разворотить до самого основания полигоны даже не своего отряда капитана словами было уже некогда - его духовный меч уже слишком жаждал крови лейтенанта девятого отряда, который, к слову, на этом полигоне не по своей воле оказался. И потому отчаянная Рангику решилась на поступок, который иначе, как чистого рода безумием, и назвать нельзя было. - Рычи, Хайнеко! - не медля более ни минуты, девушка моментально раскрыла свой дзанпакто. Песчаная кошка Хайнеко, являвшаяся своей очаровательной хозяйке в облике не менее очаровательной коротко стриженой девушки-кошки с зелёными глазами, нарочито небрежно растрёпанным бордовым каре и мягкими заострёнными ушками, тоже не стала раздумывать после призыва Мацумото, и моментально выбросила облака танцующего пепла, каждая песчинка в котором, закружившись в безумном урагане, превращалась в распарывающее тело противника лезвие. Только вот, отдав все силы на то, чтобы песчаная буря Хайнеко была такой сильной, чтобы и капитана Комамуру заставила отступить, Рангику не успела сделать ещё кое-чего. Она хотела наскоро состряпать хоть какой-нибудь щит кидо, чтобы и самой от неминуемого удара дзанпакто Саджина-тайчо укрыться, и Шухея уберечь. Но не вышло, огромный меч уже летел на них, а настолько быстро творить кидо рыжая красавица, увы, не умела. Одна секунда, как оказалось - это всё-таки слишком быстро. Но не для Шухея, как оказалось. В сердце у лейтенанта аж болезненно зажгло от одной только мысли, что его рыжему солнцу сейчас достанется, и потому он сам даже толком не понял, как успел высвободить Казешини, отшвырнуть Рангику себе за спину... и рухнуть на колени под тяжестью духовного меча Комамуры-тайчо, который в шикае становился огромной рукой с гигантским клинком, в размере вытягивавшим на доброго такого взрослого слоника в самом расцвете сил. Держа над головой скрещённые камы Ветра Смерти и тяжело дыша, Хисаги снова в ужасе застыл. Он, конечно, каким-то чудом смог остановить дзанпакто капитана седьмого отряда... но зазубрину его кусаригамы оставили на основании гигантского клинка, у самой рукояти. Стало быть, с замиранием сердца осознал Шухей, остриё меча ушло куда-то ему за спину... Как раз себе за спину он оттолкнул Рангику, надеясь закрыть её собой. Шухею страшно стало оборачиваться ещё до того, как он услышал слабый прерывистый стон Мацумото, значащий лишь одно - ранена бедняжка была настолько сильно, что ей даже на полноценный крик силы не хватило. Загнав Казешини в ножны, Хисаги развернулся на месте и к своему великому ужасу обнаружил Рангику буквально насаженной животом на кончик огромного меча Комамуры. Длина этого чёртова меча оказалась настолько неописуемой, что самую красивую фукутайчо Готей-13, как звали Рангику и в глаза, и за глаза, попросту припечатало к стенке чудом уцелевшего после стычки Шухея и Комамуры барака. Кровавые брызги багровыми гроздьями усеяли стену за спиной корчащейся на мече Мацумото, а Саджин, чья рыжеватая шерсть, казалось, поседела от таких поворотов, стоял и неотрывно смотрел на раненую Рангику, не зная, что и делать - то ли рывком вытащить меч, но спровоцировать этим кровотечение, после которого фукутайчо десятого могут уже и не спасти, то ли осторожно вынуть его из пробитого живота раненой, то ли не трогать его вообще, покуда её до четвёртого не доставят. Пока он думал, Шухей уже всё сделал. Быстро, но по максимуму осторожно вынув клинок из тела захрипевшей и закашлявшейся кровью Рангику, он поднял девушку на руки с таким трепетом, словно любое неосторожное движение с его стороны сейчас могло привести к её гибели, и, миновав попытавшегося было помочь ему Комамуру и всех прочих, кто сбежался на шум потасовки, умчался в сторону бараков четвёртого отряда с такой скоростью, какой в ту минуту капитан шестого отряда позавидовал бы сам Бьякуя Кучики, надменный и холодный в обращении черноволосый мужчина с аристократически красивыми чертами лица и серыми глазами, известный как один из самых быстрых синигами в Готей-13. В госпитале раненую Мацумото забрала на операцию сама капитан четвёртого отряда - Унохана Рецу, длинноволосая брюнетка с насыщенно-синими глазами и кротким характером... эх, о том, что это была одна из самых главных разбойниц Готея по молодости, знали лишь старейшие капитаны - Кёраку Шунсуй, очаровательный пьяница средних лет, крепко сложенный сероглазый шатен и любитель ухлёстывать за девушками, особенно за своей лейтенантом Нанао Исе, и Джоуширо Укетаке, болезненный длинноволосый мужчина с карими глазами и миролюбивым нравом. Остальные были лишь наслышаны. Впрочем, в ту минуту трясущемуся от страха за истекающую кровью и переставшую подавать признаки жизни Рангику Шухею плевать было, даже если бы его любимую чёрт с рогами лечить взялся... лишь бы вылечил да на ноги поставил. - Унохана-тайчо, - отрывисто произнёс Хисаги, с тоской глядя вслед Ранигку, уезжающей на каталке под чуткими руками медиков в операционную, - если кровь там понадобится или реацу, или ещё чего... вы скажите, я здесь побуду, подожду, чтобы не пришлось тратить время, сразу всё отдам, что надо... - Успокойся, Шухей, - с печальным пониманием глянула Рецу на Хисаги, побелевшего от страха лицом едва ли не хуже раненой, которую он в госпиталь на руках принёс. Жутковато теперь смотрелся лейтенант девятого отряда, весь измаравшись в крови Мацумото, подумала женщина и добавила: - Мы справимся сами, не надо никаких жертв. И сидеть под дверью операционной не надо, не стоит меня отвлекать. Не сомневайся во мне, я ставила на ноги людей, у которых случаи хуже, чем у Рангику, были... - Унохана-сан, - а вот и Комамура показался в госпитале. Капитан-волк явно запыхался - оказалось, догонять сходящего с ума от страха за любимую Шухея было делом далеко не простым. Выпрямившись чуть ли не по стойке смирно и старательно не глядя в глаза растерянному, перепуганному и в то же время явно взбешённому Хисаги, Саджин пробасил: - Если Мацумото понадобится кровь или реацу... - Боги, ну я только что Шухею всё сказала... - закатила было глаза Унохана. И тут же встрепенулась, позабыв напрочь, что сказать хотела - раздался затанцевавший эхом по коридору металлический лязг, и тут же неприятное, парализующее каждый нерв и заставляющее затрепетавшую душу испуганно скулить на разные голоса дыхание смерти разлилось по госпиталю. Повернувшись, Рецу обомлела. Трясущимися руками Хисаги сжимал рукояти раскрывшихся в шикае кам, каждая из которых остриями смотрела в упор на Комамуру, а в глазах лейтенанта девятого тяжёлой пеленой встала такая тьма, которой капитан четвёртого в Шухее отродясь не видывала. - Шли бы вы отсюда, Комамура-тайчо, - глухо, но очень угрожающе прорычал Шухей. Саджин начал медленно пятиться назад, не веря, что это тот самый славный малый Хисаги Шухей, самообладание которого постоянно становилось примером для подражания, трудоголизм которого превышал все мыслимые и немыслимые пределы, а о его понятливости и готовности всегда помочь людям в беде легенды слагать можно было... нет, боги, сейчас это был не Шухей, ёжился капитан седьмого отряда, слыша этот его нечеловеческий рык, лишь отдалённо напоминающий внятную людскую речь. Сейчас это был самый настоящий жнец, который хотел лишь одного - косить чужие жизни. А, если конкретнее, хотел скосить жизнь того, кто тяжело ранил его любимую. И уже второй раз за день капитан Комамура осознал, почему же Шухей так не любит раскрывать свой дзанпакто даже в шикае при посторонних, при ком-то, кроме врага его и него самого. Чёрт, если от одного шикая этого так муторно на душе становится, тряхнул головой Саджин, упираясь спиной в дверь госпиталя и зажмурившись, будто в надежде, что сейчас он откроет глаза, и исчезнут сизой дымкой и Хисаги, и Казешини в его руках... а что ж в банкае тогда будет? А до банкая этому литёхе ведь совсем недалеко - его дзанпакто уже не просто материализуется, а разгуливает, когда хочет и где хочет, да ещё и творит, что хочет. - Шли бы вы оба отсюда, пока второй отряд на вас не вызвала, и вас обоих в карцер не позакрывали бы, - казалось бы, Унохана говорила спокойно, и даже чувствовалось, пока она говорила, что на устах её появилась лёгкая такая и умиротворённая улыбка. Но, стоило Хисаги и Комамуре обернуться в её сторону, оба поклясться были готовы, что в тот же самый миг у одного все волосы на голове дыбом повставали, а у другого шерсть затопорщилась во всех местах. Такие красивые, бездонно-синие глаза Рецу стали кроваво-красными, из глазниц потекла какая-то багровая дрянь, рот её растянулся в искажённой кривым оскалом улыбке, края которой стали заходить куда-то явно дальше её щёк, а кожа на лице одной из старейших по стажу службы капитанов начала слезать и отваливаться, повисая на оголившихся костях черепа загноившимися невесть с чего лохмотьями. Аура вокруг продолжавшей стоять без движения Уноханы сгустилась жутким мраком и стала отдавать такой лютой мертвечиной, что Казешини в руках у Шухея аж восторженно присвистнул, начав подпрыгивать на чьём-то окровавленном трупе, коих в его внутреннем мире было предостаточно. Истинное обличие любого Бога Смерти, кем и были синигами по сути своей. Только вот далеко не каждый умел это своё обличие миру показывать. Ходили слухи, что даже Ямамото-сан так не умел. Впрочем, ни Шухею, ни Комамуре в тот момент уже как-то не особо интересно было, кто ещё из Готей-13 умеет такие фокусы показывать... Комамуры в один момент и след простыл, и лишь эхо от его короткого лающего "Есть!" осталось напоминанием о том, что он вообще в госпиталь приходил. В этот раз, убегая от капитана четвёртого отряда, Саджин оказался куда стремительнее Шухея, так и застывшего столбом с Казешини в руках. - Унохана-сан, - сдавленно произнёс Хисаги, сам не понимая, как он велит себе задержаться ещё на минуту и не последовать примеру умчавшегося прочь Комамуры, - позволите после операции навестить Рангику? - Ну конечно же, - и вот от чудовища, которое предстало перед капитаном седьмого и лейтенантом девятого отрядов, и следа не осталось, и перед Шухеем вновь стоит добрая, красивая, чуткая и понимающая Унохана. - Только часа через три приходи, не раньше. - Вас понял, - Шухей торопливо спрятал Казешини в ножны и, не смея больше задерживать начало операции по спасению его любимой, покинул госпиталь. Только, в отличие от Комамуры, отправившегося в десятый улаживать с капитаном Хицугаей вопросы разрушенных бараков и полигонов десятого и здоровья его раненой фукутайчо, Хисаги бросился прочь из Готея. Он даже Сейрейтей миновал, несясь на настолько бешеной скорости, что Казешини откровенно занервничал, не понимая, куда ж это его внезапно словно озверина выпивший хозяин мчит сломя голову. Оказавшись где-то на юге Руконгая, Шухей быстро раскрыл свой дзанпакто. Причём не просто раскрыл его в виде острых кам на длинной цепи, а ещё и самого Казешини из внутреннего мира вытряхнул материализованным. Не успел опешивший Ветер Смерти на ноги подняться, а Хисаги уже накинулся на него, рассекая воздух звеневшими от накала его реацу серпами и пытаясь постоянно подсечь его при помощи цепи так, чтобы он уже точно никуда не сбежал, запутавшись в металлических звеньях. - Сука! Достал! Тварь! Урою! Получай! Паскуда! Сдохни уже! Гадина! Ублюдок! Ушастая дрянь! - каждый свой выкрик Хисаги сопровождал ударом острых кам, и Казешини теперь приходилось проявлять чудеса ловкости и изворотливости, чтобы увернуться от оружия в руках собственного хозяина. - Из-за тебя Рангику ранили!.. - А, то есть если бы не твоя рыжуля, ты так бы и ходил, жевал бы сопли и ничего мне даже не сделал бы? - с вызовом ощерился похожий на эльфа дух ветра, запрыгнув на крышу невысокого заброшенного зданьица и даже в таком незавидном положении не растеряв желания довести своего хозяина до той стадии белого каления, после которой превращаешься в дикого зверя, рвёшь и крушишь, не понимая, кто ты вообще. - А ты не думал пойти и вот точно так же этому волчаре рыжему задать, как ты меня сейчас гоняешь? Насколько я помню, это он твоей красотке всю брюшину продырявил... В следующую же секунду Казешини пришлось с занятой им крыши спешно улепётывать - не дослушав его, Шухей одним прыжком взмыл на это же здание и, раскрутив засвистевшие в воздухе серпы на цепях, уже метнул их в духа, который жил в этом клинке. И сверкнувший шпорами своих ботинок с заострёнными носами Ветер Смерти только и услышал из уст Шухея себе вслед: - Если бы ты не устроил весь этот цирк с дохлой собакой и не спровоцировал бы капитана Комамуру, он бы ни за что Рангику не тронул... А следом Казешини замер, не успев даже совершить свой следующий прыжок. Как разъярённый, но при этом продолжавший говорить медленно, тяжело и неестественно спокойно для такой ситуации Хисаги умудрился оказаться прямо перед ним, хотя всего лишь мгновение назад его голос дух ветра слышал у себя за спиной - этого дзанпакто Шухея так и не понял. Внезапно живот духа-эльфа пронзила невероятно острая боль, он попытался согнуться, кашлянув кровью, согнуться так и не смог, и медленно выпрямился, ошалело уставившись на хозяина своими бирюзовыми очами. И лишь ещё через миг до Казешини дошло - Шухей крепко натянул цепь, при этом уже замахнувшись одним серпом и с его же помощью подтягивая свой непокорный дзанпакто к себе... а остриё второго серпа оказалось воткнутым прямо в живот захрипевшему от боли Казешини. И, влекомый сильной рукой Шухея к его ногам, пробитый своим же оружием и оставляющий за собою кровавые следы на запылённой руконгайской земле, где они и сцепились, Ветер Смерти вдруг расхохотался в голос, выплёвывая сгустки крови и не зная того, как помутнел от боли и потери крови взор его вечно горящих чистой бирюзою миндалевидных очей. - Ты... ты чего ржёшь?.. - оторопело уставился на свой раненый меч Шухей. Громкий, звонкий, несмотря на бессилие от полученной раны, смех Казешини был, что самое страшное, радостным. А только-только начавший приходить в себя после своего неожиданного срыва и с ужасом осознававший, что он сотворил, лейтенант девятого отряда понять теперь не мог, чему же можно так радоваться, когда вот-вот сдохнешь, а тебя с продырявленным брюхом ещё и тащат волоком куда-то на цепи. - Ещё там... в госпитале... когда ты на Комамуру чуть не бросился... ты раскрыл меня в шикае, даже не думая... - кашляя и отплёвываясь кровью на все четыре стороны, корчился Ветер Смерти на острие собственной косы. - И вот тогда-то я понял - ты уже тёпленький... ты почти готов, ты почти научился по-настоящему меня слышать... ты хотел убить эту псину и даже не раздумывал, как ты обычно раздумываешь перед тем, как выпустить меня в бой... а, когда ты вытряхнул меня из внутреннего мира и начал меня тут дубасить, я чуть от восторга на месте не сдох, я те клянусь головой того Пустого, которого мы с тобой пять месяцев назад на западе Рукона завалили!.. Наконец-то... бля, наконец-то я увидел тебя таким, каким ты должен быть... наконец-то мой синигами не тряпка и не тюфяк... наконец-то ты стал давать волю своим демонам и перестал бояться того, что потом о тебе подумают другие... наконец-то ты бьёшь с настоящим желанием убить... э-э-э, дурень, ты чё делаешь?! Казешини попытался приподняться на локтях, но оказался уже взвален на плечо моментально сорвавшимся в Мгновенный шаг Шухеем. Пока Ветер Смерти разглагольствовал о том, как же хорошо, что он смог пробудить тьму в душе своего слишком уж, по его мнению, мягкосердечного синигами, этот самый синигами в ужас впал от того, что он со своим дзанпакто сотворил. И, осторожно вынув каму из живота взвывшего от боли Казешини, Шухей быстренько потащил его в сторону бараков четвёртого отряда, которые не так давно покинул. - Да ладно, ты серьёзно? - усмехнулся Казешини, захаркав в приступе тяжёлого кашля ту сторону лица волокущего его на плече Шухея, где были вытатуированы цифры шесть и девять. - Ты даже не бросишь меня истекать кровью в Руконе, чтоб я вынес урок из этой истории и больше так не делал, а вместо этого тащишь меня к лекарям?!.. Тьфу, беру свои слова обратно... как был ты тряпкой, так и остался, балбес... - Заткнись, - отрывисто произнёс Хисаги, пряча взгляд, чтоб, не дозволь того небо, пронырливый раненый эльф не увидел в его глазах того, насколько же ему страшно и стыдно от того, что он со своим дзанпакто сделал. Бедная Унохана, как раз в этот момент вышедшая на небольшой перерыв, пока бригада работавших с ней целителей колдовала над восстановлением Рангику, едва в обморок не шарахнулась, увидев, как взмыленный и залитый явно не своею кровью ещё хуже, чем был, Шухей несётся в госпиталь, не видя ничего на своём пути, а на руках у него корчится от боли и кашляет кровью его же собственный дзанпакто. Ещё страшнее Рецу стало, когда при быстром осмотре она поняла, что ранил Казешини его же хозяин. - Как это понимать, Хисаги? - пока вызванные ей ассистенты торопливо увезли Казешини в том же направлении, куда и Рангику отвозили, Унохана решила попытаться поговорить с лейтенантом девятого отряда. - На ране Казешини следы только твоей реацу и твоего оружия... ты что, сам же покалечил свой дзанпакто? - Так и понимайте, Унохана-тайчо, - отрывисто процедил Шухей, опустив голову так, что за клочкастыми смоляными вихрами и лица его, тронутого шрамами и замаранного кровью, видно не стало. - Я чудовище, и больше тут не о чем говорить. - Иди отдохни, - Рецу, как человек, многое замечающий и многое очень тонко чувствующий, быстро сообразила - здесь налицо капитальный срыв, и лучше не трогать человека, который не так давно его пережил, а теперь осознаёт весь ужас его последствий. - Кровь и реацу не понадобятся, это точно, а в таком состоянии ты уже никому ничем не поможешь. В одном ошиблась мудрая целительница - кровь и реацу понадобились. Причём и Рангику, и Казешини. Причём просто в зверских количествах. И, разумеется, узнав об этом, окончательно потерявший последнюю почву под ногами Хисаги всех растолкал, бросившись под иглы с полыми внутри шнурами в руках докторов и заявив, что нечего тратить драгоценное время на поиски донорских материалов, когда вот оно, ходячее хранилище крови и реацу, само к ним пришло и готово приступить к отдаче себя самого прямо здесь и сейчас. - Но у вас не хватит сил на двоих, Хисаги-сан... - попытался было робко возразить Ямада Ханатаро, скромный и застенчивый юноша, служивший офицером в отряде врачевателей. В бою этот худощавый и низкорослый паренёк с удлинёнными чёрными волосами и робким взором ясно-синих глаз не проявлял себя от слова никак... но зато его способности к излечению были на такой высоте, которая и позволила ему при практически полном отсутствии боевых навыков стать офицером в своём отряде. - Ты разговариваешь с лейтенантом, Ямада. Причём с лейтенантом, у которого, как в Готее говорят, реацу уже давно на уровне капитана... - усмехнулся Хисаги. Не любил он красоваться чинами там или званиями, но сейчас надо было же как-то объяснить этому непонятливому мальцу, что некогда заниматься препирательствами и болтовнёй, а уже давно пора воткнуть ему в вены по обе руки иглы, через которые по длинным тонким шнурам и пошли бы его кровь и реацу в тела раненых, что лежали сейчас на разных койках недалеко друг от друга. - Так что даже не раздумывай, для меня эта процедура проблемой не будет. А если и случится что со мной - себя не вини. Скажешь остальным, что это я настоял... Ханатаро решил, что он и впрямь будто бы обидел гордость Шухея, усомнившись в том, что ему хватит сил, и воткнул в его вены толстые иглы, протягивая шнуры к рукам лежащих без сознания Рангику и Казешини и вонзая в сгибы их локтей с внутренней стороны такие же острия, венчавшие другие концы этих казавшихся бесконечно длинными шнуров. - А теперь, Хисаги-сан, - нервно кусая пересохшие от волнения губы, заговорил Ханатаро, - сконцентрируйтесь по максимуму, чтобы реацу от вас пошла к Рангику-сан и Казешини-сану... и работайте руками, чтобы кровь от вас к ним переливаться начала. Коротко кивнув, Хисаги торопливо заработал руками и начал заставлять свою реацу распределяться между любимой девушкой и духом из своего меча. От одной только мысли о том, что, возможно, сейчас не станет или Рангику, или Казешини, или, не дай тому небо свершиться, обоих, в груди у него становилось так больно и горячо, будто бы кто-то на живую выжигал там кровоточащую дыру калёным остриём... Как после часа вот такого непрерывного разрыва себя самого на двоих сразу он упал в обморок - Шухей так и не понял. Впрочем, момента, когда ему стало настолько плохо, что он уже дальше собственного носа ничего не видел, он тоже осознать не успел. Как раз в это время подошла Унохана - проверить, как проходит больше похожая на изысканно-мучительный способ самоубийства для раздающего себя на разрыв Хисаги процедура. И ужаснулась тому, насколько же жутко сейчас смотрелся вскинувшийся чисто на рефлексе, но уже не видевший её лейтенант. Шухей стоял на коленях между кушетками, на которых лежали Рангику и Казешини, и по шнурам через иглы в его руках шла в разные стороны багровая субстанция, при этом сами шнуры мерцали, сияя режущей взор яркой бирюзой. Лицо Хисаги белело с каждой секундой всё сильнее и сильнее, под невидящими глазами пролегли глубокие чёрные тени, пересохшие губы стали не просто тёмно-синими, нет, они уже тоже были недалеки от того, чтобы стать практически чёрными, на руках его зазмеилась путаная сетка вздувшихся и побагровевших вен, и под трескавшейся кожей его явно можно было отследить, как последние силы покидают его, проходя по его чуть ли не рвущимся на живую жилам, а вместо дыхания из его груди то и дело вырывался тяжёлый надрывный хрип. Если бы Унохана знала, какие небесные силы призвать, чтобы прогнать эту кажущуюся страшным наваждением картину, она бы непременно их призвала... но Рецу, в первую очередь, знала, что никакое это не наваждение, а добрая воля отчаянного лейтенанта девятого отряда, готового себя на органы живьём разобрать, только бы тем, кто ему дорог, не дать провалиться в омут мучительной боли. А то, что сам он в этом омуте теперь имел сомнительное удовольствие искупаться с головой и боли этой вдоволь нахлебаться, для самого Шухея было не более чем издержками производства, как он сам бы сейчас этот кошмар назвал, который ему пережить довелось. Пока горестно качающая головой Унохана мысленно журила Ханатаро, который так неосмотрительно позволил одному так привыкшему взваливать все тяготы жизни на свой чудом пока не надломанный хребет лейтенанту пойти на отдачу собственных крови и сил сразу двоим раненым, этот самый лейтенант, вскинувшись на появление капитанской реацу неподалёку и почуяв Унохану (впрочем, уже не видя ничего перед собой), захрипел и обмяк всем телом, свалившись прямо на пол между двумя кушетками. Шнуры, идущие к рукам Казешини и Рангику, натянулись до предела, и иглы угрожающе зашевелились в их венах, грозя вот-вот переломиться от натяжения тех нитей жизни, которые сейчас венчались в теле потерявшего сознание Хисаги... Ничего этого Шухей уже не помнил, помнил только, как дышать стало нечем, перед глазами встала чёрная, как глухая ночь, тяжёлая пелена, а сердце пронзила острая невыносимая боль. И потому ему оставалось только обрадоваться, когда, теперь уже сам очнувшись на больничной, первыми, кого он увидел, были моментально бросившиеся к нему при первых его попытках приподняться Рангику и Казешини. Рангику была ещё бледна лицом, что при её-то кровопотере было вовсе неудивительно, материализовавшийся Ветер Смерти тоже был каким-то уставшим и потрёпанным, а поперёк торса его был тщательно намотан пропитавшийся его кровью бинт... но радость в глазах обоих от того, что один непутёвый дуралей, который сам чуть на тот свет не отправился, все свои силы отдав на то, чтобы они восстановились, всё-таки выжил, была такой одинаковой, что усталая, но счастливая улыбка пролегла по посеревшему после пережитого лицу Хисаги чуть ли не помимо его воли, сама собой как-то. Время шло своим ходом, былое забывалось и стиралось, постепенно уступая место новым дням и новым событиям, и вот сегодня Шухей курил на ходу, приближаясь к домику главнокомандующего и мысленно недоумевая, вот зачем же Генрюсаю-доно понадобилось его тридцать первого декабря в такую рань вызывать... "По-любому сейчас навяжет тебе какой-нибудь наряд или дежурство", - ворчливо отозвался Казешини, развешивая на манер гирлянды выпотрошенные ранее во время битв кишки Пустых на неизвестно откуда появившуюся в его внутреннем мире ёлочку. Впрочем, ёлочкой это корявое разлапистое нечто назвать было разве что если опираться на очень условное понятие о том, как ёлочка должна выглядеть. - "А ты ж тряпка и дурак, ты ж и отказать не сможешь, и пока все будут гулять да бухать, ты, как дурак, на каком-нибудь патруле новогоднюю ночь встречать будешь". - Не сегодня, Казешини, - прикрыв глаза и затянувшись покрепче, покачал головой Шухей. пальцы словно сами нащупали в кармане куртки коробочку с бархатной обивкой и золотым кольцом внутри, которое он так старательно прятал до нужного момента от одной очаровательной фукутайчо, которая вскружила ему голову чуть ли не с первой их встречи. Этой ночью Хисаги Шухей решил сделать Рангику предложение. От одной этой мысли на душе у лейтенанта потеплело, и так привычная утренняя угрюмая раздражительность от хронического недосыпа моментально растаяла, словно облако сигаретного дыма под порывом весеннего ветра. "Смотрю, твоя рыжая очень на тебя хорошо влияет", - всё так же ворчливо, но уже куда веселее откликнулся Казешини на мысли своего хозяина. - "Гляди, ещё чуть-чуть - и наш ненормальный трудоголик научится требовать себе законные выходные ради молодой супруги!" - Шёл бы ты со своими шуточками, - фыркнул Шухей, не осознав ещё того, как предательски покраснели его щёки, и вовсе не морозец декабрьский (которого сегодня и не было ни капельки) стал тому причиной. - А раскраснелся-то!.. как барышня какая, - ехидно хохотнул Ветер Смерти, материализовавшись и пихнув зардевшегося от смущения синигами в бок. - На, печеньку съешь, стеснительная моя, не тушуйся... С этими словами Казешини затолкал в рот возмущённо фыркнувшему Шухею сырное печенье с помидорами и розмарином, в котором захрустевший вкуснятиной лейтенант моментально узнал фирменное печенье аристократического дома Кучики. - Опять Кучики-тайчо обворовал? - укоризненно глянул он на Казешини, который уже в наглую обшаривал карманы куртки своего воина, вытягивая оттуда сигареты с зажигалкой. - Тебе что, мало печенья, которое я из мира живых тебе постоянно таскаю?.. - Одно дело ты таскаешь, - сверкнув блистающей белизной хищной улыбкой и зажимая сигарету в зубах, дух-эльф чиркнул зажигалкой, прикуривая, - а другое этот вот азарт, гонка за печеньем, запал, который появляется, когда ты воруешь... ну и Сенбонзакуру побесить лишний раз - это такой кайф, в котором я просто отказать себе не могу. - Тебя хлебом не корми - дай побесить кого-нибудь, - рассмеялся Шухей, туша окурок. Ох уж этот Казешини - зная, что дзанпакто Бьякуи, Сенбонзакура, длинноволосый сероглазый юноша в облачении самурая, постоянно скрывающий под маской своё лицо, был не в пример своему до неестественности сдержанному хозяину взрывным и вспыльчивым, он постоянно бегал в домик или в поместье Бьякуи и доводил бедный духовный меч Кучики до белого каления, постоянно что-нибудь приворовывая и намеренно делая это так, чтобы воинственный дух клинка капитана шестого это заметил. Разумеется, после продолжительной погони всё заканчивалось мощной дракой, из которой плут Казешини почти всегда выходил победителем и торжественно отправлялся восвояси с наворованным наперевес. Правда, воровал он вещи, явно не тянущие на драгоценности - исписанные блокноты, сломанные перья, пара бутылок сакэ, один раз спулил рваный и окровавленный хаори Кучики... в особом почёте у Ветра Смерти были печенья, что изготавливались поварами поместья одного из самых влиятельных кланов в Сейрейтее. Короче, Казешини плевать было, что воровать, лишь бы Сенбонзакуру лишний раз из себя вывести. - Ага, - довольно отозвался Казешини, и Шухей вздрогнул, непроизвольно ёжась от так внезапно обнявшего всё его тело промозглого холода. Чёрт, фыркая и качая головой, поражался Хисаги, вот и когда этот плутяра ушастый успел - уже стащил с него кожанку и теперь стоял в его куртке нараспашку, цокая языком и бормоча себе под нос, что ему явно идёт. Правда, в этот раз лейтенанту отчего-то и ругаться лень было, и он лишь произнёс: - Смотри, осторожнее, там в кармане... - Да знаю я, что там кольцо для твоей рыжули, - сверкнул белозубой улыбкой чёрный эльф, тоже докуривая. Подойдя к казармам, где располагалось командование Готей-13 с Ямамото Генрюсаем во главе, Шухей удивился тому, что высоченные тяжёлые двери были приоткрыты. Ну и ладно, повёл плечом лейтенант, значит, тонко намекают на то, что пройти явно можно. Пропетляв несколькими извилистыми и полными похожими на тупики поворотов коридорами, Шухей и так и не решивший пока что забраться обратно в меч Казешини подобрались к залу, в котором проводились заседания, переговоры, собрания капитанов и беседы Ямамото-сана один на один с теми, кого он изволил к себе вызывать. Ну, как вот Шухея он сегодня как раз и вызвал. Как ни странно, двери и в этот зал оказались приоткрытыми. И, что ещё больше удивило Хисаги, зал собраний был полон - по реацу он быстро определил, что в кабинете собрались все капитаны. Странно, повёл Шухей рассечённой шрамами бровью, а его-то зачем тогда сюда позвали ни свет ни заря?.. Хисаги с Казешини практически на цыпочках подкрались ко входу в зал собраний, почти одновременно подавили свою духовную энергию, чисто на уровне рефлекса решив, что на всякий случай им лучше быть не обнаруженными раньше времени... и остолбенели, когда осторожно заглянули в щель, что оставлена была приоткрытыми дверями. Нет, Шухей чего угодно увидеть ожидал... но явно не весь капитанский состав Готей-13 с оленьими рогами на головах, в окружении горы запакованных в мешки и коробки подарков и с колокольчиками на шеях!.. А во главе всего этого сборища восседал сам Генрюсай-доно, облачённый в костюм Деда Мороза, Санта Клауса... ну или кто там новогодний дед у людей в мире живых, нервно поднёс Шухей руку ко рту, чтоб заткнуть себя и в голос не заржать, попутно припоминая. А ещё... вот только сейчас Хисаги вспомнил кое-что... главнокомандующий вызывал его к себе в восемь тридцать. А сейчас... а сейчас на висевших над входом в зал собраний и украшенных мишурой и веточкой ели с шарами часах была только половина восьмого. Интересно, он перепутал сам, или его будильник его подвёл, зазвенев на час раньше, лихорадочно думал Шухей, пытаясь хоть как-то абстрагироваться от созерцания наряженных новогодними оленями капитанов и не заржать во всю мощь своей глотки на весь коридор. А кстати, у некоторых колокольчики и на рогах были, подметил Хисаги, увидев, как Дзараки Кенпачи - самый воинственный и безумный синигами среди капитанов, возглавлявший одиннадцатый отряд, почесал прикрытый повязкой глаз, зевнув во весь голос и даже рукою рот не прикрыв, и новогодние бубенцы весело зазвенели, покачиваясь на надетых на него рогах. Наверняка с волос и снял, покачал головой обалдевший от такого зрелища Шухей, памятуя о том, что длинноволосый Дзараки, и так достаточно экстравагантно выглядевший из-за располосовавших его лицо шрамов, всё время украшал свою шевелюру колокольчиками, что вечно звякали при ходьбе. - Мы должны быть дружелюбнее к нашим подчинённым в этот новогодний вечер, - вещал наряженный Сантой Ямамото, то и дело хмыкая в густые усы. Роскошная борода Генрюсая-доно была перевязана фиолетовой лентой, по всей длине которой был намотан серпантин, что, наверное, значило, очень уж новогоднее настроение у начальника. - Поэтому в течение всего этого дня вы, мои дорогие капитаны, идёте и раздариваете все эти подарки каждому из служащих в ваших отрядах! Идея была вроде как сама по себе хороша - дух праздника там, единение, добро, и всё такое... но стоило продолжавшему даже с оленьими рогами на голове держаться царственно и величественно Бьякуе неожиданно чихнуть, стоило колокольчикам на его рогах задорно зазвенеть, Шухей аж впополам согнулся, затыкая себе рот рукой и всеми силами стараясь не расхохотаться на всю казарму главнокомандующего. Только, как оказалось, затыкать надо было Казешини. Бедный Ветер Смерти, и так уже будучи на грани от приступа оглушительного ржача, не подчиняющегося уже никакому контролю, после миниатюры "чих оленя-аристократа" не выдержал и загоготал так звонко и громко, что на миг, казалось, кроме смеха Казешини, на пару мгновений в мире перестали существовать какие-либо ещё звуки. - Мать твою, Шини... - зашипел Шухей, моментально заставив свой дзанпакто спрятаться в клинок. - Какого чёрта?! - а вот бдительная Сой Фон, главенствующая во втором отряде, и, несмотря на свою кажущуюся субтильной внешность худощавой девушки с выстриженными в каре с двумя обёрнутым лентами и украшенными кольцами косами позади чёрными волосами, являющуюся одной из опаснейших капитанов в Готее, явно не смогла стерпеть того, что их обнаружили в столь и без того раздражающем её облике раньше положенного, да ещё и осмелились ржать в голос над этим. Гневно сверкнув серыми раскосыми глазами, возглавляющая отряд карателей и отдел тайных операций миниатюрная брюнетка бросилась к выходу из зала, задорно звеня подвешенными к косам и ожерелью-ошейнику колокольчиками, едва не рогами на своей голове дверь зала заседаний и выбив... А хохотуна уже и след простыл. Так быстро Хисаги Шухею не приходилось бегать уже очень давно...