синтез

      За миллионы лет Барбата привык ко всему.       Жизнь не менялась, а от однообразия устаешь быстро. Тысячи лет он на пару с Эхмеей молол несчастных кристальных дев, украшая их прахом луну. Тысячи лет он смотрел на то, как развивается общество далеко внизу, проходя рекурсивный круг, который имел внутри себя небольшие изменения, но оборот всякий раз отмечался лишь стабильностью. Барбата откровенно скучал, и, неспособный умереть, он увлекался всякой дрянью, иногда даже подумывая вернуть перемолотые самоцветы к жизни.       Просто так. Чтобы посмотреть, что будет.       Страх быть развеянным Эхмеей не пугал его, но Барбата все равно не старался нарушать негласных уставов их лунного царства. Все знали, что правителю знать лучше, да и ставить под сомнение его авторитет своими глупыми проделками было бы как минимум глупо. Барбата скучал, жаловался, требовал от принца бесполезные и ненужные ему вещи — например, разрешение изобрести особое устройство для готовки эфирной пасты, но все равно не думал даже ступать против воли Эхмеи. Когда-то давно они были коллегами, но теперь все изменилось.       Как иронично в их неизменном положении.       Но потом на луну пришла Фосфофиллит.       Барбата не верил в богов, хотя те наказали его и обрекли на вечную жизнь. Но когда на луне появилась Она, дочь кристального рода, ему вдруг почудилось — точно, существуют. Иначе и быть не могло. Кто, если не боги, послал им спасение в лицо отбившейся от собственных сестер кристальной девы? И, как и Эхмея, он втайне боготворил ее.       Фосфофиллит шла на риск, и Барбата мог лишь удивляться. Ее разбивали, объявили предателем всего рода, но она упрямо продолжала идти вперед. Но потом он встретился с ней лично, после стольких месяцев ожидания, и встреча разочаровала Барбату. Он ожидал увидеть божество, но нашел лишь такую же несчастную душу, как и он сам, уставшую от своей жизни и ноши.       В тот момент Барбата полюбил Фосс вновь — фигурально выражаясь, конечно же, любил он исключительно науку и только — но уже как товарища по несчастью. И, видя ее лицо, искаженное в ужасе от необходимости убить адмирабилис, Барбата подумал, что пусть Фосс и была слишком человечной, но такая богиня ему нравилась.       Жаль, что потом она не вернулась.       Многие десятки лет Барбата думал. Скрывал ото всех, даже от верной помощницы в своих начинаниях, Аметист, чего он желал на самом деле. Отчаяние в глазах Фосфофиллит и ее слова заставили его задуматься о том, в чем нуждаются боги. Человек без поддержки превращался в чудовище, а Фосс со своей крушительной силой могла, казалось, разрушить весь мир. И Барбата чувствовал, что еще чуть-чуть и...       Все оборвется.       Нить была натянута. Фосфофиллит казалась ему божеством, которое могло щелкнуть лишь пальцем — и мир треснул бы.       Эхмея хотел сделать из Фосфофиллит новую Жанну Д'Арк — героиню, что умрет во благо других. Неважно, что ей придется пережить ради избавления лунян — Эхмее было плевать. Он жаждал лишь результата, и это стремление постепенно разрушало Фосфофиллит и заставляло ее сходить с ума. Результат был очевиден.       Барбата сожалел, но сделать ничего не мог — в конце концов, его стезей была наука, а не спасение неупокоенных душ.       А потому ему в голову пришла идея — больная, но такая, что была под силу ученому. Он не мог восстановить Фосфофиллит, но мог изобразить фальшивого бога и вернуть ей капельку счастья. Одну из тех разбитых каменных дев, что были ей дороги. Восстановить воспоминания было тяжело, но все эти года он искал способ сделать это — и даже нашел, пусть и крохами, пусть и по чуть-чуть.       Однако и тут возникала проблема, а потому Барбате пришлось пойти на тяжелый шаг.       Кварц-Призрак была частью Каирнгорм столетия назад. И колдовать над частью Принцессы, пусть уже давно не родной, было неправильно. Мораль не была преградой для Барбаты, ею был Эхмея. Кто знал, что сделает принц, узнав, что один экстравагантный ученый взял часть его невесты и решил провести эксперимент?       Стоило спросить об этом саму Принцессу.       Это было бы правильно.       Это спасло бы Барбату от гнева Эхмеи. Проблемный парень.       — Ты не против, если я проведу эксперимент с твоей ненаглядной Призрак?       Барбата усмехнулся, когда лицо Принцессы вдруг исказилось в мимолетном гневе. Она ненавидела упоминания Призрак, но ему было слишком хорошо известно — одно лишь его неосторожное движение в сторону бывшей «половины» любовницы Эхмеи, как его растерзали бы на тысячи маленьких эфирных облачков. Не слишком страшная кара, но все равно неприятная. Он вздохнул, когда Принцесса возмущенно поджала губы и отвернулась, и неуклюже поклонился.       — Ну ладно-ладно! Звиняйте. Не самый хороший вопрос, знаю... Только не говори Эхмее, он мне потом плешь проест своими возмущениями.       Когда Барбата развернулся и собирался было покинуть комнату, Принцесса вдруг сказала:       — Я не против.       Это заставило его вздрогнуть и с подозрением оглянуться назад.       Принцесса не смотрела на него, а уставилась куда-то в пустоту. Иногда ему трудно было понять, о чем конкретном она думает — мышление их, духов прошлого, от мышления самоцветов разительно отличалось. Иногда он начинал сомневаться в том, что они когда-либо смогут наладить контакт, но Аметист доказала, что их род был подобен детям. При должном желании можно было слепить все, что угодно.       Жаль не из всех.       Изогнув бровь, Барбата хотел было переспросить, но Принцесса его опередила. Она подняла на него взгляд — тяжелый, но серьезный — и произнесла:       — Только скажи, что ты хочешь с ней сделать? И зачем?       Барбата задумался.       Если бы он рассказал честно — он так и собирался первоначально — Принцесса могла отказаться. В конце концов, не каждый дал бы добро на подобного рода эксперимент. С другой стороны, врал Барбата не очень хорошо, а у Принцессы после общения с Эхмеей появилась способность мгновенно распознавать ложь. Выбор стоял сложный и страшный, и, тяжко вздохнув, Барбата смиренно поднял руки. Сдаваясь.       Он рассказал честно, не утаивая никаких секретов. Принцесса слушала его внимательно, лишь иногда качала головой и щурила глаза, будто в недоверии. И стоило ему закончить свой рассказ, стоило ему приготовиться к отказу со стороны Принцессы, как та вдруг отвела взгляд в сторону, и в глазах ее он увидел какую-то толику тоски, будто бы эта идея посыпала соли на давно зажившие раны.       Может, так оно и было. В психологи самоцветов Барбата силен не был, все вели себя по-разному, начиная от забывшейся в горе Желтоалмаз и заканчивая прекрасно адаптировавшейся к местным реалиям Аметист.       — Ты думаешь, из этого выйдет что-то хорошее? — пробормотала Принцесса, потирая плечо.       Барбата был поражен. Он был готов к отказу и собирался было экспериментировать втайне ото всех, но, внезапно, ему дали такое немое добро. Это поражало больше, чем прилет Фосфофиллит на Луну. Ну, ладно, может чуть-чуть поменьше. Но все равно было жутко странно.       Кто-то еще не заразился от Эхмеи любовью придираться к различного рода экспериментам.       — Не знаю, — честно ответил он. — Вероятность успешного результата довольно мала. Но полноценные личности восстановить все равно не удастся, у одной отсутствует большая часть тела, а у второй все воспоминания остались у Вас. Так что почему бы и нет? В крайнем случае, никто осуждать не будет. Потому что и не узнает.       Свои эксперименты Барбата предпочитал держать поближе к себе и подальше от Эхмеи. Особенно подобного рода. Он сомневался, что расскажет об этом Аметист, хотя та всегда была готова поддержать его в подобных странных начинаниях — это была слишком своеобразная тема для разговора. И что бы он ей сказал? «Привет, Аметист! Знаешь, я собрался взять двух самоцветов, которых мы не можем восстановить, и слепить из них единое целое!»       Звучало очень ненормально. Для окружающих. Самого Барбату все прекрасно устраивало.       — Если ты считаешь, что это может помочь Ей, то...       Принцесса никогда не называла Фосфофиллит по имени. Очень редко — когда необходимо было дать понять, о ком она говорит. В остальных же случаях она ограничивалась этим жутким простецким «Она», словно одно лишь напоминание о существовании Фосфофиллит заставляло ее испытывать дискомфорт.       Прекрасно зная о том, что на самом деле чувствовала Принцесса в отношении бывшей напарницы, Барбата усмехнулся. Не нужно было быть специалистом в психологии самоцветов, это было очень простое и понятное для любого человека чувство, и оно досталось кристальному роду от их предков. Нежелание признаться в благодарности, может, даже легкая тоска. Фосс не нравилась Принцессе, но она продолжала испытывать к ней смешанные чувства.       Вздохнув, он махнул рукой, словно сдаваясь.       — Если не поможет, то приведет в еще большее отчаяние! Хотя, не нам судить. Она чудная, эта Фосс, может, примет это лучше, чем я думаю.       — Остается лишь ждать.       Выдохнув, Принцесса поднялась с кресла и быстрой походкой направилась к выходу, но на пороге замерла, пристально смотря на Барбату. Что-то в этом взгляде ему не понравилось — это напомнило о тех временах, когда Принцессу звали Каирнгорм, а в ее глазах командовал чужой голос.       — Смотри и бойся, Барбата. Если что-то пойдет не так... Если твое творение выйдет из-под контроля, а вместе с ним и Фосс, то я лично приду в твою лабораторию и взорву ту машинку для макарон.       Глупая и забавная угроза, но голос Принцессы звучал устрашающе. И Барбата прекрасно понимал, что машинка для макарон — это меньшее, чем он отделается в качестве наказания.       Рассеянно улыбнувшись, он лишь пожал плечами в ответ, и, довольная таким результатом, Принцесса покинула комнату.       Сидя позднее в лаборатории в одиночестве, Барбата держал в руках осколок от Призрак. Он восстановил большую часть оболочки, что была доставлена на Луну много столетий назад, и поражался, как природа создала нечто настолько прекрасное. Конечно, здесь не хватало много частей — Каирнгорм занимала слишком значительную часть в Призрак, и без нее Призрак как таковой не было бы. Но даже собранная частями, Призрак завораживала взгляд Барбаты.       Полая внутри, лишь оболочка.       Глаза у нее были прикрыты. Призрак будет спать до тех пор, пока Барбата не восстановит ей тело и не дополнит синтетическими частями. Скосив взгляд в сторону, он с сомнением уставился на аккуратный резервуар с жидкостью, что когда-то давно была способна принять форму Антарктицит.       Собрать ее из слизняков стоило ему многого. Например, кучу потраченного времени на попытку установить контакт с ними. Маленькие негодники хорошо понимали его речь, но отвечать нормально начали лишь после угрозы быть выкинутыми на орбиту — почему-то это действовало на всех представителей этого рода.       Особое строение Антарктицит позволило собрать ее даже несмотря на твердость куда ниже предельной для сборки. Каких-то два с половиной жалких балла по Моосу, кто бы мог подумать!.. Но части Антарк он собрал, пусть некоторые и растворились за все время внутри желудков слизней.       Антарктицит была неполной, ей не хватало частей.       Призрак была неполной, ей не хватало частей.       Ответ напрашивался сам собой.       Тяжело вздохнув, Барбата закатил рукава. Это походило на преступление против природы, но сансара уже давно решила, что он грешник — а значит, терять было нечего. Взяв в руки осколки Призрак, он аккуратно положил их на стол, после чего щелкнул переключателем. Температура в комнате начала опускаться, а сам он двинулся к пока еще спящей Антарктицит.       Восстанавливать, соединять их воедино было легко.       Все это время Барбата думал о Фосфофиллит. О том, что Эхмея, этот хитрец и лгун, выжидал удобного момента для возвращения за своей якобы спасительницей. Барбата знал, что Эхмея хотел сделать с ней — подобие Машины, Адаманта, чтобы та отмолила их грешные души. Раньше он согласился бы с этим, но сейчас, когда он увидел, как много неожиданных возможностей открыл прилет Фосс на луну, ему отчего-то перехотелось умирать и отправляться на тот свет.       Видимо, этим он и был грешен. Желание жить.       Улыбнувшись, Барбата аккуратно присоединил сформировавшуюся из воды руку к пустой оболочке. Ну ничего. Сегодня он нагрешит так, что даже совместная молитва Машины и Фосфофиллит не заставит его уйти на тот свет.       Зато он поможет кому-то. Кому-то, кто решил прервать бесконечный и глупый круг войны души и костей.       Прошло несколько дней, в течении которых Барбата закрывал глаза лишь на минуту.       У него не было времени отдыхать. Пусть им, вечным, некуда было спешить, он чувствовал — лучше было поторопиться. Даже у бессмертных существ имелся предел терпению, а Фосс отвыкла от стабильности вечной жизни — и потому, зная, как наверняка болезненно она отреагирует на собственную мнимую смерть на несколько столетий, Барбата решил преподнести подарок ей как можно скорее.       Он был удивлен тому, что никто не явился в лабораторию за эти дни. Видимо, Принцесса все же рассказала Эхмее, а тот, наверняка позабавленный самим фактом такой глупой затеи, запретил остальным тревожить больного творца. Но Барбата был доволен. Неважно, что скажут остальные.       Его творение было совершенно, и он это знал.       Смотря на воссозданное им тело, он шумно вздохнул и лишний раз пожалел, что его собственное эфирное тело неспособно курить. Именно так и рождались боги — они просто брали и создавали кого-то ради потехи и иных планов. И перед ним, на скатерти, лежала Она.       Идеальная. Барбата не мог сказать иначе.       Внутри — из оставшегося Антарктицита, что не расплавится даже в летний зной. Снаружи — покров из осколков Призрачного Кварца и его синтетического собрата. Над волосами пришлось поработать отдельно, но Барбата был доволен. Собранная им химера спала и пока не просыпалась, но он чувствовал.       Все пойдет как надо.       И, склонившись над ней, легонько позвал:       — Проснись. Твой час пробил. Фосфофиллит не может больше ждать.       Он улыбнулся, когда химера вздрогнула и приоткрыла глаза.