Заражённая

Только что Эбигейл бросила вызов главарю вражеской банды — суровому Йену, который, к слову, был ненамного старше самой Эбби. Ему были предложены простые условия: если побеждает девушка, то её друг Генри, находящийся в заложниках, получает свободу, а если Йен — Эбигейл сама становиться заложником. Юноша согласился без колебаний. Ведь нужно было всего лишь зажечь сигнальную шашку на старой пожарной вышке раньше, чем это сделает соперник. «Что может быть проще?» — подумал Йен. Он уже в красках представлял себе, как утащит выскочку, посмевшую грубо заговорить с ним, в какой-нибудь холодный подвал, привяжет к столбу и будет с упоением наблюдать, как с её лица пропадает игривая улыбка. Девушка закинула шашку на второй этаж заброшенного дома, что прилегал к пожарной части. Заветный трофей пролетел несколько десятков метров и со стуком рухнул на деревянный пол. — Тогда готовься, — сказал Йен, злобно усмехнувшись. — Ты не попадёшь домой ещё очень долго. Он толкнул Эбигейл и со всех ног бросился к выбитой двери подъезда. Девушка нисколько не растерялась и побежала за ним. В обоих горело нестерпимое желание победить. Парень первым забежал внутрь и помчался по лестнице наверх. Прогнившие от времени половицы под его ногами скрипели и, казалось, готовы были вот-вот проломиться. Не мешкая ни секунды, Эбигейл прибавила шагу и почти поравнялась с Йеном, но тот снова её оттолкнул. Девушка рухнула на раскрошившийся от времени подоконник и оцарапала колено. Было больно, но Эбби поднялась и побежала дальше, не обратив на это решительно никакого внимания. Друзья бегунов стояли внизу и подбадривали их, перекрикивая друг друга, хотя и почти ничего не видели. Лишь отдалённые силуэты долетали до них сквозь щели в заколоченных окнах. — Инспекторы! — вдруг крикнул кто-то из толпы. Все в один миг обернулись. Из переулка выходили, манерно маршируя, фигуры в выглаженных тёмных мундирах. Их лица скрывали глухие железные маски. — Бежим! — закричал ещё кто-то, но вдруг понял, что бежать некуда. Серые облупившиеся здания окружали их со всех сторон, словно толпа голодных великанов, и оставалось только молча наблюдать, как безликие блюстители порядка подходят, глядя на тебя своими мёртвыми окулярами. Йен первым взбежал на второй этаж, схватил валяющуюся на полу шашку и злорадно улыбнулся до ушей. Наслаждался предвкушением будущей победы. Приняв, видимо, отчаянные крики, доносившиеся снизу, за овации в свою честь, юноша приблизился к окну и ухмылка с его лица вмиг испарилась. Он увидел приближающихся инспекторов и похолодел. Эбигейл остановилась в дверях, загородив единственный выход из комнаты. Так и не догнав Йена, она надеялась задержать его здесь и отобрать шашку. Драться она умела не хуже него и вполне могла рассчитывать на победу, да и становиться заложницей не входило в её планы. Йен меж тем заколебался. Руки у него задрожали и шашка со стуком рухнула на пол. Эбигейл сорвалась с места и подобрала её. Соперник даже не подумал обратить на неё внимания, что сразу насторожило девушку. — Инспекторы… — прошептал Йен и тут же кинулся обратно вниз. Эбби выглянула из окна. Пятеро одинаковых безликих стояли спокойно, окружив её друзей и парней из банды Йена, а шестой, с диковинным биноклем, сдвинутым на то место, где у людей обычно бывает лоб, медленно подходил к пленным и заглядывал в их полные страха глаза, стянув прибор на круглые пустые стёклышки. Эбигейл уже видела, как это происходит. Таким образом Отдел Безопасности выявлял заражённых среди жителей города. «Йен, что ты делаешь?! — про себя крикнула Эбби. — Бежишь прямо к ним в руки». Йен был уважаемым в городе разбойником, но не очень-то любил думать своей головой. Бежать, как он, нельзя, молниеносно рассудила девушка. Тогда она бы только зря попалась. Проверку инспекторы решили начать именно с враждебной банды, так что у Эбигейл было немного времени помочь своим друзьям. Нужно было как-то отвлечь безликих. И Эбби даже знала, как именно. Тут же она выбежала из комнаты, сжимая в руке шашку, и снова бросилась наверх. За краткий миг взбежала на четвёртый этаж и через чердак выбралась на крышу. Снизу до неё донесся неистовый вопль Йена. «Нет, это ошибка! Проверьте ещё раз! Я не заражён!» — кричал он, неистово вырываясь из сомкнувшейся вокруг его шеи десницы инспектора. Йен, который всегда запугивал всех вокруг, и даже своих друзей, проверками и смертельными инъекциями, по вине злого рока и собственной глупости сам оказался схвачен. Его бывшие шестёрки, молодые разбойники, тоже кричали, боролись и всеми силами не давали себя проверить. Среди всего этого шума Эбби не могла разобрать все приближающийся скрип старых половиц. Кто-то шёл за ней по пятам. Взобравшись по лестнице на старую вышку, Эбигейл быстро вынула из кармана крошечный кусок кремния, чиркнула им о ближайший столб. От искры шашка вмиг запылала алым цветом, и девушка подняла её над головой, словно знамя. Весь город расстелился перед ней белоснежным ковром кривых крыш и острым ежом грозных сторожевых башен. Красное пламя пылало в руке Эбби, источая свет и согревая, словно живое, бьющееся сердце, только что извлечённое из груди. Инспекторы внизу замерли, подняли вверх свои жестяные головы. Огонь на вершине башни произвел на них нужное впечатление. Бинокль шестого безликого сам опустился ему на глаза, загородив и без того затруднённый обзор. Ещё четверо глазели наверх, отвернувшись от пленных. Но куда делся пятый? Воспользовавшись моментом, друзья Эбигейл со всех ног бросились бежать. Догонять их инспекторы не стали, заражённых они уже отловили достаточно, чтобы отчитаться перед начальством, а бегать по всему городу за группой беспризорников им очень не хотелось. Боялись испачкать свои мундиры за день до парада в честь Годовщины Возведения Границы. Всё же одно было хорошо в этих железоголовых — работу они выполняли спустя рукава и ловили не тех, кто действительно представлял опасность для города, а только тех, кого можно было поймать, особо не напрягаясь. Но потенциально менее опасными они от этого не становились — как единственные в городе представители порядка, они имели широкие полномочия и право проверять на заражение любого жителя города без предъявления каких-либо доказательств. Никто так и не смог бы узнать, действительно ли он смертельно болен, перед инъекцией. Поэтому жители города всеми силами старались безликих не злить. Среди простого населения была распространена поговорка «Инспектор опасен, а ленивый инспектор опасен вдвойне». А поскольку все носители железных масок были очень ленивы, опасность они представляли огромную. И если тебе не посчастливилось столкнуться с одним из них на улице города во время большой проверки — беги со всех ног, спрячься и жди, пока железная голова не поймёт, что твои поиски будут слишком утомительны.

***

Обернувшись, чтобы уходить, Эбигейл в алом свете увидела тёмную фигуру с большими круглыми глазами. Прямо у неё за спиной стоял безликий. Из-под маски доносилось его тяжёлое дыхание, а на левом плече сияла позолоченная нашивка Отдела Безопасности, вышитая четырьмя клинками, — знак лейтенанта. Эбби бросила в него шашку, но та с протяжным свистом отскочила от маски и, лишь слегка опалив тёмно-голубой мундир, упала под ноги инспектору. Девушка попыталась вытолкнуть противника из прохода, но он сопротивлялся, хотя и недолго. Будто бы его ноги и руки отказались слушаться, а всё тело сковало в каком-то припадке. При этом, даже сквозь запотевшие стёкла, Эбигейл видела, что мужчина вцепился в неё немым взглядом. Схватка продлилась всего несколько секунд и поверженный безликий упал в снег, ударившись затылком о каменную ограду. Железная маска со звоном раскололась на две половины и спала с инспектора, обнажив человеческую голову. На Эбигейл смотрел мужчина лет тридцати пяти — сорока, с покрытым кое-где мелкими морщинами лицом и клубком то ли бурых, то ли тёмно-рыжих волос. Под его вечно грустными от природы серо-голубыми глазами были заметны вмятины, приобретённые вследствие частых ночных дежурств. Девушка вгляделась в черты лица инспектора. Нет, это невозможно… — Дядя Рой?! Мужчина замер в безмолвии. Эбигейл застыла, не в силах больше ничего сказать. Наступившая тишина позволила ей прислушаться к происходящему внизу. Крики затихли, послышался тяжёлый скрип половиц. Проверка закончилась, и теперь инспекторы идут сюда, за ней. Бежать надо было немедленно. Эбби спрыгнула с вышки на крышу соседнего здания, залезла через выбитое окно на чердак, спустилась вниз по старой лестнице и спряталась под ней от инспекторов, которые уже поднимались на этаж. Их тяжёлые шаги становились громче с каждой секундой, но вдруг затихли. Безликие остановились. Осмотрев мельком пустую комнату, заросшую паутиной и занесённую пылью, они приблизились к лестнице, ведущей на чердак, и по очереди забрались наверх. Как только последний инспектор скрылся, девушка тихонько выбралась из своего укрытия и лёгким шагом побежала вниз. Предательская ступенька под её ногой завыла, протяжное эхо разнеслось по всему подъезду. Но безликие, похоже, так ничего и не услышали. «Ещё бы! — сглотнув, подумала Эбигейл. — С такими ведрами на голове». Выскочив из подъезда, Эбби огляделась вокруг, проверяя, нет ли поблизости ещё инспекторов, и быстрым шагом направилась в сторону дома. По дороге она ещё раз попыталась обдумать произошедшее. Роя забрали десять лет назад вместе с отцом. Если он действительно был заражён, то должен был умереть ещё тогда. Значит, этот безликий никак не может быть им. Может, она просто обозналась? Нет, Роя она хорошо помнила. Помнила его бурые непослушные волосы, его островатое лицо, глаза цвета темнеющей тучи и грубый, но нетвёрдый голос. Может, у него был брат-близнец… Да нет, не было. Или ей это просто привиделось? Может, она спит и всё это ей только снится. Но поцарапанное колено болит вполне по-настоящему. Девушка пригладила рукой свою рану, выпрямилась и решительным шагом продолжила путь, всеми силами стараясь не хромать. Выйдя на занесённую снегом мостовую, Эбигейл сбавила шаг, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Редкие прохожие озирались по сторонам и вздрагивали от малейшего шороха. Завидя впереди патруль безликих, все, кто был в этот момент на улице, сразу же заворачивали во дворы, молясь, чтобы их не успели заметить. Эбби смогла незаметно прибиться к группе молчаливых бродячих артистов и прошла с ними с полкилометра дворами, после чего отделилась. Ей нужно было идти совсем в другую сторону. Худощавый акробат на прощание проводил её унылым взглядом. Эбигейл снова вышла на пустующий проспект. Уже начали зажигать фонари, и высокие сугробы наливались в их свете голубыми красками. Когда Эбби приблизилась к одинокому перекрёстку, стоящая на другой его стороне женщина с маленьким ребёнком на руках бросилась бежать, как только увидела девушку. Было темно и, похоже, женщина приняла её за инспектора. — Внимание! — вдруг заголосили старые граммофоны. — Граждане Фэнтингтона! Граница подарила нам затишье на короткое время, но эпидемия вспыхнула вновь! Мы должны сплотиться, чтобы сообща противостоять угрозе! Эту запись пускали в эфир каждые три-четыре часа уже второй месяц подряд, и Эбби помнила её наизусть. — Число заражённых растёт! Болезнь заразна и ведёт к мучительной смерти! Инспекторы Отдела Безопасности работают в усиленном режиме! Они неустанно проводят проверки, выявляя заражение на ранней стадии! Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы остановить распространение эпидемии! На первой стадии внешних признаков нет, и заражение может выявить лишь специальный прибор. Вторая стадия — жар и головокружение. Третья стадия — лихорадка и галлюцинации. На третьей стадии больной становится крайне заразен. Мы изолируем заражённых ради общественной безопасности. Им делается безболезненная смертельная инъекция, пока заболевание не перешло на третью стадию. — Всякий, кто укрывает заражённых… — со злобой прошептала Эбигейл раньше граммофона, — будет арестован и объявлен предателем, ставящим под угрозу общественную безопасность. До дома девушка добралась поздно. Свет в окнах уже почти не горел, только холодные огни сторожевых вышек виднелись вдалеке, и мерцание старых, насквозь проржавевших фонарей ровным строем проходило вдоль улицы. Все, кто не успели добраться домой до начала ночной проверки, сейчас либо прятались в тёмном переулке, либо сидели в чёрной, покрытой свежим лаком и блестящей в фонарном свете машине инспекторов, ожидая смертельной инъекции. Девушка вошла в старый, грязный подъезд неприметного дома на тёмной улице. Серо-зелёная, практически уже серая краска на стенах облупилась, между перилами пыльной лестницы выстроили свои города трудолюбивые пауки, а в левом углу площадки второго этажа, рядом с дверью, которую не открывали с тех пор, как старую одинокую хозяйку забрали безликие, выстроила своё гнездо семья птичек-зимовщиков. Гордый белогрудый отец семейства только что прилетел, неся в клюве что-то съедобное, и протянул свою добычу крошечному светло-жёлтенькому птенцу, который всегда сидел в гнезде и непрестанно канючил. «Глупенький, не понимаешь ты своего счастья… — в мыслях обратилась к птенчику Эбигейл. — Твоего отца никогда не заберут инспекторы». Отведя взгляд в сторону, девушка подошла к облупившейся двери и несколько раз постучала. Внутри послышались лёгкие шаги, и спустя несколько секунд дверь открылась. Из квартиры потянуло холодом и сыростью. На пороге стояла женщина в изъеденном молью пледе, накинутом поверх старого халата. — Эбби! — жалобно протянула она и, бросившись на руки Эбигейл, крепко прижала её к своей груди. Девушка невольно положила голову на обмотанное меховым покровом плечо — её безумно клонило ко сну. — Мама… — Одиннадцатый час уже, — решительнее произнесла Маргарет, глядя в глаза дочери. — Где ты была? — девушка вошла в крохотную прихожую, скинула с плеч старое обшарпанное пальто пшеничного цвета и сняла облезлые сапожки. — А если бы тебя схватили инспекторы? — Всё в порядке, мам, — максимально убедительно сказала Эбби и, повесив своё пальто на ржавый крючок и натянув на ноги давно уже стоптанные домашние туфли, заковыляла в сторону гостинной. Маргарет заметила, что она слегка прихрамывает. — Что у тебя с ногой? — спросила она обеспокоенно. Эбигейл демонстративно перестала хромать и спокойным шагом вошла в гостиную, устроившись на старом диване. Гостиная была маленькая, тесная. Посреди стоял небольших размеров резной стол, накрытый давно уже потерявшей цвета скатертью, на поверхности которой едва можно было разобрать, что там было раньше. В углу стояла небольшая закопчённая буржуйка с тремя ножками и трубой, уходящей куда-то в стену. Всё в этой комнате подсказывало, что когда-то живущие здесь люди были богаты и уважаемы, но все последние годы едва сводили концы с концами. Рядом с окном висела пустующая много лет клетка, в которой когда-то сидела диковинного вида певчая птица с золотистой короной и клювом, будто бы разделённым надвое. Отец говорил Эбби, что эта птица очень умна и сообразительна и даже может петь колыбельные. Правда, засыпать под них было совершенно невозможно. Рядом возвышалась покрытая пылью и ржавчиной труба старого отцовского граммофона, который раньше каждый вечер наполнял эту комнату голосами Долорес Трэвер и Нила Артмана, но теперь, как ни старался, не мог выдать ничего, кроме невнятного шипения. На стенах висели потемневшие от времени портреты, изображающие когда-то самых разных людей — аристократов, мелких чиновников, полноватых мелочных банкиров или маленьких детей с ангельской улыбкой. Но старые холсты давно иссохлись, изображения на них поблекли, местами превратившись в едва различимые тёмно-серые пятна. Те же лица, которые ещё можно было разобрать, казались печальными и полными тоски. — Просто упала… неудачно, — соврала Эбби, после чего, сообразив, насколько это прозвучало неубедительно, решительно добавила: — Ничего страшного! — если уж приходиться врать, в конце всегда лучше говорить правду. Именно в такие моменты Эбигейл больше всего корила себя за то, что за всю свою жизнь так и не научилась врать. Далеко не в первый раз ей приходилось скрывать, где она была в действительности и почему нарушила комендантский час, установленный в городе. И всякий раз это получалось у неё так неуклюже и фальшиво, что самой становилось не по себе. Она понимала, что мама не одобрит её тяги к риску и опасностям, как и любая другая разумная мать. Но желание своими силами добиваться справедливости, помогая беспризорным детям заражённых, всегда побеждало в девушке разумную осторожность. — Ужин на столе, — спокойно сказала мать после недолгого молчания. Было непонятно, поверила она Эбигейл или просто не хотела устраивать допрос с пристрастием и лишний раз расстраиваться. — Иди, а то совсем остынет. — Я не голодна, — сказала Эбби, зевнув. Маргарет пожала плечами. — Почему? — удивилась она. — Ты же никогда раньше не пропускала ужин? — Просто нет аппетита, — ответила Эбигейл. Действительно, после всего, что произошло, аппетит у неё пропал совершенно. Маргарет подошла к столу и придвинула к его краю тарелку с мясом и овощами — большего одинокая белошвейка не могла себе позволить в этом городе. — Если передумаешь. А я пока заварю чай, — сказала она и подошла к старой закопчённой печи, что стояла в углу. Положив внутрь две зелёные дровины, Маргарет схватила лежавшую рядом пожелтевшую газету «Правительственные Ведомости» и развернула её. С размякшей страницы на неё смотрел, сурово напрягая глаза и по-павлиньи важно сомкнув губы, Уильям Гаррет, глава отдела безопасности. Над его значительной персоной важно нависал заголовок: «Наше будущее в руках Отдела Безопасности», выведенный грубым, острым газетным шрифтом. Маргарет решительно затолкала «Правительственные Ведомости» в печь, накрыв ими заросшие мхом дрова. Достав с полки разваливающийся коробок со спичками, она вытолкала его из обёртки. С тёмного картонного донышка на неё смотрела одна единственная спичка с чернеющей головкой и тоненькой обуглившейся шейкой. Отложив коробок в сторону, Маргарет вышла в коридор. Эбби выскочила вслед за ней. — Я ненадолго, — сказала она, уже надевая пальто. — Мам, ты куда? — спросила Эбигейл. — Спички закончились, — ответила мать, накидывая на плечи старенький голубой платок, — попрошу у мисс Вальдерфорт. — Нет, мам, не надо, — попробовала остановить её Эбби. Девушка никогда не любила просить что-либо даже у своих знакомых. То ли в ней говорила природная гордость, то ли она, видя бедственное положение людей, считала это эгоизмом, то ли ей просто не хотелось привлекать к себе внимания. — Эбигейл… — Хорошо, я всё съем. Только не надо никуда идти, — настойчиво сказала Эбби. Маргарет остановилась, медленно сняла платок и пальто. Сил спорить с дочерью у неё к этому времени уже не осталось. — Ну, как скажешь… — прошептала она нехотя и вернулась в гостиную. Эбигейл — снова за ней. Молча они сели за стол и, пододвинув к себе каждая свою тарелку, принялись за еду. Трапеза была скудная и холодная. Мать и дочь во время ужина ни о чём не разговаривали, а лишь изредка посматривали друг на друга с беспокойством, после чего снова опускали взгляды к тарелке. Так пролетели в безмолвии десять долгих минут. Насадив на вилку последний кусок мяса и проглотив его, Эбигейл встала из-за стола и заковыляла к своей комнате. — Возьми в шкафу плед, — сказала тихо Маргарет ей вслед. — Хорошо, — сонно отозвалась Эбби и приоткрыла дверь своей комнаты. Скрип дверных петель разнёсся по всей квартире, заглушив следующую фразу девушки. — Спокойной ночи, мама. — Что? — переспросила Маргарет. — Спокойной ночи, мама. — Спокойной ночи, Эбигейл. Девушка вошла в комнату и аккуратно прикрыла за собой дверь. Всё было также, как и всегда: на подоконнике стоял много лет как завявший Гибискус, привезённый когда-то отцом из путешествия, в углу чернела давно пустующая мышиная норка, а напротив кровати стоял старый облупившийся шкаф с отвалившейся ручкой. Эбигейл подошла к нему и открыла прогнившую дверцу. Пледа внутри, разумеется, не оказалось. Моль съела его и, судя по всему, уже очень давно. Чтобы не расстраивать мать, Эбби не стала ничего ей говорить, а просто легла в кровать, не переодеваясь. Вытащив из-под рубашки кулон, который никогда не снимала, она поднесла его к самым глазам. Крошечная, размером не больше орешка, блестящая, всё ещё не утратившая своей красоты золотая сфера, венчанная тонкими серебряными лепестками, переливалась у неё в руке. — Спокойной ночи, папа… — прошептала Эбигейл и выключила свет, глубже закопавшись в одеяло.

***

Она рассчитывала на то, что в тишине сможет наконец обдумать произошедшее, выработать какой-нибудь план действий. Но после всех приключений она чувствовала такую усталость, что заснула практически мгновенно и проспала почти до обеда. Ночью ей опять снился её отец — изобретатель Джонатан Фостер, невысокий мужчина средних лет с седеющей колючей бородой и сверкающей улыбкой. Таким она его помнила. В детстве Эбигейл каждый день приходила к нему в кабинет и засиживалась там до поздней ночи. Зайдя в комнату, она садилась в мягкое кожаное кресло напротив камина, смотрела на заводной танец огня и заслушивалась его трескучей песенкой, сопровождаемой аккомпаниментом из постукиванья десятков часов, которыми была забита вся комната. Карманные часы ровными рядами свисали с каминной полки, те, что побольше, стояли над камином, на шкафу и на письменном столе. Их было так много, что следить за всеми Джонатан не мог и регулярно подправлял только большие часы с маятником. Поэтому было абсолютно нормально, когда пузатый позолоченный хронометр не жалея репетира утверждал, что сейчас ещё только шесть часов и время идти пить чай, а серебряный стройный турбийон возражал, что уже почти полночь и давно пора спать. Пока Джонатан заканчивал писать свои скучные отчёты для резиденции и говорил по телефону, Эбби дремала в кресле, но, когда все бумаги были сложены в скрипучий второй ящик стола, а телефонная трубка со звоном опускалась на подставку, сразу же просыпалась, готовая слушать новую сказку. Отец всегда рассказывал ей разные истории про храбрых и честных людей со светящимися глазами, которые живут там, за стенами города. Про то, как доблестный юноша с глазами яркими, как северные звёзды, и сердцем, во сто крат ярче, вёл за собой людей через зачарованный лес и привёл их домой, потому что был храбрым и честным, как встретил ту единственную, глаза которой сияли ярче и прекраснее солнца и звёзд, и прошёл ради неё полмира, а она прошла ради него вторую половину. И всё у этих людей было не так, как у других: еда сама летала из кастрюли на тарелку, а с тарелки — прямо в рот, музыкальные инструменты сами играли прекрасную музыку и никогда не фальшивили, ножницы сами летали над головой и состригали надоедливую чёлку, книга сама летела тебе в руки, открывалась на нужной странице и всегда её запоминала, и даже если ты прочитал все книги в мире, послушал всю музыку, наелся и сделал идеальную причёску, скучать тебе не приходилось. Можно было посмотреть живые картинки: они летали в воздухе и могли делать всё, что угодно. Эбигейл и её отец так увлекались этими историями, что совсем забывали о времени и вспоминали только тогда, когда висящие над левым ухом Эбби карманные часы переставали тикать — у них заканчивался завод и это означало, что уже почти час ночи. Девочка, зевая, поворачивалась и смотрела на них с некоторым презрением, как на партизана, сдавшегося при допросе. Тогда отец укладывал её спать, а сам шёл обратно в кабинет заводить свои часы. Эбигейл обычно долго не засыпала, всё вспоминая рассказы отца и представляя себя девочкой из-за границы со светящимися глазами. Она уже твёрдо для себя решила, что у неё глаза были бы самые яркие. А вот утром её было не добудиться. На семейном завтраке она была очень редким гостем, и спала обычно до самого дневного чаепития. Маргарет иногда сердилась из-за этого на Джонатана, говоря, что тот своей безответственностью сбил девочке режим дня. В ответ отец лишь многозначительно пожимал плечами и молча соглашался. В пасмурные и дождливые дни он никогда не будил Эбигейл, но если на улице было ясно, солнечно и тепло, Джонатан тихо заходил к ней в комнату с зеркалом в руках и будил дочь солнечным зайчиком. Проснувшись, Эбби одевалась и шла вместе с отцом гулять в городской сквер — небольшой лес, находящийся в черте города и точно так же отделённый от остального мира высокой стеной. В этом лесу они часто гуляли до ужина, играли в прятки, жмурки и пятнашки, а когда заходило солнце, отец показывал Эбигейл созвездия и учил находить с их помощью дорогу домой. Каждую ночь она видела одни и те же сны и, просыпаясь, помнила всё, вплоть до мельчайших деталей. Настолько эти сны были яркие и красивые. Каждый вечер Эбигейл, засыпая, будто надеялась, что больше никогда не проснётся, навсегда останется там, рядом с отцом, и будет вечно слушать его истории о людях со светящимися глазами. Но каждое утро она возвращалась в серую, мрачную и неприветливую реальность. Эбби проснулась, открыла глаза и от холода вжалась в одеяло, дрожа всем телом. Закрывшись с головой, она попыталась отогреться, но это не помогало. Сквозь проеденные молью тоннели холод добирался до неё и сковывал всё тело. Изо рта уже валил пар. Нерешительно сняв с себя одеяло и мелко дрожа, Эбигейл встала с кровати, обулась и вышла в коридор. Голова потяжелела, руки и ноги размякли и отказывались держать её. Горло при каждом вздохе словно резали ножом, руки и лоб горели. Шатаясь, Эбби добралась до гостиной. Было тихо, светло и очень холодно. Из соседней комнаты доносилось шуршание веретена. Маргарет уже неделю работала над большим заказом из резиденции Гаррета и целыми днями не отходила от швейной машинки, вставала очень рано и ложилась спать позже, чем Эбигейл. Судя по прерывистому стуку веретена, она сейчас тоже мерзла и дрожала. На краю стола одиноко лежал пустой бумажный коробок, а пол рядом с печью был густо завален мусором: обрывками газет, щепками и обгоревшими спичками. Видимо, Маргарет всё же попросила помощи у соседки, дождавшись, пока Эбби уснёт, но разжечь огонь ей так и не удалось. В печи лежали нетронутые влажные дрова, покрытые сверху бумажным пеплом. Согнувшись под непривычной собственной тяжестью, Эбигейл опустилась на старый диван. Шуршание прекратилось, послышались шаги. Маргарет услышала звуки в гостиной и вышла из комнаты. — Эбигейл… — произнесла она и подошла к дочери, прижимая к себе спасительный плед. — Доброе утро, мам… — тяжело дыша, ответила Эбби. — Да какое уж утро, день давно на дворе, — произнесла Маргарет, подбежала к печке и стала быстро убирать весь мусор. Лихорадочно сметая с пола спичечные огарки и щепки, она вдруг снова обернулась к Эбигейл, заслонив весь этот беспорядок краешком пледа. — Обед будет поздно, — с сожалением объявила она. — Лилиан обещала сегодня принести дров, я жду с самого утра, надеюсь… — замолкла она, вздохнув. Ведь Эбби снова начнёт её отговаривать принимать помощь, и у неё снова не хватит сил и нервов спорить. Но девушка не отвечала. Маргарет подумала было, что дочь всё-таки образумилась и больше не станет с ней спорить, когда речь зайдёт об элементарном выживании. Как и всякая мать, имеющая такую дочь, как Эбигейл, она питала на это надежды каждый день. Но Эбби просто задумалась. — Мам… — наконец произнесла она, приподняв тяжёлую голову и решительно выпрямившись, стараясь не показывать плохого самочувствия. — Мне нужно встретиться с ней. Сегодня. — С кем, Эбби? — С Лилиан, — ответила Эбигейл и снова медленно, чтобы не вызвать подозрения, опустилась на диван и запрокинула голову. Дышать было уже тяжело. — Мне нужно с ней поговорить. — Зачем? — не отступала мать. — Просто, нужно… агх… — только успела произнести Эбби, прежде чем схватилась за голову. С каждой секундой тяжесть всё усиливалась, а головокружение становилось уже непереносимым. Девушка почувствовала давление в висках. — Что с тобой? — обеспокоенно спросила Маргарет, приблизившись к дочери. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, мам… — совершенно неубедительно соврала Эбигейл, скорчившись на левом краю дивана. Мать протянула руку и потрогала её лоб. После тяжело вздохнула, отведя руку в сторону. — Да у тебя жар… — прошептала она. — Живо в постель! — Что… нет! — тут же попыталась отмахнуться Эбби, но едва не захлебнулась в кашле. Мать помогла ей подняться и медленно повела в комнату. — Мне нужно встретиться с Лилиан, это очень важно! — И думать забудь! — твёрдо возразила Маргарет. — Немедленно ложись! На этот раз Эбигейл всё же пришлось подчиниться. Послушно она вернулась в кровать и, как в кокон, завернулась в холодное одеяло. Мать меж тем подошла к шкафу, открыла его и, не обнаружив там ничего, быстро сняла с плеч свой, не самый лучший, потрёпанный молью, но всё ещё тёплый плед, и накрыла им Эбби. — Но… я должна поговорить с ней… — вяло прохрипела девушка. — Это правда важно. — Прошу, хоть сейчас не спорь, — уже взмолилась встревоженная мать. — Тебе нужен покой. Постарайся согреться. — Ладно, мам… — сдалась Эбигейл. Мелко дрожа и неровно вздыхая, то ли от холода, то ли от беспокойства, то ли от всего вместе, Маргарет пошла на кухню за лекарствами. Эбби вынуждена была каждые полчаса пить горькую микстуру, которая в этом городе была единственным и, похоже, универсальным средством от любых болезней. Вязкая, отвратительная на вкус жидкость зеленоватого цвета заменяла запуганным рабочим врача. Настоящих врачей вызывать в городе считалось самоубийством — все доктора работали на Отдел Безопасности и лечить могли только от одной единственной болезни и одним единственным средством — депортацией. Некоторое время спустя Эбигейл уже чувствовала себя лучше. Но вставать она всё ещё не решалась — пока Маргарет дома, думать о побеге было бессмысленно. Да, она уже твёрдо решила сбежать. Сбежать и поговорить с Лилиан, женой Роя. Она жила в соседнем дворе, через дорогу от Эбигейл, и всегда помогала им с мамой, когда было трудно. Когда Роя забрали вместе с Джонатаном, она осталась совсем одна, практически без средств к существованию, но всё-таки смогла устроиться на работу в пекарню на соседней улице и даже стала одной из совладельцев. Но что было самое странное, её сыну, Тони, в этом году только исполняется пять лет. А Роя забрали десять лет тому назад. На все вопросы о своём сыне Лилиан предпочитала не отвечать, а иногда и вовсе впадала в ярость. За пределами двора и вовсе не знали о существовании Тони. Ни в каких документах он не был указан, и ни один инспектор и подумать не мог, что в квартире 14 дома 9 по Черноводной улице живёт два человека. Мальчик никогда не выходил из дома, а лишь изредка выглядывал из окна, выходящего на мостовую, и с любопытством смотрел на проходящих внизу людей, пока не подбегала мать и не оттаскивала его. Если Эбигейл не ошиблась, и Рой действительно жив, то Лилиан точно это знает. И, может быть, даже поможет Эбби найти его…