Dirty

Раздражение, ярость, тревога и масса других противоречивых чувств клокочут внутри, когда с отвращением пинаю забрызганнную чем-то сизым дверь. Открыто. Первым, как экспонат на выставке, взгляду предстает черный ботильон на высоченной платформе, наполовину извалянный в грязи, с порваным ремешком. Средь бела дня в квартире господствует ночь, воздух затхлый и пропитан табачным дымом, как, впрочем, и вся квартира. Дверь в ближнюю комнату приоткрыта и измазана в чем-то белом, липком, стекающим подтеками на грязный пол. Сливки?.. В комнате ужасно душно, пахнет чем-то кислым и рвотой. В том же букете ароматов улавливается нечто приторно-сладкое, от чего в желудке все переворачивается и съеденный по дороге бургер грозится выйти наружу. Путаясь ногами в паутине из проводов, и нещадно пнув зелёного зайца, пробираюсь к окну, распахиваю ночные шторы и балконную дверь настежь. Порыв ветра с улицы поднял с пола клубочки пыли и принялся гонять их по комнате. Рассосавшийся полумрак обнажает свалку мусора, рисунков, бутылок и упаковок от чего попало. Под ногой что-то хлюпнуло, вторая нога угодила прямо в лужу, которая, скорее всего и источает запах полупереваренной пищи. Разобранный диван завален одеждой, обувью, книгами. Двумя пальцами, чтобы не вляпаться во что-нибудь ещё, откидываю мокрые, грязные джинсы, что-то кружевное, кусок газеты, от которого нестерпимо несёт рыбой. Открывшийся участок дивана испещрен следами от затушивания сигарет, в подлокотник воткнут шприц с мутным коричневым содержимым. Второй ботильон обнаруживается продолжающимся ногой в рваной сетке шлюшьих колготок. Схватив за тонюсенькую лодыжку и собрав все силы рывком тяну на себя. Из-под завалов появляется полуобнаженное тело, надрывно кашляет и протяжно стонет, когда голова жёстко соприкасается с полом. От отвратительного запаха изо рта перетряхивает. Волосы сине-зеленые грязные, колтунами свалялись, яркий стервозный макияж размазан по всему лицу. Пока тащу в сторону санузла не сопротивляется. Худющее тело почти не весит. Не сдохнет от наркоты — помрет от дистрофии. По пути хриплым голосом завывает мерзкую популярную песенку, весело размахивая руками. В душевую кабину заталкиваю прямо так — в одном ботильоне и остатках белья. Включаю ледяную воду на всю мощь, захлопываю дверцу, а сама стекаю по ближайшей стене на холодный белый кафель, усыпанный пеплом, окурками, яркими разноцветными таблетками в форме сердечек, миньонов, рыбок, черепушек и весёлых смайликов. Скребёт поломанными ногтями матовое стекло. Визжит. Смеётся. Плачет. По кругу. Жду, пока высокое тощее тело выйдет на дрожащих ногах, чтобы усесться на розовый коврик, имитирующий шкуру медведя. Осматриваю досконально каждый сантиметр мокрого, трясущегося тела. Следов от уколов нет, вены чистые. Конечно, даже в самом жёстком трипе страх бы не позволил решиться. Хватаю за волосы, запрокидываю голову. Зрачки большие, улыбка сумасшедшая, подтёки туши и подводки стекают по шее на обнаженную грудь. Кусает губы, слизывая алую помаду. На щеке синяк, на шее не засосы — гематомы, багровые, переходящие в грязно-желтый. Пощечину бью наотмашь. Смеётся истерически, взгляд не отводит. Шмотаю за волосы — не сопротивляется, захлёбывается от смеха. Разворачиваю, голову засовываю в кабинку, проталкиваю два пальца в рот, прижимаю язык, добираюсь до глотки. Бессвязно мычит, силится укусить. С характерным звуком на пол душевой вырывается дурно пахнущий поток, снова и снова. Включаю душ, направляю в лицо, от чего кашляет, давится, жадно хватая опухшими губами холодные струи. Процесс повторяется, пока не начинает плакать, руками цепляясь за мои, вытаскивая изо рта. Толкаю в спину обратно в душевую, ополаскиватель для рта, шампунь и гель для душа швыряю не глядя. На кухню, обойдя бутылки, груду коробок и разбитую тарелку выходит более похожей на человека. Глаза красные, вкупе с опухшим лицом прячет за отросшей челкой. Опять получает удар наотмашь, теряет равновесие, цепляется за вешалку для полотенец, с которой и падает на пол. Едва ли встаёт, запахивая халат, со всей силы пинает бутылку, которая ударившись в стену разлетается вдребезги. От неожиданности делаю шаг и сразу на осколки. — Ну и нахуй ты припёрлась? Если бы не ты, я бы может быть наконец-то подохла, от интоксикации, от передоза, обезвоживания, галюнов… — не договорив получает по лицу, снова. — Шалавам слова не дано. — касается горящей щеки, внезапно захлебываясь немым плачем, и вдруг, нездорово рассмеявшись сплевывает кровь от разбитой губы, хватает за руку и валит на пол. Чувствую, как в предплечье впивается осколок. Нависает сверху, с горящими глазами проводит языком по щеке, кусает за ушную раковину, проскальзывает в тоннель в ухе, облизывается, хватает мою руку и всасывает сразу три пальца, покусывает, смачивает слюной обильно, старательно. Отбрасывает полы халата и насаживается, выгибается, закатывает глаза. Внутри жаркая, мокрая, ёрзает нетерпеливо, постанывает, сбрасывает халат полностью, свободной рукой проводит по груди, мнет, ногтями терзает сосок, оттягивает лабрет в нем, теряется в ощущениях. Пользуясь моментом полной отдачи ощущениям, валю на спину в гору коробок, хватаю за горло свободной рукой, сдавливаю, пальцы второй руки всаживаю до основания, прокручиваю, достаю и всаживаю снова, наслаждаясь пошлым хлюпаньем и хрустом позвоночника, от того, как она извивается, насаженная как мясо на шампур. Ускоряю движения, захлебывается стонами, хриплым криком и недостатком воздуха в перемешку с экстазом.  — Нимфоманка озабоченная, мазохистка чертова. — отпускаю пальцы с шеи и знаю, что на месте пальцев появятся новые синяки. Закатывает глаза, кусает губы до крови, острыми ногтями царапает мои руки, размазывает кровь от пореза по моей белой рубашке. Встаю, демонстративно доставая из кармана влажные салфетки. Стонет, и, снова заходясь в истеричном смехе марает пальцы в вытекающих выделениях и размазывает их по полу. — А ты садистка. Ну не идеальная ли мы пара? — ухмыляется, скользя ладонями по телу, призывно раздвигая ноги и закусывая губы до умопомрачения сексуально, так безгранично соблазнительно. Снова хватаю за горло, так, что не успевает даже поймать глоток воздуха. — Не смей подыхать, ясно? Не смей! Если не от моей руки, то никак, уяснила? — пытается кивнуть, вижу, как глазные яблоки краснеют ещё сильнее, а лицо меняет оттенок на синеватый. Секунда… две… пять… Отпускаю, выхожу из комнаты, под обрушившиеся вслед нелестные слова сиплым голосом сквозь удушливый кашель. Напоследок от души пинаю грязный ботильон и выхожу, хлопнув дверью так, что соседи по лестничной клетке синхронно щёлкают дверными замками. Уличный воздух, пропитанный выхлопными газами и то приятней, чем запах в этом притоне. В голове как мантра крутится лишь одно слово: грязная. Снова и снова, по слогам, по буквам. Пальцы дрожат — ещё немного, и с ней было бы покончено, как и с кошмарами, из которых, как из зыбучих песков невозможно выбраться, всякий раз, открывая незапертую дверь ожидая наткнуться на остывшее распухшее тело. Тело бьёт мандраж, омерзение и тревога постепенно перерастают в липкое, бегущее по спине отвратительное чувство опасения не успеть. Не успеть в следующий раз схватить за кончики пальцев и вытащить из безвыходного, сырого и пахнущего плесенью тупика.