Она была мне никем

      Глухой звон бокала тихо смолкает в уголках большой комнаты, украшенной мишурой, гирляндами и главной традицией — живой ёлкой не больше полутора метров в высоту. На языке вертится фраза «по-домашнему», но это лишь желанная присказка, а точнее то, что было ещё пару лет назад в этой квартире. С каждым бокалом я всё быстрее хмелею, а сознание отчётливее воспроизводит яркие картинки в голове. Сама заставляю себя это вспоминать, вновь разбирать по кусочкам и каждый год ждать, что вот-вот смогу понять все первопричины. На эти сутки превращаюсь в жалкое подобие здравомыслящего человека с единственной мыслью — побыстрее накидаться в хлам. Представьте, какие желания у человека, которому четвертый десяток, а два из них прожиты в роли учителя? Ничерта вы не понимаете, как и я. А дальше — очередной вспышкой пронёсшийся мимо груди кулак и яркий грохот от всего, что не смогло устоять на его пути.       Она не была мне кем-то ещё, кроме одной из тех, чьи глаза я видела 2 раза в неделю, чью тетрадь проверяла с тем же недовольным лицом, кого так же заставляла учить свой предмет. Она писала мне стихи и письма, на которые я отвечала, пусть и не всегда хотелось, и вообще было бы что ответить; она поздравляла меня с каждым значимым праздником, поднимая щенячьи глаза и протягивая очередной пакет или упакованный свёрток; она вытягивала из меня слова, совсем не касающиеся школы и наших рабочих отношений; она смотрела на меня каждую секунду, которую могла этому уделить — не моргала; она вела себя сдержанно, но иногда даже я не могла подавить наплыв её уверенности в действиях и желаниях; она страшно выводила меня из себя всем этим. Она была мне никем.       Никем, кроме той, что смогла задеть то самое, что называют душой. То, о чём мне всегда говорили. То, что я ни разу не чувствовала внутри. То, чего у меня не было. А она нашла и дёрнула. Разожгла и бросила догорать, в итоге оставив лишь угли, которыми я сейчас давлюсь каждый чёртов новый год.

***

      Я живу одна и лишь иногда появляюсь у отца в его квартире, чтобы прибраться и приготовить еду. Она знает это, побывав пару раз на моей кухне. Безобидные просьбы о встрече, из сотни которых я решила ответить на две. До сих пор не понимаю, что было видеть абсурднее — её у себя в доме или её, уже сидящую ни в чём не бывало на следующий день за партой. Такая вот занимательная вещь — человеческие взаимоотношения.       Это была очередная встреча нового года в одиночестве, потому что в «мои тогдашние 37» я была уверена, что в таком возрасте веселье уже противопоказано. Глотнув из бокала кисло-пряную жидкость, я откинулась на спинку дивана, прислушиваясь к суматохе за окном.       Динь. Сделала вид, что не слышу. Динь. Поворачиваю телефон экраном вверх, чтобы увидеть отправителя. Динь. А вот теперь от неё. «Я зайду ненадолго?» — «Заходи, раз хочешь».       Ещё бы ты не хотела. Хватило получаса, чтобы увидеть тебя на пороге. Уже хорошо, что без пакета, размером с саму себя. Взамен маленькая коробка в руках, которую она сразу протянула мне. — Сделаю ответный подарок — не буду ворчать по поводу твоего. — Это лучшее, что ты подарила мне.       Да, мы на ты. Но только в моей квартире. Вообще у нас разрешено всё только в моей квартире. За закрытой дверью.       Пока я искала второй бокал на полках шкафа, она уже прошла в центральную комнату и плюхнулась на диван, закрывая ноги пледом. — Так, ничего не предлагаю. У тебя уже и без всего терпкого наглости хватает, через край льёт. Двигайся давай. — Плед отчасти мой, могу иногда приходить и пользоваться. — Сейчас вы и используемый вами объект, дорогая моя, окажетесь на полу. — После «дорогая моя» я ничего не могу разобрать. Слишком притуп … — договорить я ей так и не дала, спихнув ногой вниз, будто мне вовсе не под сорок.       В следующий миг комнату поглотило молчание. Она осталась сидеть так же, как и приземлилась, словно выжидая. Люди, которые играют в игры — интересно. Я сделала вид, что увлечена мелькающим на фоне телевизором, а потом просто положила ей руку на плечо. Лёгким вздрагиванием, точно молниеносно прошедшим через всё внутри, ответило её тело. Она накрыла мою руку своей.       Меня словно подменяли в такие моменты. Я уже касалась её, а она меня, но каждый раз я чувствовала всё больший надрыв где-то внутри, не обращая внимания на поиски первопричин, которые буду искать только по прошествии нескольких лет. Мозг отказывался верить мне.

Мне ведь не шестнадцать, давно не шестнадцать. И даже не твои восемнадцать. Но какого чёрта я веду себя словно подросток в бурном периоде созревания? Нет, поймите, я давно перестала нуждаться в чьих-то руках. А особенно никогда не начинала нуждаться в руках неказистого подростка. Каждое касание — нож, глубоко впивающийся в мои убеждения.

      Я не помню, как оказалась на полу и тем более в её объятиях. Я просто стояла на коленях и, словно повиснув на хрупкой шее, пыталась собраться. Не вышло. Она отпрянула и дотронулась своими губами до моих. О каком ноже я вообще говорила?       Я понимала, что делаю. Мне не затмило разум настолько, что снесло крышу. Но вместе с тем я приняла, что это неизбежно. Всё, что дальше будет происходить с нами, это плод того, что мы выстроили. И глупо отказываться от собственных желаний и действий сейчас, когда ты, пусть непреднамеренно, но точно осознанно, в промежуточном итоге пришёл к этому.       Пока эта красивая речь крутилась в моей голове, на мне уже не оказалось праздничной домашней футболки. Тело поддавалось каждому движению с другой стороны. Вдохи были настолько молящими, насколько выдохи обжигали собственную кожу. Громогласная песня из сливающихся звуков затухала где-то между диваном и полом. Даже сейчас помню вкус этих задыхающихся поцелуев, помню, как стучало её сердце, а я только и слышала эти непрерывные толчки крови в обвивающем меня теле. И нас понесло куда-то далеко, в какую-то не отмеченную ни на какой маршрутной карте точку, которой правят лишь чувства. Больше не было сказано ни единого слова.

***

      Я увидела её в последний раз глубокой зимой. Она пришла сама, держа в руках заключительное письмо и какой-то пакет, а с губ слетели тихие слова прощания. Задержать её или выяснить причину столь срочного побега я посчитала выше моего достоинства. Она больше ни разу не написала. Она больше ни разу не зашла. Она снова стала для меня никем. Никем, кто ещё раз смог бы найти мою душу и так сильно её изувечить.