' Колокола

      Кожу ее обдало холодом, когда железнодорожный состав скосился на бок и сошел с рельсов в повороте к мосту. Ветер в одно мгновение разнес одно большое облако пыли по сторонам, на время устраняя четкую видимость. Дезориентация и мрак. Позади гулкий ход железных колесных пар внезапно устремился на встречную, поражая своей резвостью и абсолютной аритмичностью. Поезд, словно избитое животное, лежал на измятом боковом кузове, но голос его пути все еще отзывался в голове девушки, поначалу естественными лязгами, но вскоре совсем сменился на глухую барабанную дробь, рваную и громкую.       Аюдзава с неохотой открыла глаза и встала с постели. Настольные часы показывали обеденное время, а пространство вокруг — прерывистую рябь, которая прошла спустя несколько секунд привыкания к дневному свету. В дверь продолжали настойчиво колотить, от чего девушка раздраженно вдохнула носом и нервно стала похлопывать ладошками по постели в такт ударам гостя. Она узнавала этот уверенный ритм и потому не хотела спускаться, а уж тем более открывать. Но посетитель ее обители был в свойственной ему манере неуклончив, от чего чувство неизбежности зародило импульс в теле девушки, который фактически заставил встать на ноги и спуститься на первый этаж. Мисаки неуверенно встала у входа, вслушиваясь в удары — они успели стать тихими и редкими к ее приходу. Повернув защелку в нужном направлении, девушка задумчиво посмотрела на висящую дверную цепочку, и только нажала на ручку. Дверь резко дернулась в ее сторону, цепочка неприятно скрипнула, а человек с улицы забавно хмыкнул, словно ожидая подобной выходки. Аюдзава выглянула в небольшую щель дверного проема и прикусила губу. Она знала, что все это время назойливым гостем был Такуми, и все же до последнего надеялась на свою ошибку. — Ты бледная, Аюдзава, — парень недовольно нахмурился и провел указательным пальцем по напряженной дверной цепи, которая и стояла на его пути в дом, — впусти меня, холодно же на улице. — Я не хочу тебя впускать.       Усуи с интересом вскинул брови и кивнул, будто бы соглашаясь со словами собеседницы, но потом снова напористо навалился на дверь — цепь рано или поздно не выдержит. Аюдзава устало выдохнула, выждала когда парень расслабиться, а потом захлопнула дверь, на что услышала с той стороны жалобный стон. А потом снова начались назойливые удары. — Ты же знаешь, я не уйду. Мисаки, ты должна была вернуться домой еще неделю назад, мы с тобой это обсуждали. Ты не можешь жить затворницей вечно. И я просто хочу помочь…       Мисаки облокотилась на стену и неохотно подняла глаза, чтобы посмотреть на фотографию, где были она, мама и Сузуна. На светлом фоне рабочий костюм Минако совсем не выделялся, поэтому все внимание было приковано дочерям по бокам в школьных формах. Девушка улыбнулась почти незаметно, словно не хотела, чтобы ее такой увидели, а может не хотела увидеть такой себя сама в отражении стеклянной рамки. Она пошаркала тапочками по неровному полу и скрестила руки на груди. — Я уже дома, зачем мне куда-то возвращаться? Не подумай, что я хочу тебя измучить. На улице действительно холодно, дождь идет, поэтому тебе лучше идти к себе. Со мной все будет хорошо, я не пропаду, ты и сам это знаешь… — Аюдзава, ты по-любому плохо ешь, продуктов даже толком не осталось за две то недели. Впусти меня хотя бы приготовить что-нибудь, а потом, я клянусь, что вернусь домой. Парень положил ладони на дверь и прислонился к шероховатой поверхности лбом, обезнадеженный, смотря себе под ноги. — Мы можем снова поговорить об этом, Аюдзава, слышишь меня? Если тебе все еще снится этот кошмар, то мы можем…       Договорить парню не дал скрежет цепи и скрип дверной ручки, ставший для Такуми мелодией надежды, его наконец пустили на порог. Он быстро схватил рядом стоящий пакет с продуктами и юркнул внутрь теплой прихожей, где стояла его Мисаки. Рукава старенького свитера свисали с ее изящных рук, которыми она себя обняла — так было теплее; черные пижамные штаны были единственным спасением образа, позволяя перейти из раздела «бездомная леди» в «домашний беспорядок»; совсем неряшливо уложенные в хвост волосы торчали в разные стороны, некоторые из них свисали на бледное лицо, настороженное и тоскливое, однако можно было подумать, что девушка просто не выспалась. Она отошла на пару шагов назад, когда Усуи разделся и собрался идти на кухню. — Ты не болеешь?       Блондин поставил пакет на стол и аккуратно прикоснулся губами ко лбу усталой хозяйки. Мисаки смущенно отвела взгляд и настойчиво отодвинула ладонью лицо парня подальше от своей головы чисто безопасности ради, на что Такуми тепло улыбнулся и продолжил раскидывать продукты по своим местам. — Значит, не болеешь, это уже хорошо. Голодная, наверно, холодильник совсем пустой.       Девушка цокнула и указала ладонью на вторую полку, когда парень открыл холодильник: там стояла небольшая кастрюлька и почти пустая коробка с яйцами. — Я готовила суп, поэтому не голодная! Сегодня утром встала рано и пошла перекусить, так что пока ничего не готовь… — Пока? Все-так хочешь, чтобы я остался у тебя подольше.       Аюдзава подумала, что его слова могли оказаться правдой, будь она способной проявлять слабость в подобные моменты. Почему-то это осознание потрясло ее почти так же сильно, как и следующее — она хотела, чтобы они оказались правдой. — Лучше поговори со мной, пока я еще расслаблена.       Такуми кивнул, и они вместе пошли в гостевую, где девушка села на диван, а парень устроился на стуле прямо напротив. Закинув ногу на ногу, Мисаки положила ладони на колено, выпрямила спину и прикрыла глаза для того, чтобы настроить дыхание, как в комнате внезапно потемнело. За окном плотная туча перегородила солнцу путь, а мельтешащий ранее дождь заполнил пространство непроглядной стеной. Парень вдохнул сквозь зубы мокрый воздух, закрыл ставни и вернулся на свое место, чтобы нечего более не смело мешать их «ритуалу». — Что ж, сейчас мы опускаем наши социальные роли. Я буду задавать тебе вопросы, и ты имеешь полное право не отвечать на те, что тебе не нравятся. Постарайся расслабиться.       Девушка слушала монотонную речь Усуи и словно засыпала, а тело самостоятельно выполняло все указания: дышать ровно, отпустить навязчивые мысли, задать направление воспоминаниям минувшей недели и так далее. Со стороны подобное казалось забавным, но пара углубилась в процесс анализа слишком серьезно за последний месяц. — В своем сне ты пыталась найти маму и сестру в том поезде, не так ли? — спросил молодой человек. — Да. — Сейчас ты живешь в этом доме. Ты считаешь, что можешь найти их здесь? — Они всегда были здесь, поэтому искать их не приходилось. — Пробормотала девушка. Встретив непонимающий взгляд со стороны собеседника Мисаки невольно прикусила внутреннюю часть щеки и подняла глаза к потолку. Ей захотелось промолчать, подумать, осмыслить, чтобы лучше передать свои ощущения, но в таком темпе работать было нельзя, потому что сама концепция подобного диалога строиться на одном — говорить то, что чувствуешь изначально. — Здесь привычная атмосфера. Я будто бы слышу, как мама заходит в дом, пакеты в ее руках шуршат, и бьется друг об друга их содержимое. Потом дверь скрипит, это выходит Сузуна из своей комнаты, а в руках у нее шуршит газета. Она часто вырезает оттуда купоны, поэтому почти не расстается с журналами и прочим бумажным хламом.       Брюнетка обхватила себя руками за плечи, закрыла глаза и полностью погрузилась в такое знакомое старое. — Вместе они идут на кухню, разбирают продукты, а потом зовут меня, — продолжила она. — Я все это слышу и ощущаю каждую минуту, когда нахожусь здесь. Потому что это естественная для меня среда. Я помню их распорядок дня по часам, мысленно могу все воспроизвести. Для меня они все еще дома, поэтому тут я их больше не ищу.       Усуи кивнул, как бы говоря, что понял ее. — Тогда, как ты думаешь, почему тебе все еще снится один и тот же сон? — Он не один и тот же. — Девушка ухмыльнулась и с прищуром посмотрела на собеседника. — Одинаковый только сюжет — есть поезд, он сходит с рельс, мама и Сузуна умирают, а я пытаюсь их найти. Место и обстоятельства всегда разные. А вот почему он мне снится, я и сама хотела бы узнать. Может, потому что не могу отпустить их? — Многие не могут отпустить родных и любимых после смерти, но не всем снятся однотипные кошмары. Почему, например, ты не можешь уйти из этого дома?        Такуми перевел взгляд на одну из своих ладоней, словно в ней находился блокнот, и он вот-вот намеревался там что-то отметить. Профессиональные привычки глубоко обосновались в его голове, и это было уже неисправимо. — Знаешь, обычно люди запоминают что-то либо очень хорошее, либо очень плохое. Такие вещи, как поход в магазин, уборка, готовка, совместный ужин — ничего из этого не запоминается, потому что делается по инерции, это обычные дела в обычные будни, — девушка расправила ноги и стала постукивать носочками по деревянному полу, опираясь руками на мягкий каркас дивана. — Мои воспоминания о семье так и не вышли за рамки обычных будней, благодаря этому дому я могу проживать с ними определенные дни снова и снова, сколько захочу. Все, что я помню о них за пределами обыденности — это…       Мисаки нахмурилась, задумчиво прикусила губу, чтобы жуткая давящая тоска по былым временам отступила.  — Это отголоски колоколов, как ни странно. В новогоднюю ночь. Я тогда была в средней школе, помню, что во всем районе отключили электричество, и мы сидели втроем в зале, рассказывали каждый о своем, а потом внезапно раздался звон колоколов. Это очень теплое воспоминание. И я говорю «теплое» потому, что тогда мы действительно были вместе, как семья, в праздник. — Она положила ладошку себе на шею и стала едва поглаживать верхние позвонки на спине. Напротив прозвучал тихий голос: — И поэтому ты не хочешь уходить?        Аюдзава кивнула и с доброй улыбкой на лице посмотрела Такуми в глаза. Он заметил, как она поджала губы и отвела взгляд к окну, чтобы скорее успокоиться и продолжить разговор. Парень тяжело выдохнул из-за наступившего между ними напряжения и сменил позу — одна из его ног уже затекла, и выносить ноющую боль уже не было сил. — Я хочу уйти, если честно… Но просто не могу. Раньше я почти не бывала дома: то в школе, то на работе, потом первый курс университета, переезд к тебе. Всегда думала, что нужно скорее отучиться, скорее заработать денег и увезти маму из дома, который постоянно напоминает ей об отце. Я ненавидела и его, и этот дом. А сейчас по собственной воле стала затворницей. — Но ведь невозможно жить так вечно, Аюдзава, это будешь уже не ты, если позволишь себе столько потерять.       Такуми поднялся со стула и скрестил руки между собой. Он подумал о том, что мог бы подойти сейчас к ней и закончить этот диалог, но разве подобное решение зависело от него? Видеть слабости любимой ранее было для молодого человека лишь отголоском мечтаний. Но теперь вся ее боль, тоска, усталость — парень хотел все это забрать себе, чтобы облегчить ей жизнь. — Мне уже нечего и некого терять. — Мисаки вздрогнула от собственных слов и будто бы проснулась. В голове ее случайным образом сложилась по кусочкам та семейная фотография, что висела на стене в прихожей. Трое улыбающихся девушек, уставших, но счастливых. — Семья была моим домом. Где мне быть сейчас, где их искать?       Присев на колени прямо перед брюнеткой на скрипящий пол, Такуми обнял ее за талию и неспешно зарылся носом в темный, старенький свитер, который когда-то Мисаки нагло забрала у него из дома. Даже не предупредив. Он совсем не заметил, как ноги самостоятельно привели его к ней, такой холодной и отчужденной. Девушка зажмурилась, но потом широко открыла глаза, подозревая что слезы так просто не прекратятся. И все же, ведь можно было хотя бы попытаться? — Цепи рвутся всегда, какими бы прочными они не были. И если ты когда-то сковала себя ими с другим человеком, то вскоре прочувствуешь боль потери. Узы делают жизнь тяжелее. И даже самые большие колокола рано или поздно замолкают. Все кончается, но это происходит не каждый день, Мисаки.       Аюдзава склонила голову над макушкой парня и вновь закрыла глаза. В сознании ее фотография из прихожей стала медленно рассыпаться, а лица на ней словно устремились в полет, прямиком в цветной калейдоскоп прошедших ранее лет. Самых счастливых и живых, со всеми горестями и улыбками, с неизбежной мрачностью и неповторимым теплом. И все было ясно, как в один из ярких весенних дней, когда утром после дождя мглистые тучи закрывают горизонт, а солнце своими лучами пробирается сквозь мрачные вершины, окрашивая небо теплом таящего золота. За окном рассыпался свет, и помещение укутала нежно-персиковая палитра уюта. Дождь ушел.       Она не была с ним больше недели: он просыпался в постели один, готовил себе завтрак, шел на работу, возвращался в пустую квартиру и вновь ложился спать. Она не была с ним, но он всегда был и грел ее в этом пустом доме, подобно старым отголоскам колоколов в новогоднюю ночь. — Тебе действительно нечего и некого больше терять. Потому что ты от меня до конца жизни не избавишься…       Мисаки опустила взгляд мокрых глаз на лицо Усуи, который так тепло и нежно поглядывал на нее снизу. Несколько капель упали ему прямо на щеку, влажной дорожкой перебираясь к шее и исчезая за воротом рубашки. Он улыбался, успокаивающе нашептывал какую-то мантру, словно пришло его время говорить. А она слушала внимательно, периодически посмеиваясь и стирая слезы со щек рукавами от старого свитера своего Такуми, пока не поняла, что дом — это все-таки не место, не состояние и даже не человек. Дом — это ты сам, его каркас, основа и дверь. И когда ты впускаешь людей в свою жизнь, в свой дом, то он наполняется живой энергией, которая в нужное время и в нужном месте способна дать тебе один единственный ключ. Ключ от всех дверей.

И тогда поиск больше не нужен. Тогда все встает на свои места.