***
Марк сидит и десятую минуту флегматично перемешивает кипяток с сахаром. На лице чётко и явно отображается придурковатость. Сначала не решил, что будет пить, а потом как-то задумался и забыл что хотел сделать.***
Когда Марк не ест, Джон любит пахнуть вкусной едой на весь дом. Расшагакивает все двери, создаёт профессиональный сквозняк в сторону их с братом комнаты и только потом ставит это великолепное мясо с картошкой в духовку; Слишком часто открывает её «проверить». Замануха всегда выходит у него на все сто. Один раз даже соседка за рецептом заскочила, очень удивившись, что в этой квартире живут двое парней, а девушкой здесь не пахло, если честно, вообще никогда. Когда и это не мотивировало нерадивого брата-скелета-откуда-у-него-только-пресс нормально поесть, в ход шло экстренное оружие: сладкий чай с молоком. Настолько сладкий и настолько с молоком, что, кажется, калорий в нём не меньше, чем в скудненькой, но наваристой тарелке супа. — Чтобы ты хоть откуда-то силы брал, а то не ешь ни черта, — говорит этим своим по-особенному заботливым голосом. Подталкивает кружку поближе. С трубочкой. Тыкает ей в губы. Настойчиво. Серьёзно. Последний раз говорю. Марк не считал, что не ел, потому что плохим аппетитом никогда не страдал. Просто бывали плохие периоды, в которые и моргать не хочется. Что уж говорить о еде. Но чай был всё-же вкусный, поэтому пил. После того, как Джон уже впадал в отчаяние и угрожал, что уйдёт. Марк потом по своему благодарил его. Подлезал ночью, как всегда весь ледяной, под горячий бок брата и нагло пользовался его щедрой теплотой. Тот сначала постоянно подскакивал, но потом привык. Молча улыбался и радовался, ведь такое было большой редкостью.***
Когда Марка мучили кошмары, он начинал тяжело дышать, весь трясся и иногда издавал странные звуки, отдалённо похожие на слова. Джон терпеливо просыпался, гладил его по спине, волосам, и говорил, что он рядом, пока тот не успокоится. Если не срабатывало, шёл за холодным мокрым полотенцем, умывал, будил. Таблетки всегда на тумбочке, как и стакан с водой. Со стороны Джона, конечно. Марк спит хрен знает как и вечно, каким-то образом, сбрасывает всё на пол. К тому же, после кошмаров он ещё пару часов трясётся в прострации и не понимает что вообще происходит, а таблетки сам не может выпить и подавно. Приходится поднимать его голову, пихать лекарство в рот, как тупому коту, и поить с рук, как больного ребёнка. Марк потом делал вид, что всё забыл и совсем не орал прошлой ночью, как оглашенный. Будто это не он заделал Джону огромный синяк на боку, когда «убегал от кого-то» на горизонтальной поверхности кровати. И он вообще не знает человека, который смог перевернуть стакан с водой, стоявший на тумбочке уже даже не с его стороны кровати (!) В те же сложные периоды Марк совершенно забывал о себе и походил скорее на безвольную куклу из пластилина, а не на харизматичного сумасшедшего нахала, каким обычно был. На куклу, только растрёпанную, вонючую мужицкий духом, голодную, как тысяча зверей и страшную, как студент после шести сессий подряд. Джон тянул на три сессии с таким режимом, но всё равно расчёсывал (ебаного идиота, люблю тебя, а так бы придушил к хуям собачьим) брата каждый день, иногда даже делая причёски. — Что за пидорство?! Не смей больше воротить у меня на башке такую хуету! — Марку они не всегда нравились. Закидывал в ванну, агрессивно-заботливо натирая потного придурка, чтобы хоть где-то злорадно отыграться. Переодевал в дурацкие футболки со всякими Смурфиками, Спанч Бобами и Гарфилдами: «Ему сейчас похуй, а я хоть повеселюсь», купленные специально для таких дней. Не столько ради издевательства, сколько ради поднятия настроения. Марк хоть и не имел предрассудков и стереотипов, из вредности каждый раз выкидывал их, но мусор-то выносил Джон. Он каждый раз ржал, стирая эти футболки и грозился купить ещё и «пидорские» шорты с носками. Обязательно с бантиками и рюшками, чтобы насладиться, на тыщу лет вперёд этим его дурацким видом. Тот дёргал глазом, скрипел зубами и молчал. Самому в тайне смешно и нравится, но не скажешь же прямо.***
Марк всегда спал как угодно, только не ночью и не в кровати. Как пенсионер с амнезией. Напялит глаженую рубашку: «Вроде брат попросил собраться», забьёт хер и завалится в кресле. Это ещё ничего. Один раз Джон застал его в таком положении, что чуть не схватил инфаркт, подумав, что тот умер. Этот дурак валялся на полу с футболкой на шее, спущенными наполовину штанами и, как вишенка на торте, одном носке. Как он смог так уснуть — не понятно. И каким образом пытался напялить всё сразу — тоже. Понятно только, что ему было нормально, судя по убийственному храпу и противной слюне на щеке. Крики Джона наверняка слышала та самая соседка и, скорее всего, её муж. Смять всю свежепоглаженную одежду, заляпать только что помытый пол, напугать до усрачки, так ещё и треснуться рукой при падении с дивана так, что пальцы не работали два дня. В тот день Марк не чувствовал своей вины особенно сильно. Был довольный и выспавшийся. Бодр и свеж, чтоб его.***
Джон вообще-то сидел напротив и точно так же флегматично и с упорством прожигал своими глазами в Марке дыру. Пытался понять: он завис, просто не ощущает на себе взгляда или просто, падла, игнорирует? В итоге оба выглядели как самые настоящие идиоты. Хотя, почему как? Они ими и были.***
А вообще с Марком весело гулять. То есть выгуливать его. Иногда Джону казалось, что он завёл рысь. Сомнительного удовольствия столько же, а мороки в три раза больше. Сам же не выйдет никогда, а так хоть пыль в лёгких потормошит. Так ладно не вытащить, потом не загонишь! Как малое дитё. Найдёт какие-нибудь детские качели, которые меньше его худой жопы в два раза и качается на них, пока цепь не оторвётся или не позеленеет сам, как плесень на них, а это могло затянуться часа на четыре. А Джону сидеть, терпеть, мёрзнуть. Джон, который, казался положительнее самого плюса, тогда бесился и громко грозился уйти домой. Громко, потому что: Во-первых, этот глухарь никогда ничего не слышит с первого раза, а повторять угрозу несколько раз не очень-то убедительно, А во-вторых, потому что, ну ёб твою мать, сколько можно?! А Марк говорил, что не держит и сам справится. Ну и конечно оба возвращались домой вместе, синие от холода. Да уж. Весело потом было кому угодно, только не Джону. Потому что Джон потом наматывал сопли на кулак и сутками сосал. Леденцы от кашля, в смысле. Хотя в переносном смысле он тоже постоянно сосал, по жизни. Хотя тут не отставал и Марк. В этом братья, прямо, профессионалы.***
Марк абсолютно бестактен и необразован. Особенно трудно ему давался этикет, на который не похуй только Джону. Действительно, почему нельзя запихнуть целую сосиску в рот или есть торт руками? Обеими. Почему надо кого-то пропускать вперёд? Почему нельзя зарядить поджопник левому деду? Почему нельзя спиздить шаву из ларька или чипсоны из Пятёрочки? Это же так весело и прикольно! Быть мудаком! Огребал потом, разумеется, Джон. Из-за регулярного воровства, в Пятёрочке на стенд уже повесили фотку одноглазого с подписью: «Осторожно, вор!». И, как думаете, каким образом его, похожий, как две капли воды, брат близнец, пришедший за картошкой и приправами, мог доказать, что никогда бы и ни за что, и вообще «не общается» со своим братом-близнецом? Правильно. Никак. И это вообще только верхушка всего того, что любил творить этот засранец. И того, что увидел Джон своими глазами. И не объяснишь же ничего тому, кому откровенно положить, покласть и прочие глаголы. Или терпеть, или делать вид, что вообще не с ним. А то, что они близнецы — да кого это волнует? После первого такого случая, когда на аквариуме в зоопарке был нарисован здоровенный хер с тентаклями, похожий на кальмара лишь для слепого, Джон подсел на Глицин. И, пожалуй, на чай с ромашкой, да.***
Ещё Марк иногда храпит. Точнее храпит он всегда, но иногда это получается очень похоже на кота. Будто мурлычет. И рот в такие моменты так смешно открыт. Хочется либо сунуть туда палец, либо кинуть печенье и бежать. Но если ночью этот концерт начинается, хочется ему туда картошку запихнуть. Большую и грязную желательно. Или прищепку на нос нацепить. И так прошлые косяки не дают уснуть, так тут ещё и этот. Но нет же. Джон будит эту шум-машину, погромче небезызвестных сабвуферов, и на бок переворачивает. Спи, говорит, так. Храпишь, мешаешь. А ему хоть бы хрен! Раз десять перевернётся и намотает на себя одеяло с простынёй как попало. И главное не распутать потом! А Джону мёрзнуть. Вот это пожалуйста. Сколько хочешь. Обычно в очень уж бесячие ночи Джон уходил на диван и агрессивно спал. С большущей обидой на Марка и весь мир. Но с утра обязательно завтрак, а то наестся чего зря, а нормальную еду поленится греть. Зачем только микроволновка дома?***
А в один день вообще пиздец настал. Решили выпить немного в новый год. Джон, не привычный к такому делу, уснул после курантов, в пол глаза досматривая обращение Путина. Подумал, что брат тоже откинется, ну в крайнем случае уж точно останется дома. А вот херов кучу (!) Проснулся Джон под тяжеленной тушей. Туша почему-то была знакомой, но какой-то не такой… Через полчаса пыток выяснилось, что нерадивый братец решил прошвырнуться и последнее, что он запомнил, это то, как за ним закрылась на два оборота входная дверь. И он абсолютно не помнил почему на нём костюм горничной и вся левая нога в засосах от щиколотки до таза. С тех пор они не пили. Особенно угадайте кто, с его огромной неприязнью к людям. Супер-наряд почему-то висит в шкафу до сих пор, а валерьянка не пропадает из аптечки уже пару месяцев, как, впрочем, и Глицин с ромашкой.***
Однако самым лучшим Джон по прежнему считал то, что Марк похож на змею. Всегда к теплу, жаре. Джон иногда курил. Одевался потеплее и валил дымить на балкон. Торчал там самый минимум, а когда возвращался, видел Марка уже обложенного жалкими, малюсенькими диванными подушечками. За одеялом идти лень. Тут ни в воду глядеть не надо, ни к гадалке ходить. Казалось бы, кто здесь был на балконе? А холодный и дрожащий всё равно Марк. Стоит только приземлить свою Джоновскую задницу с пледом на диван, как нос-ледышка уже в плече или шее. Или того хуже, в боку! Просто два брата: вулкан и айсберг. Ничего больше.***
Неудивительно, что Марк привязался. Его больной разум сделал это одержимой зависимостью, хотя он сопротивлялся. Боялся этого. Бил брата во время приступов. Пропадал неделями. Ершился, как драный кот с мусорки. Скалился, как дикая псина с пеной у рта, и, наверняка, с бешенством. Но у Джона не было той мамы, которая напугала бы его «сорока уколами в живот» и «плохими дядями, к которым нельзя садиться в машину, когда предложат конфетку». И он сел. Сел в эту машину безумия без всякой конфетки. Погладил кусачую собаку под лавочкой. Подобрал блохастого кота. От пустой безысходности. От вязкого, липкого, бессмысленного одиночества, что заставило купить верёвку. От желания найти выход из этой бесконечной упаднической цикличности. От желания любить хоть кого-то. Даже того, кто точно не будет благодарен. Лишь бы рядом. Хоть кто-то живой. В пустой квартире, где даже готовить не для кого. Не для кого подвести уже наконец эти спешащие часы. Сделать чай. Некого накрыть пледом, потому что этот кто-то свернулся на узком диване в клубок и обложился маленькими подушками, лишь бы не вставать. Даже если бьёт. Даже если бросил в самый худший момент. Даже если убийца. Даже если… Да какая вообще к чёрту разница, если бесится и беспокоится, когда не открываешь глаза до вечера и просто лежишь так, как проснулся. Не можешь найти смысл. Если позволяет гладить себя по волосам. Если не показывает, но скучает и не хочет уже никуда уходить***
Джон, всё так же сидящий напротив, внезапно широко улыбнулся и всем телом потянулся через широкий стол к Марку, опираясь на локти. —Марк, а, Марк, — по-странному заигрывающий тон звучал непривычно. Тот словно очнулся от комы. —Чего тебе? — бурчит. —Сука ты, — тон лёгкий и непринуждённый, будто говорит о погоде или объясняет ребёнку откуда берётся радуга. Недоумение и молчание не заставляют долго себя ждать. Лицо Марка так явно выражает вопрос, будто он косплеит три вопросительных знака в одиночку. —Говорю, люблю тебя, — встаёт и ловко закидывает пакетик чая в кружку с остывшим кипятком и сахаром, который так усердно растворял Марк. —Я хотел кофе, — говорит так, словно ему подсунули мочу вместо белого вина. —Ой, иди в жопу, — Джон давным-давно привык и совсем не обижается. —Сам иди. Доброе утро начинается в обед, а хорошая жизнь начинается с такой восхитительной мрази.