Анима

      Закрывая глаза, он всегда видит одно: окружённого водой юношу в золотых одеждах. Разведя руки в стороны, словно распятый, он оплакивает ушедшие в тьму пучины цветы лотоса, призрачные лепестки которых ещё качаются под гнётом толщи. Золото стекает по его щекам, оставляя за собой чёрные опалённые раны на бледном лице. Его слепые глаза обращены ввысь, откуда пробивается лишь один-единственный луч света. Пыль танцует в нём, будто мерцающее сияние звёзд. А затем волна чёрной ледяной воды смывает эту картину, оставляя лишь глубокую ноющую скорбь юноши, что гулкими стонами эхо отталкивается от мрачных сводов пещеры. И пустота воцаряется, накрывая мраком всё вокруг.       Он уже рисовал юношу в золотых одеждах. Рисовал его с улыбкой и цветами в светлых, ниспадающих волнами на плечи, волосах. Рисовал его у воды, опустившего в неё руки, ласкающие нежные подводные бутоны, ещё живые, такие прекрасные, что сердце замирало в груди. Однако эти лотосы каждый раз умирали и во снах, и на картинах, а лицо юноши вместо нежной улыбки снова очерняла маска траура. Он продолжал плакать на его картинах, как художник ни старался.       Он никак не мог понять, почему юноша так страдает, почему льёт слёзы над умершими цветами? Ведь всё на свете умирает: и люди, и цветы. Всё обращается в прах. И в одну холодную ночь, опустив веки, он снова мог видеть его, всё такого же несчастного и одинокого. И наконец он спросил юношу: отчего же он так страдает? Слепота ли или нежелание смотреть на художника, столько раз являвшегося к нему, безмолвного и безучастного, но юноша так и не отвратил взора от лунного света, просочившегося сквозь тонкую расщелину. Тяжёлый его вздох сотряс воздух вокруг, осыпая наземь капли со сводов. Он опустил голову и ангельским голосом пропел:

«Прячу во мраке цветок, Но тянется к свету росток, Камень ему не пробить, И в этой тюрьме Всегда будет жить»