Well I stepped into an avalanche, It covered up my soul; When I am not this hunchback that you see, I sleep beneath the golden hill. Avalanche (Leonard Cohen)
«Жестокое сердце, зачем ты меня так искушаешь? Почему ты выбрало меня для своих испытаний? Я весь горю, я прогнил до самой сердцевины». Вы случайно не знаете, откуда эти слова? Вот и я не знаю. Я прочитал их на стене своей камеры. О, эти сырые серые толстые стены, они не дают мне заскучать. Десятки бедолаг оставили на них свои мысли, жалобы, проклятия, благодаря чему стены обрели, наконец, голос или скорее голоса. Каждую надпись я примеряю на себя, провожу пальцами по словам, нежно будто по гладкой шелковистой коже. И начинаю с ней немой диалог. Вы хмуритесь, хотите, чтобы я перешел сразу к делу? Вы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать мои откровения, а чтобы получить ответ на вопрос, который мучает вас, как мое жестокое сердце мучает меня. Почему ваш драгоценный Персиваль Грейвс предал вас, а заодно и свою страну? Что я предложил ему такого, чего не смогли дать ни вы, ни все ваше сообщество? Я сразу вас разочарую, эта история не на пятнадцать минут, а на целую ночь. Напрасно, вы выбрали эту жалкую каморку для допросов. За себя я не беспокоюсь, я видел и более неприглядные условия, а вы высидите несколько часов подряд на жестком металлическом стуле? Выдержите холодную тесноту этой комнаты? Моя тюремная роба, хоть и выглядит так, будто ее шили из старых мешков, хорошо держит тепло. А ваша синяя мантия, радует глаз элегантностью, но вряд ли согреет вас без дополнительной накидки из чар. Зачем злиться? Да, я тяну время и да я играю в игры, но что еще вы можете предложить мне кроме этого небольшого развлечения? Ничего. Я не обязан говорить с вами, ваши собственные законы дают мне право не свидетельствовать против себя. Я согласился на встречу, рассчитывая порадовать себя приятной беседой с красивой женщиной. После недели одиночного заключения и монотонных допросов любая возможность сломать приевшееся однообразие ценится на вес золота. Будьте же терпеливы, если не из сострадания ко мне, то хотя бы из корысти. Если вы будете добры ко мне, я отплачу вам полной откровенностью, но осознайте сразу, вы идете на риск. Чем вызван ваш интерес к судьбе мистера Грейвса? Согласен, это меня не касается. Напрямую. Но я не хочу гадать, кто сидит передо мной обманутый друг, начальник, которому не дают спать мысли о собственном промахе, или отвергнутая женщина. Значит, я не ошибся в своих предположениях: вы никогда не были любовниками и все же признайтесь, в какой то момент вы были влюблены в Персиваля Грейвса. Скорее всего в юности, когда по наивности легко принять дешевую безделушку за настоящее сокровище. Я никогда не понимал, почему людей вроде вас тянет к слабакам и трусам. Почему вы, умные сильные, талантливые, смелые, альтруистичные, не способны разглядеть гнильцу под красивой внешней оболочкой? Впрочем, я уже слишком отклоняюсь от темы, ради вопроса, на который скорее всего нет ответа. Наша с Персивалем встреча произошла в Париже в начале девятнадцатого года. Я тогда обитал на самой границе магического квартала, в дешевой развалюхе. Из всех особенностей этого домишки, я лучше всего помню большое круглое мансардное окно. Если смотреть в него под определенным углом, казалось, что прямо с подоконника можно спрыгнуть на плоскую крышу дома, стоящего на противоположной стороне улицы. Для меня то было хорошее время хотя бы потому, что тогда я был красив: волнистые волосы цвета спелой пшеницы, голубые глаза, мягкая загорелая кожа. Как видите, сейчас от всего этого не осталось и следа. Я привык к облику красноглазого альбиноса, но временами меня мучает тоска по прежней красоте, или если быть до конца откровенным, по тем вспышкам вожделения, которые она вызывала в других людях. Мирная жизнь начиналась тяжело. Бывшие солдаты бесцельно бродили по улицам и клянчили милостыню. Их искалеченные тела, безногие, безрукие мало трогали сердца прохожих. Из десяти в лучшем случае один удостаивал их хотя бы взглядом, не говоря уж о помощи. Остальные шли, опустив глаза, всем своим видом говоря, нам хватает собственных проблем. Вам не следует судить их строго. В городе не хватало еды, а та что появлялась на черном рынке стоила бешеных денег, про остальные товары я молчу. Можно было пройтись по Шаз-Элизе и не встретить ни одного человека, в абсолютно новой, незалатанной, неперелицованной одежде. Вас могли убить за несколько су, за теплое пальто или ботинки. При чем рука, нанесшая удар необязательно принадлежала бы закоренелому преступнику, бродяге или пьянице. Нужда заставляла хороших людей совершать плохие поступки. Отец семейства становился грабителем, потому что не видел другого способа достать угля и еды для своих детей. Но вас бы это не утешило. Озлобленные рабочие собирались на митинги, и ораторы распаляли их на новую борьбу звонкими воодушевляющими лозунгами. Часто все заканчивалось стычками с полицией. По мимо тех, кто не утратил веру в светлое будущее, и тех, кто не думал ни о чем другом кроме выживания, были и другие. Проповедники любят называть таких людей заблудшими душами. Старый мир рухнул, а они уцелели, и теперь их сжигала лихорадка выживших. Их не заботило будущее, им было мало унылого настоящего. Они были готовы умереть хоть завтра, но при условии, что последняя ночь будет такой же яркой как падающая звезда. Их больше не прельщали обещания больших перемен, не сковывали запреты прошлого. В их мире ценилось только то, что помогало человеку почувствовать себя живым: азарт, любовь, музыка, танцы, риск, бесшабашное веселье. Во время войны я отсиживался в относительно спокойном Тегеране. Мной владела одержимость магией, и я слабо представлял, что происходит за пределами моего одинокого убежища. Однако, вернувшись в Европу, я заразился их болезнью. Моя жизнь начиналась с наступлением сумерек. Я стал медиумом, и каждый вечер ко мне приходили люди, желающие еще раз связаться с потерянными близкими. Их поток не иссякал, хотя кроме меня в том же квартале жило еще трое «знатоков спиритизма», но то были маглы, шарлатаны. Я же по крайне мере честно отрабатывал свои деньги, иногда привирал немного, но только ради того, чтобы смягчить речи мертвых. Порой они бывали слишком суровы. Мои клиенты искали не правды, а утешения, и поэтому уходили довольными. Все что удавалось стрясти с этих несчастных, я сразу же спускал в «Сапфире». Это местечко знавало лучшее дни, бархатные портьеры поистрепались, позолота на колоннах облупилась, а статуи голых наяд и дриад выглядели захватанными грязными лапами. Но тамошний абсент все еще считался лучшим в городе. Громкая музыка играла всю ночь, веселых танцовщиц с их задорным канканом, сменяли томные певицы в тесных низких корсетах, а потом на сцену снова выскакивали разбитные девчонки и начинали высоко дрыгать ногами. После полуночи танец исполнялся без белья. По вторникам выступала Прозерпина, голос у нее был удивительно низкий дразнящий, ни мужской, ни женский. Зал всегда был полон, некоторых, конечно, отвращало то, что их райская птица – всего лишь юнец, нарядившийся в пестрые женские тряпки, но таких было немного. То было странное время, когда жестокость уживалась с терпимостью. Причем вы бы вряд ли сумели предсказать чужую реакцию. Утром отец мог избить сына за то, что тот ведет себя недостаточно мужественно, а вечером пустить слезу, слушая, как трансвестит хрипло поет «Молитву к возлюбленному». Я напивался в компании случайных приятелей, флиртовал с певичками, но не приглашал их к себе, они брали слишком дорого. Тогда как в соседнем переулке можно было найти совсем молоденьких мальчишек и девчонок, готовых за пару франков сделать все что угодно. Я обычно брал и тех и других. Мы отправлялись ко мне, пили дешевое вино и занимались любовью до утра. Потом я натягивал штаны, набрасывал пальто, неуклюже совал голые ноги в ботинки и спускался на улицу. Продавец каштанов, как раз успевал пожарить первую партию. Его старая жаровня имела странные тонкие ножки и выглядела как диковинная зверушка, замершая на полушаге. Я покупал себе большой кулек, чье содержимое жгло руки даже через плотную бумагу. Бежал обратно, следом за мной в дом просачивался запах лаванды. Прачечная в подвале соседнего дома не прекращала своей работы ни днем ни ночью. Поднявшись в мансарду, я угощал каштанами своих гостей, а если те уже спали, то садился у окна и съедал все сам. Вас шокирует моя откровенность? Вы неодобрительно поджали губы и выглядите, как рассерженная кошка. Абиссинская кошка. Увы, эта история не из тех, что можно рассказать на собрании Дочерей Раппапорт, тем более излагая ее так, как буду излагать ее я. Показная благопристойность – мой давний заклятый враг. В моей семье приличиям поклонялись, как мелким деспотичным божкам. Родители затягивали нас в жесткие корсеты, как в прямом так и в переносном смысле. Правила, правила, бесконечные правила. В двенадцать лет мой старший брат прыгнул с крыши, потому что чуть раньше обмочился на людях. Для него это было естественно. Опозорился – умри. К счастью, у меня более крепкая нервная система. Когда семья отвернулась от меня, надо сказать, что повод был куда серьезнее мокрых штанишек, я бросил им «черт с вами» и начал жить своей жизнью. Нет, мой брат не умер. Я веду к тому, что не буду прибегать к иносказаниям даже ради ваших чудесных глаз, шлюху я назову шлюхой, секс сексом, член членом. Если вам это не нравится… Ха-ха-ха. Жестокие слова. Что же именно вам во мне так отвратительно? Внешность? А-а, вот значит как. Я всегда считал, что женщины наоборот больше западают на темных магов, преступников и мерзавцев, чем на хороших парней. Да-да помню, вы здесь только ради того, чтобы узнать о Персивале Грейвсе. Что ж давайте продолжим. Я только проснулся, мои гости ушли, прихватив с собой бутылку вина. Я валялся на огромной низкой кровати и разглядывал голую задницу. Один мой знакомый разрисовал стены мансарды сценами из «Сатирикона». Если не обращать внимания на грязь и разбросанные повсюду вещи, то можно было вообразить, что я в дорогом борделе и красивая одалиска вот вот принесет мне кувшин с вином да блюдо с виноградом. Пить хотелось так сильно, что я готов был согласиться на двухнедельное воздержание, лишь бы кто-нибудь одарил меня такой малостью как полный стакан. Я вдыхал кислый запах пота и дешевых духов, которыми пропиталась моя постель, когда в дверь постучали. Покрывало неопрятной грудой застыло в изножье кровати. Неохотно развернувшись, я потянул его за край и вместе мы сползли с кровати. Встав, я соорудил себе подобие римской тоги, пурпурной, как у императоров. Не смотря на все мое либертинство, правила приличий не были мне чужды. К тому же судя по стуку, ко мне ломилась блондинка снизу, до отвращения неприятная бабенка, а перед ней я точно не желал сверкать причиндалами. Она сказала, что ко мне пришли. Любопытство прогнало сонливость, и за пятнадцать минут я полностью привел себя в порядок. За дверью меня встретил холод. В своей мансарде я не жалел магии для поддержания тепла, но в остальном доме гуляли ледяные сквозняки. Второпях я надел то, что первым бросилось в глаза – легкую бордовую манию, расшитую серебряными звездами. Холод не простил мне моей ошибки, заставил поежится, но в тоже время придал сил лучше всякой бодрящей настойки. У меня никогда не бывало классического похмелья: раскалывающейся головы, тошноты, ощущения, что рот похож на помойку. Вместо этого в моем теле будто открывалась дыра, куда утекали все силы. Даже самые простейшие заклинания давались с трудом, наколдовать согревающие чары мне удалось только на лестнице. Зато спустившись вниз, я чувствовал себя почти человеком. Высокий худой мужчина ждал меня в холле. Рядом с дверью стоял стул, но старый, грязный и липкий на вид. Так что я понимал, почему гость не захотел присесть. Я окинул его быстрым взглядом и нашел весьма привлекательным, хотя и не совсем в моем вкусе. Его черные волосы были зачесаны назад, виски выбриты, как и лицо. Черты мужественные, а взгляд темно карих глаз обволакивал, будто теплая вода, нет скорее как шампанское пенное, пузырящееся, искрящееся. - Вы месье Гриндевальд, медиум? – медленно произнес он по французки, тщательно выговаривая каждый слог. Мысленно я успел стянуть с него аврорскую форму и между игривыми фантазиями задать себе вопрос, почему мой гость не потрудился подогнать одежду под свой размер. Она была ему великовата. - Да, - ответил я по английски, и морщинка между его бровями немного разгладилась. – У вас ко мне дело? Он кивнул. Мужчины редко находили в себе достаточно решимости, чтобы воспользоваться моими услугами. Общество требует от нас, чтобы мы переживали свое горе стойко, держа чувства при себе. Женщинам проще, им позволено рыдать, скорбеть и искать поддержки, в том числе у медиумов. В добавок, мой необычный гость был колдуном и американским аврором. Как вы понимаете, с каждой минутой он интересовал меня все больше и больше. Я повел его в свой кабинет, небольшую комнатку на первом этаже, тяжелым ключом отпер дверь в свою личную тьму. Все стены от пола до потолка были затянуты черной переливающейся тканью, где-то там под ней было заколоченное окно. Я впустил в комнату Люмус. В те годы властей заботили проблемы по серьезнее мелких нарушений статута о секретности, так что я не особо скрывал свою магию. В центре комнаты стоял круглый стол, на нем одиноко грустила большая пузатая лампа, светившая тускло как болотный огонек. Для придания атмосферы я притащил в кабинет жердочку с чучелом вороны, еще купил у одного букиниста из Латинского квартала кучу старых книг солидного и мрачного вида и запихал их в шкаф. Еще думал приладить куда нибудь фальшивый человеческий череп, но потом решил, что это будет перебор. По большей части ко мне приходили жены и дочери зажиточных буржуа, а добропорядочная публика во всем любит умеренность, даже в шокирующем. - Как вас зовут? – спросил я гостя, доставая из шкатулки эликсир, который вводил меня в состояние транса. Обычно, я напускал больше таинственности, на ходу придумывая заклинания и ритуалы, но перед собратом колдуном не было нужды устраивать дешевый спектакль. По моим прикидкам все дело должно было занять минут десять-пятнадцать. Магический круг я нарисовал сразу, как въехал и скрыл под толстым ковром, а больше никаких приготовлений не требовалось. - Персиваль Грейвс, - поколебавшись, ответил мой клиент. - Надеюсь, вы знаете, что оплата вперед? Три галеона. Он безропотно выложил деньги на стол, блестящие золотые монеты радовали глаз намного больше чем магловские банкноты. Их современные деньги выглядят недостаточно убедительными и весомыми. Неудивительно, что они так легко превращаются в бумагу для ватерклозета. - Кого вы потеряли, мистер Грейвс? - Друга. В семнадцатом году он отправился добровольцем во Францию и пропал. Я пытался выяснить по обычным каналам, жив ли он или погиб, но ничего не получилось. - Что ж вы пришли куда нужно. Садитесь за стол, - я плюхнулся на стул рядом с Грейвсом и глотнул зелья. Пустой желудок сжался, вкус у этой отравы был тошнотворный. – Возьмите мою руку, подумайте о вашем друге. Как его звали? Серафина, надеюсь, вы позволите мне небольшую фамильярность... Помните ли вы колдуна по имени Ирвин Сторин? Он учился в одно время с вами и Грейвсом. Талантливый мальчишка, жаль, что хромоножка и сирота. Да, возможно он походил на лисенка. Светлые с рыжиной волосы, мелкие черты лица, острый нос. Не урод, но и не чета нашему Персивалю. Вы знали, что они были друзьями? Неудивительно. К сожалению, люди вроде Грейвса не гордятся дружбой с людьми вроде Сторина. Он был немного не от мира сего, трудно сходился с другими ребятами, неуютно чувствовал себя на шумных вечеринках, не умел заводить полезные знакомства. Персиваль сдружился с ним от безысходности, да и здесь Ирвин сделал первый шаг, Наступил на горло собственной застенчивости. Но я забегаю вперед… Рука под моей ладонью была холодной. Я чувствовал напряжение, внутри мой гость был натянут, как цепь, с которой рвалось чудовище. У меня появилось подозрение, что за их дружбой скрывалось нечто большее. И оно подтвердилось. Ирвин явился почти сразу, едва я закончил читать заклинание. Шею, спину, ноги сковал холод, на секунду я утратил контроль над своим телом, и оно подалось к Грейвсу, пальцы с силой стиснули его ладонь. Персиваль вздрогнул, повернулся, посмотрел на меня. В его глазах промелькнул страх. Контакт был слишком тесным, чужак поглотил мое сознание. Бывало ли когда нибудь так, что вы мирно плавали в спокойном озере, и вдруг неведомая сила хватала вас за ногу и утаскивала под воду? Сравнение не точное, но да пес с ним. Я стал другим, будто не дух растворился во мне, а я сам вошел в тело другого человека. Я ковылял босиком по траве, роса холодила ноги. Глаза подслеповато вглядывались в ее темную зелень. Я боялся споткнуться. Нога болела, даже сильнее ребер, хотя те, кажется, были сломаны. Меня избивали, правда, без особого старания, скорее для порядка. Руки связали за спиной, и они затекли. Я не чувствовал пальцев. Мантию сняли. Меня вывели в прохладное чистое утро в одной рубашке и штанах. С каждым шагом смердело все сильнее и сильнее. Меня тащили к яме, заполненной трупами, но гнал от себя эту мысль. Пытался укрыться в прошлом, в объятиях человека, которого любил. Увы, моменты соития были слишком яркими, чтобы четко запечатлеться в памяти, а после Персиваль сразу же уходил, бросая меня в одиночестве. Пустая грязная постель - это не то воспоминание, которое способно победить страх смерти. Я остановился на краю ямы, стараясь не смотреть вниз, не дышать, но гниль все равно заполнила горло. Волосы прилипли к потному лбу. Я вспомнил, как когда то давно еще в школе Персиваль запустил пальцы в мои волосы. Ни с того ни с сего. На миг я ощутил тепло той далекой радости, маленькую искру счастья в моей невеселой жизни. Этого было слишком мало. Я смотрел на деревья передо мной, на птицу, сидевшую на ветке. Запах уже не доставал так сильно, я успел привыкнуть, но это больше не имело значения. В свои последние секунды я закрыл глаза и представил его лицо, а мог бы в последний раз взглянуть на голубое небо, но мне оно было не нужно. Мне никогда не было нужно ничего, кроме как быть рядом с Персивалем Грейвсом. Простите, в горле пересохло, не попросите ли охранника принести кофе, а заодно проводить меня в уборную. Благодарю. Неплохой кофе, должен сказать, в вашей тюрьме хорошие условия, очень цивилизованные. Так вот, силы Ирвина быстро иссякли, мои - тоже, удивительно, но я умудрился не свалиться на пол. В какой то момент Грейвс выдернул свою ладонь из моей и вскочил на ноги. Он смотрел так, будто у меня выросла лишняя голова. Я пытался сфокусировать взгляд, осмыслить то, что только что со мной произошло. И по первому впечатлению нашел новый опыт потрясающим. В тот раз я изменил своим принципам и выложил все как есть, не приукрашивая. Рассказал, Грейвсу об одиночестве, в котором умирал его друг, точнее его спине. Персиваль подошел к моему книжному шкафу и за не имением окна уставился туда. Я ведь уже упоминал, что заколотил окно, для большей атмосферности? - Помогите мне найти его могилу, - наконец произнес он. – Я заплачу столько, сколько скажите. Я задумался, приключение обещало быть интересным. Я чувствовал Ирвина на самых задворках сознания. Зелье и моя воля, не позволяли ему перехватить власть над моим телом. Этот контакт… Я до сих пор не могу точно описать те, ощущения, которые испытывал. В любом случае я не хотел отсылать духа, не исследовав все возможности. Тем более Ирвин и сам был не прочь остаться, присутствие Грейвса удерживало лучше любых заклинаний. Его имя билось в душе Сторинга вместо живого сердца. Персиваль, Персиваль, Персиваль… Ирвин не знал точно, где его убили, помнил только название близлежащего городка – Сент Синиваль. Городок выглядел полумертвым, хотя война его почти не тронула. Может из-за контраста с оживленным бурлящим Парижем. Мы сняли комнату над кафе, поужинали там же, потом, не сговариваясь, поднялись наверх. Нам обоим требовалась разрядка, но не было ни сил, ни желания искать ее на стороне. Да и вряд ли в этой дыре было полно умелых шлюх. Не помню, кто первый полез другому в штаны. Но я быстро понял, что душка Перси из тех, кто любит, когда его ласкают, но сам не особо горит желанием прикасаться в ответ. Так что я тоже не сильно старался. Видение посетило меня в самый неподходящий момент, как раз тогда, когда вялые усилия Грейвса принесли плоды. Конфуз, так сказать. Прошлое вытеснило настоящее. Я сидел на кровати и наблюдал, как мой любовник торопливо одевается. Волнение комом стояло в горле, и боялся, что не справлюсь с ним, прежде чем Персиваль уйдет. Он как раз застегивал пуговицы рубашки. - Нам нужно поговорить, - тихо сказал я, наконец. - Мне нужно идти, - бросил он, заправляя рубашку в штаны. Весь из себя озабоченный и нетерпеливый. - Я уезжаю во Францию, добровольцем. Персиваль посмотрел на меня, под его взглядом мне захотелось скукожиться, крепче прижать колени к груди, а лучше натянуть одеяло до самого подбородка, защищая свое слабое неуклюжее тело. - Шутишь? Что ты там забыл с твоим то здоровьем? Я вскинул голову. В тот день нога не сильно донимала. Боль ощущалась, как небольшой болт вкрученный прямо в лодыжку. - На войне для каждого найдется работа. - Но не для учителя травологии и прости за честность для хромоножки. Он накинул мантию и ушел. Я обхватил себя руками, не в силах подняться и запереть за ним дверь. Меня колотило от холода особого вида, который идет не снаружи, а изнутри. После того видения Грейвс стал мне еще неприятнее. Наша жалкая комнатенка показалась слишком тесной, захотелось выйти на улицу проветрить голову. Но я остался сидеть на полу со спущенными штанами. Опустошение после видения напоминало пресловутое похмелье. Ни сил ни магии. Персиваль конечно отстранился, встал между двух узких коек. Он успел подтянуть и застегнуть брюки. Я отстраненно спросил себя, хватило ли ему времени и хладнокровия убрать следы моего семени. Бьюсь об заклад, он чувствовал себя как неверный муж, пойманный на горячем. Лица я не мог разглядеть, потому что мы не включали свет, но в его фигуре угадывались напряжение и страх. Я не стал его жалеть и в деталях пересказал увиденное. - Вы его не остановили, а могли бы. Вы хоть понимали, почему он записался добровольцем? Не только потому что верил в правое дело и хотел доказать всем, а в первую очередь вам, что он не трус и не слабак. Он надеялся: вы его не отпустите, ждал от вас резкого и категоричного запрета. «Не смей искать смерти. Ты мне нужен». Но вы ушли. Грейвс сел на кровать, сгорбился, опустил лицо в ладони. Его спина едва заметно подрагивала, но плакал он беззвучно. Ирвин рвался утешить возлюбленного, даже смерть не пригасила его чувства. Я встал, привел в порядок одежду, достал из саквояжа пузырек с зельем и глотнул. Дух немного утихомирился. Слабость никуда не делась. Не раздеваясь, я рухнул на кровать. Не знаю, как Грейвс, но я проспал мертвым сном до самого утра. Без проводника из потустороннего мира, мы бы никогда не узнали нужное место. Оно было таким обыкновенным и мирным. Мертвые покоились под толстым одеялом из снега. Тишина вокруг была мягкой, как в доме, где только что уснул ребенок. На ветке толстого вяза дремала большая ворона, по виду та же самая, что наблюдала за тем, как убивали Сторина. Может быть, она взяла на себя работу сторожа при безымянной могиле. Грейвс стоял молча, не обращая внимания на то, что ноги утопают в холодном снегу. Он будто выпал из реальности или ушел душой под землю, чтобы в последний раз прикоснуться к потерянной любви. Направление его желаний я угадал. Персиваль повернулся и некоторое время бессердечно наблюдал, как я кутаюсь в темное полупальто-полумантию. Я принялся энергичнее притоптывать ногами на жалком пятачке чар, наброшенных поверх снега. Он спросил: - Вы сможете отдать Ирвину свое тело, только на одну ночь. Я заплачу, назовите цену. Глупцы ждут от любви счастья и восторга, умные же знают – это чувство, как стихийное бедствие. Оно опасно и непредсказуемо. Влюбляясь, мы будто делаем шаг в лавину, и она уносит нас от вещей, которыми мы дорожили больше всего, от людей, которые были для вас важными, от планов и мечтаний. Вы больше не властны над собой, лавина играет вашей жизнью, будто случайно подхваченным камешком, а выживание зависит от капризного случая или от того насколько жестоко чужое сердце. Перед тем как мы отправились на поиски могилы Ирвина, у меня было еще одно видение. Сначала я решил, не рассказывать о нем Грейвсу, но его вопрос заставил меня передумать. В тот последний раз чужая память перенесла меня в Ильвермори. Я выскочил из библиотеки, хотя стрелки большой часовой башни показывали еще только пять часов. Раньше до того, как у меня появился друг, я допоздна засиживался среди старых пыльных книг. Похвалы преподавателей были единственной радостью в моей жизни. Теперь же я делал домашние задание впопыхах, а на занятиях придерживал свой дар, чтобы лишний раз не задеть Персиваля. Ему было больно видеть, с какой легкостью другие студенты осваивали магию. Вы помните, что на первом и втором курсах Грейвс был последним в списке успевающих? Только на третьем году обучения у него внезапно обнаружились необычайно сильные магические способности. И вы должны были слышать рассказы о Фонтане Киридана, том самом который будто бы появляется на территории школы раз в несколько лет. Если бросить туда монетку и загадать желание, то каким бы безумным и трудным, оно ни было, фонтан его исполнит. Вот и Ирвин считал эту историю обычной байкой. Он вышел наружу и пересек мощеный булыжником дворик, выбрался наружу через железную калитку. Они с Персивалем договорились встретиться у развалин старой мельницы и немного попрактиковаться в заклинаниях. Он подставил лицо весеннему солнцу, улыбнулся. Его созревание только началось, и мальчишка еще не связывал жар, который охватывал все тело, концентрируясь в паху, с близостью своего однокурсника. Как и все его ровесники, он дрочил, но не решался наделить свои фантазии лицами и другими анатомическими особенностями. В снах, конечно, его подсознание действовало увереннее. Однако сны таяли по утру, пока Ирвин торопливо убирал пятна с пижамных штанов. Вместе с ними исчезал колючий неуютный стыд и Сторин вставал с постели, чуть ли не напевая при мысли, что сейчас увидит Персиваля. К склону холма лепились крутые, рассыпающиеся ступеньки. Эта лестница была испытанием даже для здорового ловкого парня, поэтому Ирвин всегда держался с ней настороже. Не спешил и смотрел себе под ноги. Ветер трепал волосы, мальчишка раздраженно морщился. Хотя когда тот же трюк проделывали пальцы Грейвса, его охватывало странное волнение. Конечно, все было в шутку. И не имело ни какого отношения к сексу. Сторин рискнул прибавить шагу. Он боялся опоздать, поэтому и выбрал этот путь рискованный, но короткий. Его взгляд привлек блеск внизу. Ирвин повернул голову и замер, среди зеленой травы сверкала наполненная водой круглая чаша. В ее центре возвышалась пирамида из зверей: грифон на черепахе, черепаха на китах, киты на слонах, а слоны на спине гигантского левиафана. Из закрученных вверх хоботов били струи воды. Все было именно так, как описывалось в легенде. Надо отдать Ирвину должное, он не растерялся, не оцепенел от удивления. Моргнул и бросился вниз по дорожке. Проснулась боль, которая обычно таилась в лодыжке. Она испуганно заметалась по всей ноге, как бланджер в маленькой закрытой комнате. Ударила в ступню, в колено, в берцовую кость, добралась и до бедра. На глазах выступили слезы, Сторин закусил губу. У него не было времени себя жалеть, фонтан мог исчезнуть в любую секунду. Нога двигалась все хуже и хуже, как разладившийся механизм. Конечно, она не справилась. Ирвин споткнулся, вскликнул и покатился со ступенек, рассыпались монеты, нашаренные в кармане мантии. Из глаз брызнули слезы боли и отчаяния. Он встал на четвереньки, фонтан все еще был перед ним. Расстояние между ними казалось непреодолимым. У него мелькнула мысль использовать магию, но каменные звери не простили бы обмана. Сторинг поднялся, тут же покачнулся и едва не упал, пошел, шатаясь из стороны в сторону, будто пьяный. Нога горела от боли. Он крепко стиснул зубы, сжал в кулаке последнюю уцелевшую монету, так крепко, что ее ребро впилось в ладонь. Он споткнулся, полетел на землю, уткнулся лицом в мягкую весеннюю траву. Заставил себя проползти еще немного, мешая мольбы с проклятиями. Фонтан начал мерцать, растворяясь в воздухе. Ирвин приподнялся и бросил монету, отчаянно пожелав, чтобы Персиваль Грейвс получил мощный магический дар. Видение исчезло. Сторин, обессиленный, растянулся на холодной земле. По привычке зажал рот ладонью. Ему нужно было в лазарет, но Персиваль ждал. Ирвин наколдовал посох и заставил себя подняться. И так по шажку, будто каторжник с тяжелым ядром на ноге, мальчишка добрался до мельницы. Он был сильным духом и очень решительным, наш хромоножка. А Персиваля уже и след простыл. Паршивец ушел, не дождавшись друга. Боль, от которой до поры до времени спасали воля и адреналин, получила полную свободу. Ныли ссадины, стонали ребра, нога визжала, будто ее пилили ржавой пилой, причем в нескольких местах сразу. Но сильнее всего мучил вкрадчивый шепот интуиции. Этот внутренний голос уже тогда знал, что если Персиваль получит магию, то их со Сторином дружбе тут же придет конец. Так собственно и произошло. Вот почему вы никогда не связывали между собой их имена. По лицу Грейвса я понял, что тот давно догадался, кому именно он обязан своим магическим даром. Даже такие как он понимают, только настоящая любовь способна сотворить невозможное. - Вы – глупец. Вы отпустили человека, который любил вас сильнее всего на свете. - Вы исполните мою просьбу? Персиваль жадно всматривался в меня, будто хотел силой своего взгляда вытащить Сторина наружу. Дух тоже рвался ему на встречу, и я пожалел бедолагу. Если уж кто и заслуживал, чтобы исполнили его заветное желание, то это Ирвин Сторин. - Хорошо, но денег я у вас не возьму. Вы будете мне должны. И не найдетесь легко отделаться. Может быть однажды я потребую в уплату долга вашу жизнь. Согласны? Он кивнул, и мы скрепили наш договор магической клятвой. Признаюсь честно, что, ввязываясь в ту авантюру, я преследовал и свой собственный интерес. Мне хотелось узнать, какого это оказаться на задворках сознания, найдется ли там дверь, которая приведет меня в мир недоступный существам из плоти и крови. Конечно, я предпринял все меры предосторожности, чтобы по утру получить свое тело обратно, но меня это не спасло. Увиденное на другой стороне, навсегда меня изменило. Возможно, то был рай, но мучил он не хуже ада. Моя душа вернулась израненной, и в каждую рану набились в тлеющие угли. Я узрел совершенство, мир абсолютной чистоты и гармонии, мир, где дыхание – блики света на гранях алмаза. С тех пор мне больно жить. Каждый изъян нашего мира бьет по моим ранам и раздувает угли. Я стал изнеженной принцессой, которая не может уснуть на девяти перинах, если под ними лежит маленькая горошина. Поверьте, это невыносимо. Есть лишь два способа прекратить пытку – убить себя и надеяться, что смерть принесет покой, или… изменить мир. Я выбрал второе и не собираюсь останавливаться. Не позволяйте этим стенам вас обмануть, моя борьба только начинается. А вот наш разговор, к сожалению, подходит к концу. Мне больше нечего сказать. Как не закончен? А, конечно. Вы желаете знать, куда я дел вашего дорогого Персиваля. Мне жаль, но на этот вопрос я не отвечу. Ведь пока мы не знаем, мы надеемся на лучшее. Хотя на мой взгляд надежда – лишь утешительный приз, для тех у кого нет любви.You who wish to conquer pain, You must learn what makes me kind; The crumbs of love that you offer me, They're the crumbs I've left behind. Your pain is no credential here, It's just the shadow, shadow of my wound. Avalanche (Leonard Cohen)