Почерневшие крылья

Он бредет вперед без особой цели, хлюпая потертыми кедами в лужах. Коридор, поворот, еще один, еще и еще… Конца здесь нет, тупиков тоже, только коридоры и множество поворотов. Входа нет – он пробовал идти в другую сторону, там то же самое. С потолка непрерывно течет вода, каплями гулко разбиваясь об пол. Кап-кап-кап… Парень не уверен, что здесь вообще есть потолок. Над головой только темнота, в которой растворяются мутные зеркала стен. Но вода откуда-то падает – вот она, у него под ногами – значит где-то там, высоко-высоко, потолок должен быть. Он поднимает голову – тысячи перекошенных теней-отражений дергаются вслед. Странно здесь. Кап-кап-кап. У Вадима жизнь – словно вода утекает сквозь пальцы. Медленно, однообразно, неотвратимо. А может быть, она давно уже застыла, превратившись в болото, заросла тиной, и мерзкая гниль, скопившись, залежалась на ее дне. У Вадима каждый день – серое утро и постоянный дождь. Ненавистный колледж. Он идет на учебу, вжимая голову в плечи и пытаясь согреться легкой джинсовой курткой. Промозглый ветер пробирает до костей, словно старается выдуть из парня душу. Но душа у того настолько хиленькая и робкая, что сбегает еще дома, забиваясь в самый дальний и теплый угол под кроватью. На такую ни за что не сторговаться даже с дьяволом. Только, пожалуй, обменять на веревку и кусок лавандового мыла, чтобы бедняжка не мучалась. А так, к чему она вообще нужна? Вот и приходится ветру свистеть в пустоте, где кроха должна бы сидеть, а ее хозяину шагать быстрее, ежась от холода. В здании колледжа теплее, но лучше ничуть не становится. Разомлевшая пустота внутри разбухает, давит неимоверно, распирает грудную клетку так, что кажется, раскрошит ребра. Вадим вдыхает глубоко, через боль расправляются прижатые к спине легкие. Он клятвенно обещает себе в следующий раз обязательно не проснуться. Потом вспоминает усталое лицо матери и ее вымученную улыбку. Поправляет рюкзак, натягивает капюшон на глаза, прячет руки в карманах джинсов и шагает на пары. Наверное, он никогда бы не пошел на факультет юриспруденции, если бы на этом не настояли родители. Но отец был непреклонен, а мать всегда и во всем его поддерживала. Из-за этого она и страдает. Жизнь Вадима – сплошной монохром. У Олега совсем не так. Олегу отражение в каждой дождевой капельке улыбается. Он и сам солнечный. Теплый не по-осеннему, в разрезанных на коленках джинсах и легкой футболке, такой пестрой – в глазах рябит. У него в волосах – все цвета радуги, и уши утыканы в несколько рядов сережками. Это он все еще по-детски гордо задирает нос, при любом упоминании князя Олега или другого знаменитого тезки. Это у него в сумке брякают, стукаются при ходьбе всевозможные кисти и баночки с краской, а черная среди них только одна. Это у него яркие, жизнерадостные проекты, впрочем, настолько небрежные, что преподаватели, морщась, отправляют переделывать. У него вместо простого карандаша – ярко-оранжевый. Олег с Вадимом, вроде как, друзья с самого детства, хотя, кажется, единственное, что их роднит – стойкая ненависть к алкоголю. У Олега – потому что ЗОЖник до мозга костей, у Вадима – потому что квартира заполнена пустыми бутылками и битым стеклом, потому что запах спирта намертво въелся в старые обои, потому что опостыло видеть пьяного отца. Вадим бы и рад разорвать уже эти отношения. У него есть огромная пустота и маленькая душонка – чего еще желать? Но Олег вцепился и не отпускает от себя, как будто других друзей у него нет. Вадим пытался сторониться и игнорировать, но от Олега и не убежишь, и не спрячешься – постоянно находит. Чего только взбалмошному надо?.. За одним из толстых мутных стекол сидит «нечто». Это «нечто» здесь уже встречалось Вадиму. Оно бесформенное и ни на что особо не похоже. Разве что на огромный постоянно трясущийся кусок желе. Оно бежит к стеклу, едва завидев парня, пачкает полупрозрачную поверхность в своих зеленых ни то соплях, ни то слюнях. Лопочет что-то нечленораздельное визгливым голосом. То ли требует, то ли просит – Вадим хочет понять, но не понимает. «Нечто» от этого бесится, разбрасывает вокруг слизь, ревет громче, выкатывая глаза так, что один – лазурный, совсем как человеческий – выпадает из подвижной глазницы. Он повисает на растянувшемся подобии мышцы, раскачиваясь туда-сюда, словно маятник. Но «нечто» этого не замечает, бьется о стекло и визжит нестерпимо громко. Только толку нет – Вадим не понимает. Он идет дальше. Кап-кап-кап… Может это просто слизь того существа стекает со стен на пол?.. За окном темнота, на столе тусклая лампа время от времени мигает. Лежат неровной стопкой до ужаса нудные книги: кодексы, учебники, философия какого-то известного старца, о которой Вадим слышит впервые. За стеной крики и ругань, звон бутылок, пьяный голос отца и громкий матери. Больше колледжа Вадим ненавидит только быть дома. В голове абсолютная пустота, и раскрытые конспекты ничуть не помогают сосредоточиться. Душа наконец-то тихонько выползает из-под кровати, умащивается на свое законное место и на сердце скребется, вшивая кошка. Печаль наваливается сверху, накрывая непроницаемым куполом, и глаза отчего-то щиплет. Затупленный грифель карандаша чертит на бумаге, и у человека на рисунке почему-то выходит лицо Олега. Словно бы это он виноват во всем. Шум в соседней комнате затихает. Остается только звон бутылок, едва слышный бубнеж отца и громкие шаги матери. Сейчас она, скорее всего, идет к Вадиму. Идет с самыми благими намереньями, но, переступив порог, снова сорвется на крик, вымещая накопившуюся злобу. Дверная ручка скрипит, поворачиваясь, и парень замирает, перестает рисовать и, кажется, не дышит. Дверь легонько тянут на себя, но та не открывается – заперта. Тяжелый вздох – и шаги удаляются, оставляя Вадима в полной тишине, отца тоже больше не слышно. Маму Вадим жалеет и любит. Или он только так думает? Это она мечтает, что он станет юристом. Вернее, они с отцом мечтали. Но тот потерял работу и запил, ей пришлось тянуть семью одной. Вадима мама тоже любит. Она просто очень сильно устает, потому иногда срывается. И, наверное, надеется, что отец изменится, увидев достижения сына. Глупо. Тому ведь давно уже плевать. А она хочет, чтобы Вадим учился – и он учится. Она хочет, чтобы был примерным сыном – и он правда пытается. Она хочет, чтобы проявлял характер и чтобы молчал. Она хочет знать его мнение и хочет, чтобы не перечил. Она хочет все и не хочет ничего. А он запутался. Тишина давит на нервы, карандаш – на бумагу. Все сильнее и сильнее. Перо за пером появляются на рисунке огромные крылья. Черные. А нарисованный человек как две капли воды похож на Олега, только не улыбается и глаза темнее. Вадим не знает почему. Но явственно ощущает чей-то взгляд на своей спине. Наверное, Олега. Кап-кап-кап. Тяжелое хриплое дыхание Вадим слышит раньше, чем замечает само существо. Оно сидит, сгорбившись, спиной к нему. Он в темноте мог и не увидеть, если бы не прорвавшиеся сквозь кожу белесые позвонки. Парень чуть передвигает ногу, и существо оборачивается. Ярко светятся изумруды, вставленные вместо глаз. Слюна в уголках клыкастой пасти пенится, когда оно скалится и рычит, приподнимается на четвереньках. Когда-то ходило на двух ногах, но теперь все больше прижимается к земле, закрывая телом свое сокровище. Вадим делает шаг вперед. Существо рычит громче, топчется на месте, царапая изогнутыми когтями пол. Оно бы бросилось на стекло, в попытке разодрать Вадима, но боится оставить сокровище, рьяно его охраняет. Жаль только не видит, что «сокровище» – обглоданный со всех сторон кусок известняка. Даже не кость. Вадим идет вперед, стараясь не смотреть на выпирающие ребра, темные выпуклые вены и судорожно сжимающееся под тонкой кожей сердце. Кап-кап-кап… Вадим совсем не удивляется, когда видит идущего к нему Олега, только разочарованно вздыхает – он давно смирился с мыслью о том, что тот его преследует. Только теперь Вадим не просто гуляет, у него в кармане полупустая пачка сигарет смята – надо же с чего-то начинать. Интересно, как Олегу понравятся сигареты? У них оранжевенький фильтр. Олег, к счастью, мысли читать не умеет. Одет не по погоде легко, а в руках два абсолютно одинаковых стаканчика с кофе. И улыбается широко, так радостно, что Вадим хочет попросить его перестать – слепит. – Какого черта ты здесь делаешь? – без особого интереса спрашивает Вадим, но берет один из стаканчиков, греет об него руки и подставляет лицо горячему пару. – У меня белая краска кончилась, – улыбается Олег, доставая из кармана баночку гуаши, – ходил клянчить у однокурсников. Когда домой пошел, смотрю – ты идешь. Вадим угукает куда-то в стаканчик и едва не морщится, попробовав кофе – слишком крепкий. Ему бы чего-нибудь послаще. Олег допивает свой одним глотком, широко зевает и перепачканной в зеленой краске рукой трет глаза. Дальше идут молча. Вадим смотрит себе под ноги, а, когда, наконец, поворачивает голову к Олегу, видит, что у того губы от холода синие. Он вздыхает, отдает Олегу куртку, поправляет ворот своего свитера и немного теряется, оставшись без карманов. Что люди в таких случаях делают с руками? Вадим не знает, поэтому те безвольно болтаются вдоль тела. Может, стоит взять под ручку Олега? Вадим смотрит в его сторону, но там Олега почему-то нет. А когда Вадим собирается обернуться, тот прыгает ему на спину, обхватывает ногами и руками вцепляется в шею. – Вези меня мой конь! – орет. Вадим чертыхается, что-то недовольно бурчит, но придерживает ноги и действительно его тащит. Зато спине теперь тепло. Олег чуть ли не пищит довольный своей выходкой. – Быстрее! Я хочу быстрее! – Будешь орать, я тебя сброшу. Быстрее он хочет, – ворчит, а шаг немного, но ускоряет. – И приму я смерть от коня своего, – преувеличенно трагично заключает Олег. Он бы для пущего эффекта руки вверх поднял, но свалиться боится. – Скорее уж я запнусь, подверну ногу, и ты меня пристрелишь, – усмехается Вадим, а Олег почему-то становится серьезным. – Ты так привык строить из себя жертву, что сам не замечаешь, как становишься убийцей, – шепчет и дышит жаром на ухо. Но Вадима холодом пробирает, а тень на асфальте… расправляет крылья? С водосточной трубы падают капли, оставшиеся после ночного дождя. Кап-кап-кап. – Что?.. Громада храма насквозь испещрена стрельчатыми арками и колоннами. Ссутулившиеся горгульи скалятся, шипят, вертят головами и хлопают каменными крыльями, переминаясь с лапы на лапу на небольших выступах. Узкие островерхие башенки тянутся вверх, кованые шпили пронзают темноту и исчезают в ней. Удлиненные окна, украшенные витиеватым узором витража, светятся фиолетовым, так же как и огромная готическая роза в центре храма. Вадиму нравится это архитектурное безумие, которое в реальной жизни, наверное, не возможно. Он даже впервые останавливается, чтобы посмотреть подольше. Горгульи косятся на него недовольно, но насиженных мест не покидают. Поблескивают в полумраке их рубиновые глаза и вкрапленные в колонны камни обсидиана, «обломки когтей Сатаны». Кап-кап-кап. За стеклом нарастает непонятный гул, и Вадиму становится неспокойно. Он хочет поскорее убраться оттуда, но словно завороженный не может оторвать взгляда от игры холодного света на драгоценных камнях и стеклах. А после гул превращается в рев, заполняет собой все вокруг. Вадим чувствует, как дрожит пол под ногами, брякают, подпрыгивая, мелкие камешки. Храм содрогается. Горгульи взволнованно озираются, вцепляются в свои выступы длинными изогнутыми когтями, надрывно шипят в никуда и друг на друга. Темнота становится гуще настолько, что тусклый свет от храма кажется нестерпимо ярким. Горгульи замирают, прислушиваясь. И Вадим замирает вместе с ними, но слышит только, как собственный пульс стучит в висках. Кап-кап… А потом появляется оно. Огромной бесформенной массой отделяется от темноты и, пузырясь, заполняет собой все пространство. Вытягивает вперед тысячи рук, щупалец, клешней, волнами перекатывается, надвигаясь на храм. С громким хлопком прекращается рев, сменяясь какофонией множества голосов, торжествующих, удивленных, испуганных, радостных, недовольных. Вспыхивают, появляясь и исчезая, тысячи мелких глаз. Красные рты растягиваются в улыбке или крике, хлюпая слепляющей их слизью. Горгульи хрипло воют, но их голоса тонут в общем шуме, когда черная вздувающаяся масса наползает на храм. Оглушительный треск на мгновение перекрывает все звуки. Как и последовавший за ним грохот. Одна из башенок падает, переломленная у основания. Разбиваются и крошатся под обломками горгульи. Яркие рубины откатываются в сторону, но их тут же покрывает слизью. Массивные кованые ворота выдавливает изнутри, разрушая колонны и арки. Оставшиеся горгульи воют беззвучно, широко разевая пасти, крутятся на своих постаментах. Сморят на Вадима и «ну сделай уже хоть что-нибудь!..» Потом и их покрывает темная масса, облепляя подобием конечностей и разламывая на куски. Вадим крепко зажмуривает глаза, но все равно видит, словно бы выжженных на обратной стороне век, раскрошенных горгулий, разбросанные осколки витражей и мерзко бурлящую слизь. А когда открывает глаза… …слизь отползает, оголяя одну единственную оставшуюся башенку, без крыши, без окон и с полуразрушенными стенами. Голоса становятся громче, радостней. Руки и щупальца копаются в обломках. Слизь доползает до стекла и, пузырясь, просачивается под ним, оказываясь под ногами Вадима. И только теперь он отмирает. Отшатывается от замершей в сантиметре от кед черной субстанции. Идет, не оглядываясь по сторонам до тех пор, пока все голоса не затихают где-то вдали. Кап-кап-кап. Только зайдя в свою комнату, Вадим понимает, что в кармане его куртки вместо сигарет – баночка белой краски. Видимо, курить он так и не начнет. Он привычно запирает дверь, бросает куртку на незаправленную кровать, и крутит в руках краску. Что ему с ней делать? Отдать? Стоило бы… Вадим скидывает с полки листы с конспектами и достает пачку черной бумаги. Тонкая кисточка находится в одном из ящиков стола. Завтра Вадим завалит зачет по экономике. Ну и черт с ним. Узкие островерхие башенки и длинные шпили мгновенно вырастают на бумаге. Поблескивает в свете лампы невысохшая краска на огромной готической розе. Вместо устрашающих горгулий – крылатые львы, величественные и грозные стражи. Аккуратные арки и колонны увиты шипастыми стеблями роз. Вадим и сам не совсем понимает, зачем это делает. Когда-то ему нравилось рисовать. Очень. Он даже занимался в художке. Но с тех пор многое изменилось. Парень хотел пойти на дизайн и, кажется, до сих пор где-то валяется стопка рисунков с готическими храмами – любимая тема. Только последний храм растоптал третий курс дизайна – с тех пор в это крыло парень ни ногой. И отец был очень не доволен. А вместе с ним мама. Тогда они сильно кричали. Вдвоем. Сейчас они все реже пересекаются, поэтому и ругаются тоже по очереди. Вадим отрывается от рисунка, только когда часы на телефоне показывают половину первого ночи. Но спать ему совершенно не хочется. Он крутит в руках карандаш и открывает один из ящиков стола. Тот полностью забит портретами, не всегда аккуратными и законченными, на смятых или испачканных листах. На них на всех лицо Олега и черные-черные крылья. Вадим достает чистый лист и вздрагивает, чувствуя чей-то тяжелый взгляд. Снова. Тикают часы, шелестит бумага, а время отчего-то тянется невыносимо медленно. Вадим бездумно смотрит на набросок, а затем делает то, чего никогда не делал. Он оборачивается. Просто оборачивается и вздрагивает от холодка, пробежавшего по спине. Темно-желтые глаза. Олег смотрит на него своими темно-желтыми глазами. Он полулежит на кровати, подперев голову рукой. Свет настольной лампы почти не достает до него, и в темноте лицо без эмоций, застывшее восковой маской, выглядит жутковато. Крыльев у него нет, но в растрепанных волосах застряло воронье перо. Когда Вадим оборачивается, Олег не вздрагивает и не моргает, просто продолжает смотреть. Вадим ведет плечами, ежась от внезапного холодка. Он молча перехватывает карандаш удобнее и придвигает к себе планшет с бумагой. Сегодня он рисует с натуры… Когда под утро Вадим засыпает, ему снится странный сон. В нем нет привычных стекол и коридоров. В нем вообще ничего нет. Кроме Олега. У того окровавленная рубашка спущена, а на спине два огромных крыла. Белых. Вадим ничего особо не чувствует, когда тянет мягкие перья, выдирая пучками. Кровь капает на пол с рук и чужой спины. Олег трясется, вздрагивает от боли, вздыхает где-то на грани слышимости, но не сопротивляется. Тихонько стонет, когда Вадим с силой переламывает тонкие косточки. Вадим не особо понимает, зачем делает все это. Останавливается, только чтобы кровь с ладоней стряхнуть – пальцы скользят по перьям, не позволяя схватить. Олег сидит к Вадиму спиной, и тот благодарен, что не видит лица. Но Вадим чувствует чужую боль и то, как Олега бьет крупная дрожь, когда дергает крыло особенно сильно. Где-то в стороне одобрительно кивают. Вадим не видит их, но, словно назойливый зуд, ощущает взгляд – небесно-голубые глаза мамы и зеленые отца. Они не мешают ему. Пока. Если он прекратит – чужое присутствие могильным червем пролезет под кожу, сгрызая. Вадим ненавидит, когда родители злятся, а до тех пор, пока они спокойны – все хорошо. Он глубоко вдыхает тошнотворный запах крови, упирается свободной рукой в чужую спину и второй выкручивает хрупкие кости до противного хруста… Олег улыбается особенно счастливо, подрагивает от нетерпения, пока Вадим чуть ли не носом в асфальт утыкается и хмурится сильнее обычного. Олег напросился к нему в гости, вот и скачет теперь аки горная лань. А Вадим смотрит, чтобы тот копытом не запнулся или рогом не зацепился и ноги себе не переломал, золотая антилопа. Вообще-то дом Вадима – не лучшее место для Олега. Тот там ни разу и не был. У Вадима в квартире не убрано, спиртом пропахло, обои выцвели и ободрались. Олег сбежит, даже порог не переступив. Может и к лучшему? Куда уж ему, солнечному мальчику… Олег на лестнице перескакивает через несколько ступенек. Вадим тормозит как только может, но подъем не бесконечный, а Олег ждет его на площадке, свесившись через перила. За дверью слышится грохот, и Олег утыкается в нее преданной собачкой. Вадим проклинает всех богов – отец дома. Сказать, что потерял ключи? Но не говорит, почему-то. Дверь открывает аккуратно и пропускает Олега вперед. Тот, переступив порог, сразу как-то тушуется и словно бы тускнеет. Вадим тянет его за руку в свою комнату, но она, как назло, самая дальняя. Он оборачивается, взволнованно вглядывается в глаза Олега. Боится увидеть презрение, отвращение или жалость. Но видит почему-то пустоту, усталость и теряется. Теряется потому, что видит себя. Олег заглядывает на кухню и тяжело вздыхает, глядя на мужчину с бутылкой. Так, словно привык видеть подобное ежедневно и смирился. Так, словно это его отец. Олег грустно смотрит на закрытую дверь в комнату родителей. Вадим впервые думает, что у Олега жизнь не так хороша, как ему всегда казалось. Едва оказавшись в комнате, Олег с ногами забирается на кровать, обнимает колени руками и смотрит в стену пустым, расфокусированным взглядом. Ничуть не похож ни на ночного гостя, ни на обычного Олега. Таким потерянным Вадим видит его впервые. Он придвигается к нему и прижимает к себе. Олег не вырывается, тихо всхлипывает и затихает, уткнувшись холодным носом Вадиму в шею. Солнечный и летний Олег на удивление холодный и какой-то совсем нескладный, худой. Такого только в объятиях греть и баюкать. На вошедшую мать Олег не обращает никакого внимания, он все так же пялится в никуда. Вадим ждет, что мама остановится посреди комнаты, упрется руками в бока и потребует объяснений. Но она словно не видит парней. Ссутулившаяся и бесконечно уставшая, она медленно подходит к окну, отодвигает пыльную, висящую уродливой тряпкой штору и открывает окно. Подставляет лицо холодному воздуху и так же медленно, как и пришла, уходит, прикрыв за собой дверь. Вадим кутает Олега в свою кофту, почувствовав прохладу. Он думает, что все это ужасно странно и неправильно. Хотя и сам не знает, как это должно быть. Наверное, Олег должен был жизнерадостно носиться по комнате, а потом, кто-то из родителей, первым не выдержав непривычного шума, на него накричал бы. А Вадим бы извинился и «ну, чего ты хотел? У нас тут обычно тихо как в гробу» Но Олег сам сидит тихо-тихо. А Вадим вдруг ловит на себе взгляд… тоже Олега. Только этот, с черными крыльями и нарисованный, висит напротив, над столом. И смотрит-смотрит-смотрит. Вадим действительно сделал ему настолько темные глаза?.. Что-то изменилось. Что-то определенно изменилось. Что-то, что казалось совсем незаметным и незначительным, но в то же время было самым-самым главным. И Вадим никак не может понять, что это. Раздражающее чувство. Он идет вперед, но не видит там развилки, только стекло и какой-то мутный силуэт. Значит, коридор сворачивает слишком резко, чтобы увидеть проход издалека. Парень подходит ближе, вглядываясь в темноту, но разобрать, что находится за стеклом, не может. Это только подогревает интерес, заставляя идти чуть быстрее. Темнота расступается внезапно, когда Вадим подходит почти вплотную к стеклу. Он вздрагивает от неожиданности, делает шаг назад, а сердце заходится в бешеном ритме. Там человек. Вернее силуэт. От лица только темное, как и все тело, пятно и огромные зеленые глаза. Человеческие. Тонкими линиями перерезана шея, изрезаны руки, плечи, грудь, ноги, абсолютно все. По телу струится зеленая жидкость, заменяющая, кровь, лужами собирается на полу. Кап-кап-кап. В руках человека поблескивает лезвие. Он ничего не делает, просто внимательно осматривает Вадима. А у того кровь в жилах стынет от этого взгляда. «Почему?» – он показывает на себя, продолжая неотрывно смотреть в глаза Вадима, губы не двигаются: «Почему?» А когда человек (человек?) собирается протянуть к Вадиму руки, парень неожиданно даже для себя срывается с места, разворачивается и бежит. «Почему? Почему? Почему?..» – доносится вслед чужой печальный голос. «Куда!? Куда!? Ты же не хочешь сбежать? Ты же не бежишь? Не беги. Не беги. Не беги! Ты же не сбежишь! Почему ты это делаешь?..» – визгливо вопят отражения в стеклах, беснуются, кривятся, скачут из стороны в сторону. Шаг за шагом следуют за Вадимом. «Ну почему? Почему? Почему?..» – Голос не за спиной – в голове. Раздается набатом в пустоте черепной коробки, тупой болью бьется о костяные стенки и разносится по всему телу. – Да откуда мне знать?! – кричит Вадим в ответ, пугаясь разлетевшегося эха, но не останавливается. Здесь должен быть чертов выход! «Нет, нет, нет» – напевают стекла, их поверхности покрываются рябью, выгибаются, тянутся к Вадиму. «Почему? Почему? Почему?..» – настойчиво повторяет голос. Вадим останавливается, задыхаясь от быстрого бега, и отражения замирают, успокаиваются, терпеливо ждут. Он все равно в новом витке лабиринта, потому что вернуться назад невозможно. – Может, ты сам скажешь, почему заперся здесь?! Ты истекаешь кровью или чем там еще, а я должен знать почему?! Так да?! Да пошел ты! – кричит на грани собственного голоса и замирает. Наступившая тишина неприятно давит на уши. Кап-кап-кап. Вадим лежит на кровати и смотрит на стену, когда полностью возвращается в реальность и осознает себя. Ветер раздувает штору, а за окном солнце медленно клонится к горизонту, прячась за неровным строем высоток. Вадим не помнит, заснул ли он, и куда делся Олег. Такого ему еще не показывали… В выходные он срочно решает, что пора что-то менять. Ну, хоть что-нибудь. Критично осматривает свою комнату и мысленно бьет себя по лбу. Не убирался уже лет сто. Два дня он посвящает только на то, чтобы смахнуть всю пыль, вымести мусор, прогнать пауков. Вернее, паук попадается только один, в углу между письменным столом и стеной. Вадим решает его оставить. Только имя выбрать никак не может и обещает себе подумать над этим позже. Собирает с пола смятую бумагу, выкидывает все лишнее со стола, оттирает кофейные следы от кружки. Смахивает толстый слой пыли с библиотечных книг, которые должен был сдать еще в прошлом году. Утешает себя тем, что в библиотеке их ждала бы такая же участь. Шторы решает не трогать – стирать и сушить их слишком хлопотно. Натирает плафон лампы до блеска и отчего-то находит отражение в нем очень похожим на изрезанного в лабиринте человека, хотя роднит их только цвет глаз. Кап-кап-кап… «Почему?..» Мотает головой, прогоняя наваждение. И в целом остается своей работой доволен. В чистоте, кажется, дышится легче, хотя без привычного беспорядка уже как-то не признает комнату в полной мере своей. Светлее что ли стало?.. Сегодня его не беспокоят ни лабиринт, ни странные сны, ни назойливые взгляды. Вадим искренне удивляется, но безмерно этому рад. В колледж идет в приподнятом настроении. До тех пор, пока проехавшая по лужам машина не обливает водой. Вокруг все еще серо, сыро и холодно. В колледже натыкается на окруженного группой людей Олега. Вполне себе обыденное явление, Олег – душа компании, вокруг него всегда кто-то крутится. – Хей! Вадим натягивает капюшон и чертыхается. Обращаются определенно к нему и голос это не Олега. Вадим пытается побыстрее убраться, смешавшись с толпой студентов, но его ловят за рукав и несильно тянут. – Это твое? – спрашивает огненно-рыжая девчонка, пытаясь заглянуть ему в глаза. Но получается у нее откровенно плохо – Вадим опускает голову так, что тень от капюшона и челка падают на глаза. Я тебя вижу, ты меня нет. Очень удобно. – Ну, это же ты нарисовал? – не унимается она, хлопает ресницами и смешно дует щеки, когда он не отвечает. Вадим видит подошедшего Олега и еще какого-то высокого худощавого парня. Потом, наконец, переводит взгляд на лист бумаги, который девушка держит в руках. Ох, черт… Он забирает из ее рук свой рисунок. Смотрит на башенки, арки, розу, крылатых львов... Потом поднимает растерянный взгляд на Олега. Какого черта?! – Хорошо получилось, – говорит между тем девушка, сама себе кивая головой, из-за чего ее кудряшки забавно подпрыгивают. – Мне нравится. А Олег нам про тебя рассказывал! – Вот за это Вадим его пришибет. – Давай знакомиться? Меня Лариса зовут. Вадим вымученно ей улыбается, представляется, но все еще откровенно не понимает, к чему все это. – Ты классно рисуешь, – доверительно сообщает Лариса, перекатываясь с пятки на носок. – Переводись к нам, а то у меня в группе пацанов совсем почти нет. Да, Кость? Парень за спиной Олега, видимо, тот самый Костя, согласно кивает. – Все равно в этом году юристов целая куча развелась. Одним больше, одним меньше – никто не заметит, а вот дизайнер вот это покруче будет, – продолжает она, время от времени оборачиваясь к Косте, в ожидании одобрения. – Отстала бы от человека. Он, между прочим, уже год отучился. Сдался ему сейчас твой дизайн, – устало вздыхает Костя. Он, кажется, так же как и Вадим, хочет поскорее этот разговор закончить. – Нельзя быть равнодушным к дизайну, это наша жизнь! – возмущается Лариса, и Костя кидает на Вадима красноречивый взгляд, мол, прости, она всегда такая. Вадим в ответ едва заметно покачивает головой: «все нормально, только заберите ее». Он не уверен, что Костя расшифровал вторую часть, но очень на это надеется. – А, правда, переводись. Сдалась тебе эта юриспруденция, – поддерживает Олег. Вот кто-кто, а он лучше бы заткнулся. Лариса активно кивает головой, Костя перехватывает удобнее внушительный пакет, который явно устал держать, поправляет ремешок сумки, висящей на плече, и закатывает глаза. – Я все, конечно, понимаю, но, может, мы пойдем? – спрашивает Костя, и Вадим моментально присваивает ему звание ангела-хранителя. – Иначе ты, – кивок в сторону Ларисы, – сама потащишь свое барахло. – Это не барахло! – возмущается она, но и сама понимает, что они задержались. – И вообще ты мне пакет шипучек должен, забыл? Любая помощь частично снимает с тебя этот конфетный долг, а если ты сейчас все бросишь, то попадешь под проценты! А ты, – она снова обращается к Вадиму, и он вздрагивает от неожиданности, отшатываясь, – все-таки подумай о переводе, хорошо? Вадим улыбается как можно более дружелюбно, обещает подумать и, распрощавшись со всеми, уходит. Чувствует себя не в своей тарелке. Больше всего ему этот разговор хочется забыть. – Эй, ты чего? – догоняет Олег и виновато заглядывает в глаза. – Тебе же все равно не нравится юриспруденция. – А вот ты больше всех знаешь, что мне нравится, – шипит и отмахивается Вадим. – Зачем ты рисунок спер? – Ну, здорово же получилось. А ты вообще ничего делать не хочешь, амеба. Занимаешься абы как, сам себя губишь. Неужели так нравится просиживать жизнь? – Олег крутит в руках воронье перо, смотрит обиженно, по-детски дует губы. Вадим закрывает глаза и… «Почему?» Лезвие легко распарывает кожу на запястье, входит слишком глубоко – безжизненно повисает кисть руки с длинными разжатыми пальцами. На пол стекает зеленая кровь. Порезы поднимаются выше по уже израненной коже, ложатся поверх старых. Лезвие на мгновение замирает перед шеей. Кап-кап-кап. «Почему? Почему?..» Вадим тяжело вздыхает. Господи, все что угодно, лишь бы он заткнулся! Олег все еще стоит перед ним и делает вид, что обижается, и Вадим собирается уходить, но: – Слушай, я завел домашнее животное. – Что? – Олег удивленно моргает. – Кого? Почему я не видел? – Паука. Олег подвисает, смотрит огромными глазищами. – Большого? – Обычного. Дома убирался и нашел. Олег с минуту переваривает полученную информацию, а потом смеется, сгибаясь пополам. – Поздравляю, – кое-как выговаривает, сквозь слезы и смех. – Это боль… хах, большая ответственность. Надеюсь, ты, ахах, справишься. – Чего ты ржешь? Я не могу имя придумать. Олег давится воздухом и смеется еще сильнее, хотя казалось куда уже. Вадим терпеливо ждет, когда он прекратит. – Назови его Багдат, – советует Олег, отсмеявшись. – «Подарок Всевышнего». – Я назову его Олег. «Тупой придурок»…

***

Вадим который день бессмысленно ворочается в кровати. Его мучает бессонница, Олег, и самоубийца за стеклом. Последний вообще не реальный, а изводит ничуть не меньше. Наверное, именно поэтому Вадим принимает ужасно сумасбродное решение. Он забирает документы. Уходит с юриспруденции, никому ничего не сказав, переводится на дизайн. Проходит вступительное испытание и терпеливо ждет результатов – говорит дома, что уходит на занятия и бесцельно шатается по улицам. Олег заваливает его СМСками с поддержкой и кучей смайликов. Сам почему-то не появляется. Когда Вадим узнает, что поступил. Он объявляет об этом родителям. Впервые вмешивается в их ругань, говорит что-то о том, что будет дизайнером и сбегает из дома, не дожидаясь ответа. Спит, свернувшись на лавочке в парке так, что на утро ломит все тело, и руки, кажется, отмерзают. Но он отчего-то по-детски счастлив. Чувствует, будто стал птицей, собравшей все стереотипы о свободе. Потом понимает, что сбегать было не лучшей идеей. В гости ни к кому не напрашивается – да и не к кому. К Олегу он тоже не идет. Завтракает и обедает в уличном ларьке. В конце-концов к побегу он по минимуму, но готовился – немного денег у него есть. Потом знакомится с Сашком, когда пытается поймать в какой-то подворотне среди сваленных коробок и ящиков его кошку. Чуть не получает от него в нос, пока пытается доказать, что хотел отвязать от кошки целлофановый пакет, а не наоборот. Сашок, оказывается, такой же сбежавший идиот, поэтому берет Вадима с собой на какую-то заброшенную стройку. У него там свое убежище обустроено с кучей консервных банок, раскладушкой, сооруженным из строймусора столом и старенькой табуреткой. Это лучше, чем скамейка в парке, и гораздо хуже, чем дом. Но Вадиму нравится. Мама бы сказала, что Сашок – не тот, с кем стоит общаться. У Вадима в телефоне уже около ста пропущенных от нее. Ночь подкрадывается незаметно, сжимая их маленький город в своих зубастых челюстях, и вместе с наступлением темноты, кажется, обостряются все чувства. Вадим слышит шорохи и скрип цементной крошки. Следит за мигающим время от времени фонариком, видит, как крупный серый мотылек бьется о стекло подвешенного под потолком светильника. Замечает бледные тени, неустанно скользящие по стенам за спиной, и их корявые руки, которые раз за разом тянутся к нему и, подобравшись непозволительно близко, обжигаются о размытую линию тусклого света. Вадим ведет плечами, стряхивая мерзкую пелену страха, крепче сжимает в руках блокнот так, что плотные белые листы тихонько хрустят под напором пальцев. Человеческая тень на противоположной стене дергает огромным крылом, словно разминается, засидевшись на одном месте, и снова замирает неподвижно. – Караулишь? – спрашивает у нее Вадим с интересом и тщательно скрываемой опаской. Тень, как ожидалось, не отвечает, выглядит нахохлившейся и недовольной. – Ну ладно, – говорит Вадим, немного подождав, – сиди. Все равно мне ничего не сделаешь. Он светит фонариком на блокнот с наброском, и тот снова один в один похож на Олега. Вадим не очень аккуратно намечает пряди волос затупленным карандашом. Рисует крылья, стараясь как можно меньше давить на бумагу. Но контуры пушистых белых перьев постоянно размазываются, превращаясь в сплошное серое пятно и вынуждая затемнять итак проведенные по несколько раз линии. Вадим не хочет делать крылья черными. Не хочет, но когда замечает, они уже становятся угольно-темными. Такими же, как глаза. Вадим вырывает лист одним движением, комкает и рвет, стараясь уничтожить рисунок. Смотрит на чистый лист блокнота, но так и не решается притронуться к нему карандашом. – Не могу, – виновато вздыхает он, не поднимая голову, но чувствуя чужой неподвижный взгляд на себе. – Ты простишь меня за это? – С кем ты говоришь? Вадим вздрагивает, пугаясь, резко поворачивает голову. Зашедшееся бешеным ритмом сердце медленно успокаивается – в проходе стоит Сашок, поглаживая зевающую на его руках кошку, с интересом смотрит на Вадима. – Я, – начинает Вадим, глядя на стену, но замолкает, не находя там чужой тени. Сашок лениво поворачивает голову, проследив его взгляд. Кошка тоже открывает глаза и качает хвостом, показывая свою заинтересованность, поэтому парень бережно опускает ее на пол. – Опять ворона залетела, – ворчит он, презрительно сощурив глаза. Вадим переводит взгляд на окно и, наконец, понимает, что вызвало такой интерес и недовольство. В оконном проеме деловито вышагивает ворона, поворачивая голову с поблескивающими глазами из стороны в сторону. На мгновение она останавливается, словно бы разглядывая Вадима, но, заметив крадущуюся кошку, улетает, недовольно каркнув напоследок. – Как же они меня достали, ты даже не знаешь, сколько их тут развелось, – жалуется Сашок, тяжело вздохнув. Он вытягивает руки и поднимается на носочки, пытаясь дотянуться до лампы на потолке, потом, сдавшись, подпрыгивает и ловко снимает ее с крючка. А мог бы просто попросить Вадима достать. – Пора спать, – объявляет Сашок, выключая светильник, и вынимает из него батарейки. Хотя Вадим так и не понял толком, зачем он это делает. – Саш, можно кое-что спросить? – Вадим тяжело сглатывает. – Угу, – отзывается Сашок, вращая в руках светильник и что-то на нем высматривая. – Почему ты сбежал из дома? – Сбежал? – он поднимает на Вадима удивленный взгляд. – Не, не, ты чего, я не сбегал. Я ж не ты. Я просто тусуюсь тут, если мать пьет по-черному, а то от нее тогда никакой спокойной жизни нет. – Ты ее, – Вадим заминается, с трудом проглатывая «не», – любишь? – Конечно, – Сашок смотрит на него все так же удивленно и, кажется, уже готов покрутить пальцем у виска, – это ж мать. Ты не думай себе ничего такого, она хорошая. Это я тут просто так… для профилактики. Вот испереживается, что меня дома нет, а потом пить долго еще не будет. И еще купит какой-нибудь пирог к моему возвращению, – он блаженно прикрывает глаза и улыбается, вероятно представляя себе этот самый пирог, – или тортик. Вадим кивает головой, произнося какую-то шаблонную фразу, типа «ясно», и не особо задумывается над ее смыслом. Сашок желает спокойной ночи и уходит, а Вадим еще долго сидит, прислонившись к холодной бетонной стене и вычерчивая лучом фонарика в воздухе узоры, непонятные даже ему. На второй день уличной жизни просто сидеть становится скучно. Они идут в сквер гонять голубей, хотя оба должны быть уже выше и взрослее этого. Вадим скармливает уточкам половину маковой булки, Сашок кидается гладкими камешками гальки. Не в уток, конечно, просто в воду, пугая птиц сильными всплесками. Вадим рвет джинсы, зацепившись за какой-то гвоздь, думает, что теперь он хоть чем-то похож на Олега. Тот за эти дни ни разу не объявляется и не пишет. На третий день Вадим все больше убеждается, что жить на улице – не круто. У него болит спина, испачкана футболка, джинсы порваны не по моде, и ссадина на колене щиплет. А еще телефон разрядился, и в университет послезавтра. Вадим тяжело переживает этот день. Сашок смотрит на него сочувствующе, разрываясь между жалостью и презрением к слабаку. Но Вадим не виноват, что не привык к такой жизни. Они прощаются, Вадим обещает рассказать, как все прошло, Сашок говорит, что если его выгонят, он может опять прийти к нему. Хороший он все-таки парень, Сашка. Возвращаться домой страшно. Вадим медленно поднимается по лестнице, стараясь максимально оттянуть этот момент, потому что совершенно не представляет, чего ожидать. В квартиру пробирается крадучись. Тихонько приоткрывает почему-то незапертую дверь, прошмыгивая внутрь. Испуганно замирает в прихожей – кажется, что дверь скрипнула непозволительно громко. Родные стены встречают непривычной тишиной. Вадим удивляется – не слышно ни отца, ни матери, хотя оба должны быть дома. Он осторожно заглядывает на кухню, где отец уже практически поселился. Но там находит только маму. Она, кажется, спит, подперев голову рукой. Уставшая, словно постаревшая на несколько лет, она сидит на старенькой табуретке, сгорбившись, и все равно кажется Вадиму безумно красивой. Он вздрагивает вместе с движением ее ресниц. Она замечает его не сразу. Смотрит на свой безымянный палец, аккуратно ощупывает его, словно не веря в отсутствие обручального кольца, и пытается свыкнуться с непривычной пустотой. Затем, когда скрипнувшая половица выдает присутствие Вадима, она переводит взгляд покрасневших глаз на него. – Пришел? – Усталость, смирение, горечь. Вадим слышит, впитывает в себя каждой клеточкой, но не может понять, чего же в этом голосе больше. – Пришел, – хрипло отвечает он, чувствуя, как мгновенно пересыхает в горле. – Ну, слава Богу. Иди на свой дизайн или куда там еще. Пусть хоть кто-то в этой семье будет, наконец, счастлив, – она закрывает дрожащими ладонями лицо, тяжело вздыхает, покачивая головой. Вадим отмирает, на негнущихся ногах подходит к ней и обнимает, цепляясь пальцами за мягкую ткань старого василькового платья. Платья из его детства. Он опускается на колени, и она податливо тянется следом за ним. – Прости, мам, – шепчет задушенно куда-то в шею, жадно вдыхая слабый аромат духов. Такой родной и до боли знакомый. Как давно они обнимались в последний раз? Мать вздрагивает, обнимает его в ответ ослабевшими, трясущимися руками. Всхлипывает, крупно вздрагивая, прячет лицо на плече сына. И плачет. Плачет, позволяя себе впервые за многие годы побыть слабой. Потому что вместе с выброшенным кольцом закончатся бесконечные ссоры в доме, потому что ее сын, может быть, станет улыбаться чуточку искреннее. Потому что он вернулся, он здесь рядом. Наконец-то действительно рядом.

***

…Вадим уходит в свою комнату полностью опустошенным. Он открывает дверь и делает шаг внутрь. Скрипит под ногами какой-то мелкий камушек. Вадим крутит головой по сторонам, удивляясь изменениям, суть которых объяснить пока не может. Он прислушивается – и не слышит монотонного стука капель. Без него становится как-то неуютно и тихо. Перед Вадимом огромное стекло, а за стеклом свет. Так странно, везде темнота, а впереди свет. Это потому, что там Олег? Он стоит и улыбается Вадиму, зазывая. Тот думает, что если подойдет, то потом, по закону жанра, непременно будет найден мертвым, но все равно идет. Встает почти вплотную и хочет спросить, что Олег делает в его лабиринте? Молчит, потому что за Олегом почему-то его квартира. Вся как на ладони. Кухня и пьющий отец, уставшая мать рыдает в подушку, думая, что ее не слышно, в комнате вечный бардак. Только стены не пустые – облепленные множеством рисунков. И на полках вместо книг – бумага, карандаши, краски. Вадим хочет спросить, что все это значит, но замирает, глядя на Олега. А на Олега ли?.. Перед ним не стекло – зеркало. И в отражение – он сам, только с выкрашенными волосами, желтыми линзами и одет иначе. Вадим наклоняет голову к плечу – отражение делает то же самое, длинная сережка покачивается в ухе, цепляя одежду. Что за бред?.. Вадим сидит за столом. В руках – книга, в книге – черные страницы, на страницах – белым карандашом:

«Это, наверное, безумие, писать самому себе, но почему бы и нет…» «…У выдуманных друзей огромное преимущество – они всегда с тобой и их не надо ни с кем делить. Согласен?..» «…Ты не будешь против, если я назову тебя Олегом? Отлично, Олег. Я рад, что ты все еще со мной. Хах. Тебе же не надоедает мое вечное нытье?..» «…Ох, если бы только мог знать, как я ненавижу все, что только связано с этим колледжем! Бесит, бесит, бесит! Может лучше уж совсем ничего не делать, чем делать то, чего не хочется?..» «...А твои родители уже вернулись из отпуска? Еще нет? Ну, не переживай, что с ними может случиться? Это здорово, что они такие дружные, мои вот, снова поругались…» «…Ты все-таки поступил? Ва-ау! Ты даже представить не можешь, как я рад за тебя! Нет, я не могу к тебе, ты же знаешь. Но я просто нереально рад за тебя! Ты просто обязан это отпраздновать, Олег!..» «…Мама опять сегодня плакала, а отец спивается… Тебе все-таки купили собаку? О, здорово, следи за ней хорошо…» «А ты помнишь, как раньше мы…?» «…Я скучаю по тебе, ты приедешь?..» «…Переезжаешь?! Серьезно?! Вот класс!..» «...Да, да, я жду тебя, Чего ты так долго?..» «…Вот привязался, не смешно уже! Перестань ходить за мной!..» «…Я сказал: хватит!..» «…Не вмешивайся! Ты только все портишь…» «…Кто сказал, что от этого не станет хуже?!..» «…Не дави на меня, ты… черт…» «…Не я разрушаю себя! Это они постоянно чего-то требуют!..» «…Я же просил тебя перестать!..» «Я больше не хочу тебе писать. И не буду. Надеюсь, наше общение вживую закончится так же быстро, как эта бессмысленная переписка» «…» «…» «…А знаешь, «Олег», спасибо… За все спасибо, ты действительно мне помог…» «...А жаль, что ты все-таки был выдуманным»

Вадим усмехается, видя корявую приписку синей шариковой ручкой. Так не к месту.

«Мне тоже»

Вадим откидывается на спинку стула, закрывая глаза. Пробравшийся в комнату сквозняк раздувает штору и треплет его волосы. Ворона, сидящая на карнизе, смотрит на Вадима блестящими бусинками-глазами и, громко каркнув, улетает, оставив после себя только черное перо.