— Это глупо, — возмущение заполняет собой чашу весов. Между «хочется» и «так будет правильно» огромный перевес. Перевешивает явно не первое. Он смотрит в сторону, потом медленно переводит взгляд в противоположное направление, наблюдает за проходящими мимо перед тем, как вернуть глаза к стоящему напротив человеку. — Это не то, что поможет разжечь в нем ревность. Но это точно создаст неприятную ситуацию. Мидория поймёт меня неправильно.
Скрестив руки на груди, упираясь лопатками в стену, Тодороки Шото грозно смотрит на великовозрастное дитя перед собой. Он чувствует себя до истощения глупо и отвратительно. Ругать себя за длинный язык он устал. Увы, сказанного уже не вернуть обратно и приходится из раза в раз говорить с ним о своём бойфренде. Теперь уже бывшем.
— Да, ну, ты брось, — Инаса Йоараши, бывший студент Шикетсу, сейчас коллега по агенству Тодороки Шото, стоит напротив в слишком расслабленной позе и потирает ладонями между собой. Он негодует отказом Тодороки на его предложенную «супер-идею-по-возвращению-Мидории-Изуку». Но заявить об этом вслух не решается. Вокруг слишком многолюдно. Коридор их агентства не лучшее место для обсуждения личных дел. Шото не оценит такой напористости. Тот и так стал ему доверять полностью относительно недавно. Это может разрушить такую хрупкую, почти хрустальную дружбу. Во всяком случае, Инаса очень надеется, что это дружба. — Мы лишь при-тво-рим-ся. Я тебе говорю, — он бьет кулаком себя в грудь, дабы доказать свою уверенность в этой авантюре, — как только он услышит о том, что у тебя появился новый «друг», — какого черта он так бешено играет бровями? Ах, да. Он же намекает, — то я уверен, он мигом примчится отвоёвывать своего мальчика Шо-тян от злобного здоровяка. А я, так уж и быть, испугаюсь грозы всех злодеев, нынешнего лучшего в новом списке лучших героев, милого плюшку Деку.
Натянутый, надломленный со всех сторон, смех заполняет собой узкий коридорчик и мимо проходящие девушки-про-герои крутят пальцем у виска. Шторм прослыл дурной славой о своей психической уравновешенности, но для Шото это мало важно. Инаса хороший друг, и как бы там не было, очень хочет помочь.
Расставание с героем Деку, после которого минула, по меньшей мере, неделя, даётся Шото тяжело. Но как бы не было плохо, нельзя падать духом. Нельзя быть тряпкой и…
«Тодороки-кун, — Изуку вернул это обращение совсем недавно, Шото чувствовал, что что-то не так, но быть бы ему тогда внимательнее. Не сейчас, когда уже поздно что-то менять. — Так будет правильно. Ты только подумай. Мы уже не те подростки и ученики академии, у которых есть выбор и свобода в проявлении себя. Нам уже по двадцать три, мы взрослые… мы про. Как может очернить нашу репутацию то, что все узнают о нас…»
Ага. И поэтому он, так гнусно и подло, решил забить на все пять лет отношений. Решил закрыть глаза на сотни тысяч признаний в любви, на миллионы страстных поцелуев и, по меньшей мере, на тысячи жарких ночей, проведённых вместе. Почему-то раньше его это не волновало. Его не интересовало мнение других. А сейчас? Что же изменилось сейчас?
Он перерос свою академическую влюбленность?
Сердце сжимает в тиски ледяными клешнями, поросшими жуткой ржавчиной. От боли и обиды застилает глаза мутным пятном. В раз становится тошно, одиноко и грустно. Свет вокруг словно гаснет. Но ему это кажется, потому что от рези в глазах ему приходится зажмуриться сильнее. Воспоминания о тех днях причиняют слишком много страданий и нереальной, фантомной боли, что ощущается физически. От этого снова и снова хочется проливать тонны слез. Но хватит. На самом деле, сколько можно, Шото?
— Забей. Это правда глупо. Он сделал свой выбор. А ломать жалкую комедию, прикидываться парой, чтобы вызвать у Мидории ревность, — Шото сглатывает ком горечи и почти давится словами, — это неправильно. Он не тот, кто поведётся.
— Ну-у… — тянет Инаса, неловко почесывая затылок. — Тогда я даже не знаю, что ещё придумать, чтобы помочь. — Увесистая ладонь падает на плечо героя льда и пламени, пальцы стискивают не сильно, но достаточно ощутимо. — Не волнуйся. Если что, — он подмигивает, и это кажется так по-детски глупо, — моё предложение в силе. Только свистни.
— Хорошо, я тебя понял, — Шото скидывает ладонь со своего плеча, собирается уже было ретироваться прочь, но останавливается.
— Спасибо, Инаса. Мне легче, что ты… поддерживаешь меня. А сейчас пора приступить к работе.
— Как скажешь! Рад быть полезным.
С того дня прошло более месяца. Никаких изменений, продвижений в отношениях, вернее телодвижений к примирению, не было. Шото невольно подумывал попробовать то самое пойло, на которое так безбожно сквернословил Бакуго, рассказывая о своём недо-соседе по общежитию, пропитом алкоголике и вообще полном кретине.
Дружба со взрывоопасным героем, грозой всех сноб, была чем-то удивительным, но приятным. Тодороки никогда не мог и предположить, что из Бакуго, что всегда соперничал во всём и был непонятным ему, Шото, выйдет прекрасный, пусть и сквернословящий, собеседник. И друг, да.
— И что, половинчатый, ты так и не попытался что-либо изменить? Просто закрыл свой рот и убрался восвояси? — развалившись на диванчике в гостиной, мельком поглядывая на мельтешащую разноцветную макушку в дверном проеме кухни, Бакуго заводит разговор первым.
Переступить через себя с этой ледышкой, начать общаться после выпуска — задача не из легких. Но результат был достойный. Они общались… нормально. Нормально по меркам самого Бакуго. Двумордый не навязывался и в своём нытье не топил. А Бакуго мог побомбить лишний раз, рассказывая неурядицы с буйным соседом, не накликивая на себя тонну заботы и беспокойства.
— Я остаюсь при мнении, что он этого сам захотел. Зачем мне… — Шото замирает на месте, — не надо из меня выуживать это, Бакуго. Тебе же это на самом деле неинтересно.
Тихий смешок раздаётся за спиной. Бакуго, устав ожидать хозяина квартиры, пришёл на кухню, дабы оценить приготовления.
— Всё ещё удивлён тому, что ты решил нажраться. Накрывает, да? А как же манеры джентльмена и воспитание самого Старателя, Половинчатый? Огорчаешь.
Подкол ударяет по совести Тодороки, и он тихо шипит на парня за спиной. Но большей реакции нет. Схватив поднос с парой закусок, бутылкой саке и столовых приборов на двоих, Шото шагает к столу в гостиной. К черту. Он готов пренебречь всем. Ему нужно расслабиться и хотя бы на немного перестать терзать себя мыслями.
— Плевать. Ты сказал, что не откажешься быть свидетелем этого зрелища, — посуда гремит от резкого столкновения со столешницей при приземлении. — Так и чего ты меня отговариваешь?
— Вот ещё! — губы Бакуго растягиваются в хищной ухмылке. — Посмотрим, насколько тебя хватит, мистер ебало кирпичом. И не смей ныть о своей любви, когда нахреначишься.
— И не собирался.
Утро следующего дня было нещадно по отношению к Тодороки. Раннее пробуждение, срочный звонок из агентства и не менее срочное «я знаю, что у тебя выходной, но ты здесь чертовски необходим» — выбивают воздух из лёгких. Черт бы побрал чрезвычайные ситуации и их несостоятельность.
Кое-как проснувшись под трель мобильника, выслушав слова коллеги и после очень медленно переварив происходящее, Тодороки пытается подняться с дивана. Голова просто раскалывается, зря они вчера ходили за добавкой. Тело мелко дрожит, тошнота подкатывает к горлу каждый раз, когда он совершает какое-либо резкое движение, а чужие ноги так и норовят столкнуть его с дивана.
— Бакуго? — сдавленно зовёт он своего собутыльника в надежде на то, что это только ему так плохо.
— Я больше пить с тобой не буду, — медленно и чётко проговаривая каждое слово, вздыхая и переворачиваясь на другой бок, Бакуго теснится с Тодороки на гостевом диване, пытаясь столкнуть оного. — Ты не умеешь пить.
— Мне надо в агентство, — шуточная борьба ногами набирает обороты. Ложиться спать валетом было, конечно, самым разумным решением, но сейчас, получив пяткой в копчик, Шото в этом не уверен. — Ты останешься, или?
— Черта с два я сдвинусь с места ближайшие три часа.
Слабо разборчивое бормотание доносится из-под подушки сдавленно и с тяжестью в интонации. Бакуго стонет, видимо, ему не легче, чем самому Шото, и от этого просыпается тихое злорадство, о котором лучше не говорить.
Не одному мне будет плохо полдня.
— Тебе тогда всё равно придётся подняться, чтобы закрыть за мной дверь.
— Я говорил тебе, что ненавижу тебя? — сдавленно рычит Бакуго.
— Постоянно.
— То-то же. Шевели булками.
День, не задавшийся с самого утра, грозился стать ещё хуже и отвратительнее. Неудачное построение при захвате лагеря злодеев, неуклюжее поведение новичков, травма и всё это с не отошедшей больной головой и похмельным синдромом — к вечеру Тодороки был выжат как лимон. Ещё и поздний звонок, когда он, наконец, пересёк порог съёмной квартиры, вывел из колеи.
— Я понимаю, что это тебя не касается, но Шото, — без деликатного вступления начинает говорить ему Инаса. Звонки на мобильник это что-то новое, да ладно. — Ты же знаешь, что моя бывшая одноклассница, Кеми Уцушими, сейчас работает в агентстве с Мидорией? Да?
— Допустим, — он даже не помнит, кто она такая, но ради того, чтобы закончить поскорее телефонный разговор, пойти, наконец-то, принять ванну, дабы смыть с себя тонну пыли и разводы крови с грязью, Шото решает не заморачиваться. Может Инаса хочет признаться этой девушке? Да всё, что угодно, лишь бы поскорее закончить разговор.
— Мы с ней общаемся долгое время, и она, в силу хорошей дружбы, рассказала мне новости из их агентства, — голос из динамика запинается на каждом слове, говорит с придыханием и то и дело ломается, перескакивая с высоких октав к низким.
— Инаса, давай к делу. Я чертовски устал и сейчас хочу поскорее принять ванну.
— Ох, прости. — Шторм запинается и, как представляет это Шото, чешет затылок, прикрывает веки от накатывающего стыда. Он представляет лицо этого громилы слишком реальным сейчас, таким живым и эмоциональным, будто тот стоит прямо сейчас перед ним.
— У героя Деку появилась девушка. Уравити.
Шото больше ничего не слышит дальше. Он, замерший на месте, роняет телефон на пол и ничего не может сказать. Он даже, кажется, забыл, как дышать.
У Деку, его любимого, пусть и бывшего, есть девушка? Когда успел?
Мысли в голове, нескончаемым потоком проносятся на бешенной скорости, сносят потоком сильного ветра, роняют и разбивают в дребезги. Собрать себя в кучу, хотя бы смести осколки вместе — не выходит. Глаза начинает застилать непроглядной пеленой из скопившихся слёз. Но ни одна не смеет упасть. Они не проливаются. Не льют нескончаемыми водопадами, будто бы ждут чего-то. Сердце сжимается словно в замедленной съёмке. Жгучее ощущение предательства, переворачивающийся с ног на голову желудок, всё настолько остро сейчас ощущается. Даже дуновение ветра, которого быть не должно. Боже.
— Шото? Шото, ты слышишь? Шото! — мобильный источает так много шума, когда хочется идеальной тишины. Он разрывается криком чужого голоса, до которого сейчас нет абсолютно никакого дела.
Тодороки сначала падает на колени, склоняясь над смартфоном, упирается руками в пол, и тут же осознаёт — его дамбу прорвало. Слёзы ниспадают на пол крупными каплями, разбиваясь об древесину половиц, разлетаются в стороны мелкими льдинками. Они льются с немыслимой скоростью, проливаясь из глаз огромными ручьями, что в силах затопить его самого. Причуда выходит из-под контроля.
Хочется вздохнуть, но его заковывает в незримые цепи. Нет сил. Даже выдохнуть не получается.
Первый всхлип, и голос из динамика смолкает, а у Тодороки просыпается, до этого дремлющий, зверь одиночества. Он резко чувствует себя никому не нужным и таким слабым.
— И-инаса? — дрожащий голос не поддаётся контролю. Благо хоть получается говорить внятно без истерических всхлипов и надрывного воя. — Инаса, пожалуйста… — снова всхлип, Тодороки кусает губы, молится всем известным Богам, дабы не сорваться на истерику, — пожалуйста, приди…
Следующая ночь проходит сумбурно, с пугающей тишиной, морем слёз и ни одним сказанным словом. Тодороки засыпает на руках коллеги по работе и видит странные сны о том, что он остался один, но издалека к нему шагает некто в плаще с меховым воротником. Сразу становится так спокойно.
***
— Я не понимаю тебя, дебила ты кусок, — стоя на пороге квартиры, только-только придя домой после ночной попойки ближе к полудню, Бакуго видит на полу это нечто. — Совсем из ума выжил, Деку-придурок? Хорош хуярить как конченный алкоголик, ты, мать твою, сраный ублюдок, но подающий надежды герой. Не позорься.
— М-мен-ня таким, — развалившийся на полу кусок пьяных мышц начинает говорить, ви-ик-идишь только ты-ы, — субъективно неприятные короткие и интенсивные дыхательные движения, чертова икота выдаёт парня с головой в том, что он мертвецки пьян.
Кацуки морщится и отводит взгляд в сторону. У него сейчас и без того не самое лучшее состояние, а от вида явно перебравшего Деку ему становится ещё дерьмовее.
— Вставай, позор героики! — пара широких шагов и Кацуки пересекает комнату в раз, останавливается у дивана, на котором когда-то, как предполагает он, Деку находился, и смотрит на жалкие потуги друга детства подняться. — Ненавижу тебя.
Но он всё-таки помогает. За годы практики, тренировок и сконфуженного общения, Кацуки смирился с тем, что от этого засранца не отвязаться. А теперь и приучил себя помогать ему. Но, спрашивается, на кой-мать его хрен?
— Ты нахуя с ним расстался? Чтобы был повод хуярить как свиноте? — окатив Деку, сидящего в ванной, ледяной водой из-под душа, Кацуки сдерживается от рвотных позывов. Запах свежего перегара побуждает желудок сокращаться с небывалой частотой. — Вы меня реально, блять, бесите!
Мидория сидит, весь одетый в домашние шорты и рубашку, поджав колени и уронив голову на них. Лица не видно, да и не слышно его. Дышит ли, или уже сдох? Зараза. Кацуки устал от этой драмы и игры в бедного мальчика.
— Ублюдок, вставай.
Он выходит из ванной, предварительно кинув во всё ещё пьяного соседа махровым полотенцем, не забыв при этом громко хлопнуть дверью. Голова отдаёт звоном колоколов. Будто сам себя наказал.
Коридор между гостиной и кухней напоминает свалку. Вокруг пустые и недопитые бутылки из-под пива. Вот ведь дебил, думает Кацуки, переступая мусор. Он не собирается убирать весь этот хлам. Вот ещё. Кто насрал, тот пусть и убирает.
В его комнате темно и прохладно — то, что сейчас необходимо. Он падает на кровать, скинув по пути на компьютерное кресло ветровку. Да. Вот оно блаженство. Но было бы лучше не будь такого дикого сушняка. Липкое, подступающее к горлу чувство давит на лёгкие и пронизывает грудь.
И какого хрена я делаю?
Двое идиотов, половинчатый и Деку, те, что сейчас страдают сами и выносят ему мозг одновременно — настоящие имбецилы. Насколько надо быть неразумными и так тупить, чтобы страдать такой по-детски идиотской фигнёй? Кому какая разница? Ну пидорасы вы. И что? Сути дела не меняет, кого ты ебёшь, если ты чувствуешь к человеку что-то большее нежели простая дружба. Зачем усложнять?
Он переворачивается на бок, сверлит стену взглядом и припоминает, как этот самый сейчас недо-сосед, пропитый алкоголик и полный кретин, ревел после сраного интервью, где у него пытались выудить информацию о его пассии.
— Каччан, ты не понимаешь… — в баре, в какой после полуночи не приходит обычный гражданский, в зоне VIP, двое распивали бокальчик слабоалкогольного пива, пытаясь расслабиться после тяжкого трудового дня. Но Деку понесло не туда. — Они съедят нас. Это ведь неправильно, чтобы парни встречались…
— Ты идиот. — Не в его правилах делиться с кем-либо подробностями личной жизни. Но как же он понимает Деку сейчас. — Какая разница? Баба это или мужик. Ты его ебёшь и получаешь кайф. Так что не так? Кончай притворяться не-педиком. Ты гей! От кончиков ногтей до самой твоей тупой башки - ты гей!
— Это скажется в дальнейшем на нашей репутации…
Кацуки не даёт договорить, обрывает нытьё стуком кулака об стол и повышенным тоном начинает говорить:
— Тебе что важнее гребанная репутация и место в ТОП-е? Блять, Деку!
Мидория сидит, понурив голову, пытается слиться с декорацией бара и молчит, уткнувшись носом в стакан.
— Так бросай половинчатого. Какого хрена дрочишься и мне ебёшь мозг?
Но Кацуки не предполагал, что тот так и сделает, затем переедет к нему и начнёт спиваться в свои выходные дни, которых с каждой неделей становилось больше и больше.
— Бля-ять…
***
Шёл уже третий месяц после того, как из воздуха взявшийся слух распространился по округе и, наконец, дошел до ушей тех, о ком судачили.
— Простите, что? — непонимание на лице Урараки Очако было настолько ярко выражено и будто расписано во все известные миру краски, что у корреспондента, что брала интервью, пропал дар речи.
Узнать о якобы собственном признании в любви лучшему другу, напарнику, а ещё просто прекрасному человеку Мидории — шокирующая новость, которая своим сквозным холодком окутала от кончиков ушей до самых пят, поднимая волосы дыбом.
— Так говорят ваши коллеги по агентству, Уравити-сан. Мол вы не смогли забыть своей школьной любви и, когда оба уже состоявшиеся герои, вы решились признаться, — юная журналистка сидела в кресле напротив и, с лицом огорченной горгульи, вглядывалась в лицо про-героя. — Уже как несколько месяцев, оказывается, данный слух блуждает в рядах ваших коллег и напарников. Плюс все мы знаем, что герой Деку выбрал именно вас в напарники полгода назад, и вы работаете по сей день в чудесном тандеме. Вас даже негласно решили прозвать «влюблённые-герои». Достаточно романтично. Но получается, что это всё сплетни, и вы с Деку-саном просто друзья?
— Да! — она взмывает над креслом, но вовремя отключает эффект от причуды. Она полна негодования и злости! Как они могли! — Деку-кун и я, мы лучшие друзья ещё со школы! Даже если и была какая-то симпатия раньше, Боже, этого нет сейчас! Я знаю о том, кому отдано сердце популярного героя Деку! Это точно не я! Прекратите же эту… эту…
Дальше экран телевизора гаснет, а в отражении черной поверхности виднеется фигура героя, о котором в утреннем телешоу велась речь. Запись, которая потрясла не одну сотню горожан, он пересматривает не раз. И это заголовок, что перед самым интервью светился ярче небесного светила солнца, до сих пор режет глаза.
«Влюблённый и одинокий. Романтичный и сильный герой Деку — оказывается холост!»
— Прости! — голос в наушниках гарнитуры разрезает тишину, что сгустилась в его сердце. — Если бы я только знала, я бы раньше дала это опровержение! Ваши с Шото-куном отношения… они… Деку-кун, может можно ещё что-то исправить?
Исправить? Серьёзно? Тодороки наверняка считает, что Изуку живёт счастливой жизнью с девушкой, которая была всё это время рядом, называлась самим Изуку лучшей подругой и знала тонкости их, Шото и Изуку, отношений. Словно от удара под дых Деку пятится назад и падает на стул, стоящий за его спиной.
— Нет… прошло столько времени… О-ох, — он упирается локтями в колени и роняет голову в ладони, сильно стискивая волосы в кулаках. — Тут уже ничем не помочь… он, наверное, меня ненавидит…
— Как и меня… считает предательницей.
Громкий стон, вой и надрывающийся голос вырываются из глубины самой души. Мидория, сорвав с себя гарнитуру, извиняется в голос, твердит о том, что больше не может и разбивает технику о стену. Он умирает внутри, сгорает и замерзает. Ему хочется плакать громче. Кричать сильнее, надрывая голос, срывая горло. Но всё, что он может, это тихо стонать и захлёбываться слезами от того, насколько ужасны стечения обстоятельств, насколько больно было ему, Шото. То, что чувствует он, Изуку уверен, не сравнится с тем, что почувствовал Шото. Как осознал, что всё это будто бы специально, и Изуку… что Изуку предал его.
Крик, скрежет зубов и звук разбивающегося стекла доносятся из комнаты отдыха в геройском агентстве на четырнадцатом этаже.
***
— Это глупо, — говорит он, смотря на человека перед собой. Оный загораживает собой единственный источник света, но его улыбка заменяет этот электрический светильник и вокруг всё словно мерцает.
— Да брось, — он склоняется ниже, рост не позволяет дотянуться до губ перед собой, не наклонившись. Он пытается поцеловать, но губы врезаются в ладонь. — Шо-ото-о… не будь таким вредным. Ну, никто же не видит.
Инаса складывает губы трубочкой, по-детски дуясь на своего парня. Он куксится и морщится, когда от руки, что удерживает его лицо, исходит покалывающая прохлада.
— Хватит строить эти щенячьи глазки, — даже сквозь хмурый вид от Тодороки сквозит нежностью. — Это тебе не поможет.
— Но почему?
Они стоят поодаль, за поворотом у здания мэрии, только-только освободившись после награждения за трудолюбие и усердие в работе. Но этому великовозрастному ребёнку, серьезному с виду парню вдруг захотелось поцелуев. Вот прямо сейчас и именно здесь.
— Только там, где нас не смогут увидеть пытливые репортёры. Я ещё не готов кричать о том, что… — Шото смолкает, смотря на проходящих мимо гражданских и пятится вглубь проулка.
— Что тебе нравятся парни? — обиженный, словно побитый котёнок, Инаса стоит на месте и наблюдает за сменой эмоций на таком любимом лице. — Вот ты совсем не очарован мной. К себе не подпускаешь, даже простого поцелуя в щёчку не даёшь. Наверное, совсем во мне не заинтересован…
— Глупый, — он манит рукой, подзывает к себе, — Иди сюда.
Перебирая пальцами, Шото манит Инасу к себе, смотря за тем, как тот к нему словно большая кошка крадётся, перебирая ногами неспешно и грациозно. Секундная заминка и эта самая большая кошка бросается вперёд, сжимает Шото в своих крепких объятиях. Где-то на периферии сознания, после ассоциации о семействе кошачьих, Тодороки мерещится мурчание от этого огромного комка нежности и заботы.
Он вспоминает обо всём, что было раньше в ту же секунду, но тут же захлопывает крышку ящика Пандоры, клянётся себе в сотый раз не вспоминать, когда и при каких условиях вскрылась та самая лучшая сторона этого парня. Пусть лучше не помнит, а просто будет уверен в том, что он в надежных и ласковых, сильных руках.
— Ты милый, — шепчет Шото, поглаживая по голове парня, перебирает пальцами от макушки до загривка, ласкает. Оный жмётся теснее, пряча лицо в вырезе горловины костюма Тодороки. — И я, совершенно точно, полностью очарован тобой.
