***
По средам — исповедь, и Джаред пробежался по верхушкам своих преступлений, добавив несколько самых страшных грехов. Он всуе упомянул имя Господа с полдюжины раз, обозвал свою младшую сестру засранкой, за что получил в наказание один «Отче наш», а за все остальное — несколько «Аве Марий». Покаявшиеся выстроились в ряд, и Джаред занял свое место в его конце, на голову возвышаясь над остальными, и молился о прощении своих маленьких грехов, при этом держа большие подальше ото всех. На стене в туалете появилось новое сообщение, такое, от которого школьный галстук Джареда показался слишком тесным, а кровь бурлила в венах. «Все мои признания на исповедях лживы. Думаю, это значит, что я удваиваю ставки». Под первой строкой была вторая, буквы поменьше и теснее. Написанные в спешке. «Я думаю о тебе намного больше, чем бы следовало. Вот это признание правдиво». Джаред провел пальцем по последнему предложению и немного запачкался. Свежие чернила оставили свой след на его большом пальце, словно у него взяли отпечатки пальцев и опознали. Его душу очистили исповедью минутами ранее, а теперь он снова ее замарал.***
Это превратилось в такой же важный ритуал, как и крестное знамение ото лба до груди влажными пальцами. Каждый раз, когда Джаред зажигал свечку, он больше не просил у Девы Марии, чтобы она излечила больную ногу его тети. Больше нет. Иногда сообщения были пошлыми, а иногда — очень милыми, Джареду нравились и те, и другие. Фраза «Ты — все мои маленькие дьяволы» заставила Джареда прислониться лбом к тонкому хрупкому металлу и задышать. Просто дышать, потому что бывали моменты, когда мир казался слишком огромным, и знать, что рядом был кто-то, с кем можно было поделиться своими секретами, возвращала его к нормальному состоянию. После четвертого послания, Джаред начал их записывать, используя для этого коллекцию оберток от жвачек, и теперь они были аккуратно сложены и спрятаны между страниц его учебников. Джаред делал из них стопки, раскладывал в хронологическом порядке, а затем переставлял в порядке своих предпочтений. Глубоко внутри он подозревал, что такое поведение не было нормальным, поэтому он долго искал подходящее слово для всего этого, и наконец его нашел. Все собирают любовные послания. Эти — были его.***
В течение полутора недель ничего не появлялось, и Джаред снова начал грызть ногти. Ноготь на левом мизинце был подточен до мяса. Его пекло, когда Джаред положил на аптечный прилавок тонкий черный маркер и отсчитывал четвертаки, чтобы за него заплатить.***
«Я скучаю по тебе». Руки Джареда тряслись, пока он писал предложение, и он ужасно смазал первую букву. Странная загогулина в хвостике у «я», и Джареду захотелось тут же все стереть, еще даже не дописав все до конца, написать что-то поумнее и не такое правдивое. Звонок прозвенел в тот момент, когда Джаред ввалился на урок по английской литературе, который вела сестра Имельда, пробрался на свое место за последней партой и провел следующий час, слушая, как она высасывала всю радость из Милтона. Он избегал туалета для мальчиков рядом с ученическими шкафчиками до конца дня, пока больше не смог терпеть. Его запись была все еще там, а под ней — то, от чего живот скрутило и заставило так сильно улыбаться, что стало больно. «Чего бы ты попросил, если бы знал, что я скажу «да»? Джаред ответил, оставляя глубокие следы от зубов на колпачке фломастера. В этот раз он не облажается. Может, буквы были слишком крупными, но это уже не имело значения. «Что угодно. Все».***
Началась настоящая переписка: вопросы, ответы на которые обдумывались часами, а иногда и несколькими днями. «Кто ты?» Написал Джаред, не ожидая ответа. Который он получил через три часа, и у него закружилась голова, а сердце запульсировало в горле. «А кем ты хочешь, чтобы я был?» Рядом со знаком вопроса было красное желейное сердечко, прикрепленное на стену слюной, а над ним мальчик оставил ему поцелуй. Липкий след своих губ с вишневым вкусом. Джаред отодрал сердечко от стены. Он вроде бы и хотел сохранить его на потом, но у него оставалась последняя обертка от жвачки и предназначенная для нее цель. Вместо этого Джаред положил конфету в рот, только на секунду задумавшись о том, сколько бактерий кишело в туалете старшеклассников. Остаток дня Джаред провел за пристальным разглядыванием всех, кого встречал в коридоре, в поисках того, чей рот был конфетно-розовым, а пальцы измазаны в черной краске.***
«Где ты?» Быстро настрочил Джаред. Он опаздывал. Стена выглядела тусклее от месяцев такой переписки, квадратный метр нежно-бежевого цвета приобрел уже серый оттенок. Прошло два дня, и Джареда начало съедать беспокойство. Ответ стоил всех его ожиданий. «Под твоей кожей». Под фразой было еще что-то, призрачное и едва заметное, словно незнакомец написал это, затем быстро передумал и попытался стереть. «Надеюсь». «Тебе не нужно надеяться, — написал Джаред. — «Ты там».***
«Сколько пальцев ты можешь засунуть внутрь?» С застрявшим в горле стоном Джаред спросил: «Куда?» «В свою задницу. В свой рот. В свое сердце.» Дома Джаред заперся в ванной, включил горячую воду, пока пар не затуманил зеркало, а его отражение в нем не потеряло четкость и не стало неузнаваемым. Одной рукой он обхватил свой член и засунул два пальца другой руки себе в рот. Затем три, и на четырех — его чуть не вырвало. На следующий день он написал: «Все, пока у них форма твоих пальцев». Ответ, который он получил, был инстинктивным. Острые мазки черного. «Блядь. Блядь!»***
В пятницу Джаред спросил: «Каково это тебя целовать?» В понедельник он получил ответ. «Как жевать бритвенные лезвия. Или клубнику».***
Учителя внимательно за ними следили, и Джареду пришлось пройти три раза мимо туалета в ожидании, пока учитель труда не покинет свой пост у двери комнаты для мальчиков. Как только Джаред попал внутрь, он быстро написал. «Что тебе нравится?» «Мальчики. Литература. Оргазмы. А тебе?» «Мальчики. Оргазмы. Литература. Ты». Разговор занял неделю, и Джаред передвинул его на вершину своей коллекции. Переставил все свои обертки от жвачки.***
Джаред не увлекался спортом, но все равно пришел посмотреть на игру по лакроссу. Проще участвовать, чем отвечать на вопросы своей матери. Он брел к грязному торговому киоску, опустив голову и считая трещины на асфальте, когда кто-то рядом с ним откашлялся. Джаред поднял взгляд и увидел Дженсена, его сердце замерло, как замирало всегда при виде Эклза. Дженсен был несказанно красив и невероятно застенчив и каждый раз краснел под веснушками, когда учитель по литературе вызывал его к доске, и всегда на физкультуру приходил в спортивных штанах. Он играл главную роль в каждой фантазии, на которую Джаред дрочил прошлым летом. Именно тогда Джаред наконец перестал игнорировать тот факт, что хвостики, перевязанные розовыми лентами, и короткие юбки его не интересовали, именно тогда в его груди поселился самый большой секрет и застрял там. Теперь Дженсен преградил ему дорогу, облизывая свои губы и подняв руку ладонью к небу. Вишнево-красное сердце находилась в ее центре, и Джаред не мог ни пошевелиться, ни моргнуть. Длинные тонкие пальцы начали сжиматься, и Дженсен нерешительно сделал шаг назад, а затем пошатнулся, словно его ударили. Джаред дернулся вперед, украл желейное сердечко у Дженсена и успел его практически целиком проглотить за то время, что Дженсен тянул его за собой мимо киоска под трибуны. На поле кто-то забил, улюлюканье и топот ног загремел по металлу, но Джаред слышал только шепот Дженсена: «Я надеюсь. Я надеюсь». Они были в нескольких дюймах друг от друга. Лицо Дженсена раскраснелось от холода, на нем все еще была школьная форма, его галстук все еще был идеально завязан, и стрелками на брюках можно было порезаться. — Как ты узнал? — спросил Джаред. Рука, которой Дженсен обхватил его запястье, была липкой и сильной. — Ты пишешь букву «а» по-своему. Как на печатной машинке, — ответил Дженсен, а Джаред был уже готов воспарить, оставив свою кожу, кровь и кости внизу, потому что Дженсен обратил внимание, потратил время на мысли о нем настоящем. Дженсен отошел назад и остановился, когда уперся спиной в металлическую стойку, а Джаред продолжал идти вперед до тех пор, пока не прижался всем телом к теплому и дрожащему Дженсену. Тот уставился на него, все еще покусывая свои губы, будто хотел их съесть, поэтому Джаред остановил его собственным ртом. Облизал губы, которые оказались влажными и сладкими, шершавыми оттого, что Дженсен их постоянно кусал, проскользнул языком внутрь. Когда Дженсен положил руку Джареду на спину, тот почувствовал прикосновение языка Дженсена к своему, такое мягкое и любопытное. Кончики его пальцев играли с поясом от штанов Джареда, и руки притягивали его ближе. Пот стекал по спине Джареда, и член уже болел от нестерпимого желания. Дженсен, зная все это, сильно вжался бедрами в бедра Джареда и застонал, будто от облегчения, которое принесло это прикосновение. — Как клубника, — прошептал Джаред Дженсену на ухо, кончая в собственные трусы, а Дженсен задрожал, его глаза были закрыты, а рот был сжат в жалком подобии улыбки. — О боже. Боже, — выдохнул Дженсен, и Джаред наклонился, чтобы снова его поцеловать, может, утянуть вниз, на землю, и немного облапать. Однако Дженсен выскользнул из объятий Джареда, на штанах красовалось мокрое пятно, которое толком не скрывал наспех высунутый край рубашки, кожа Дженсена светилась румянцем от воротничка до кончиков его ушей. Джаред застыл, его сердце зашлось в бешеном ритме, когда он наблюдал за тем, как Дженсен убегал прочь. Не изо всех сил, но все равно быстро.***
«Давай еще раз. В следующий раз у меня получится лучше, обещаю. Клянусь». Дженсен дважды подчеркнул последнее слово. Джаред прижал руку к нему и поверил. Позже он нашел Дженсена, и тот потянул его за собой под трибуны во время урока физкультуры и сразу же опустился на колени. — Что? — поинтересовался Джаред, у которого голова кружилась оттого, что пальцы Дженсена тянули его шорты вниз за резинку, что он покрывал поцелуями нижнюю часть его живота, впиваясь зубами в острые косточки его бедер. Дженсен зарылся лицом в пах Джареда, смачивая его трусы своими слюнями. Между полизываниями он сказал, глубоко и прерывисто: «Хочу нравиться тебе». Опустив руку Дженсену на затылок, Джаред ответил: — Ты нравишься. Ты уже мне нравишься. — Хочу нравиться тебе еще больше. — Это невозможно, — пытался Джаред протестовать. Но потерялся в тепле рта Дженсена, когда тот вобрал его член в рот, касаясь губами нижней части, проводил языком по щелке, собирая бусинки смазки. Дженсен закрыл глаза и открыл рот, задыхаясь и давясь, пытаясь принять Джареда полностью, и от этого было только лучше. Он обернул руку вокруг основания члена Джареда, там, докуда не мог достать ртом, и втянул щеки, всасывая Джареда так жадно. Единственное, что смог Джаред сделать, так это пытаться устоять на ногах, держать свою руку у Дженсена на затылке и чувствовать шелковистую копну под своими пальцами и то, как напрягались мышцы на шее Дженсена. Он вздрогнул, когда Дженсен посмотрел на него, жар и желание переполняли широко распахнутые глаза Дженсена. Джаред не продержался долго. Он пытался, но так ничего и не получилось. Ему было пятнадцать, и это был первый раз, когда кто-то другой положил свою руку ему на член, и это был Дженсен. Рот Дженсена растянулся вокруг него, он стонал в его кожу, держась за член так крепко рукой. Дженсен, такой милый и пошлый, был полон решимости все сделать правильно. Когда Джаред кончил, его колени начали подгибаться, он едва мог контролировать свои длинные конечности и подался вперед на Дженсена. Дженсен, кажется, и не возражал, он словил Джареда и присоединился к нему на полу. Рот его был опухшим, ярко-розовым и вымазанным в сперме Джареда, но, похоже, он не был против и этого тоже. Дженсен улыбался Джареду, сверкая своими яркими, невозможно зелеными глазами. — Дай мне секунду, — попросил Дженсен, когда Джаред попытался его поцеловать, слизать собственный вкус с его рта. Прозвучало это как хриплое карканье, которое не должно было быть таким сексуальным, как было на самом деле. Дженсен вытащил маркер из кармана своих спортивных штанов, и колпачок упал на землю. Джаред выхватил фломастер, и новая волна обожания накрыла его. Он вытянул руку Дженсена, взглядом спросил разрешение, закатывая рукав. Джаред писал мелкими буквами, поближе к сгибу локтя, потому что понимал. О некоторых вещах никто не должен был знать. Некоторые вещи должны были быть только для них двоих. Последнее слово он подчеркнул дважды. «Обещаю. Клянусь».