***
Если так подумать, Ричи не мог точно сказать, когда вычленил из букета ощущений это чувство — оно будто жило в нём всегда, с самого первого мгновения знакомства, ожидая лишь своего признания. В момент осознания же — Ричи впервые молился не бездумно, по родительскому указу или вместе со всеми, а совершенно осознанно: «Господи, Господи, прости меня, чем бы я тебя ни прогневал», — он как никогда ясно понимал, что является по меньшей мере отвратительным больным извращенцем, а по большей — самым настоящим чудовищем. Впрочем, он так же пугающе быстро смирился с собственной сущностью… почти смирился: всё должно было оставаться в порядке, пока никто, ни одна живая душа, даже чёртов Стэнли Урис, не знает, что Ричи нравятся мальчики. (да какие, к чертям собачьим, мальчики) Что Ричи нравится Эдди — вот, о чём никому нельзя было рассказывать.***
Солнце — то ли бликом, то ли лучом — оседает у Каспбрака на скулах, на бровях и на тёмных ресницах, играет светящимися точками-пылинками вокруг него, будто пыльцой с крыльев феи. Он одновременно похож на персонажа полотна из-под кисти Грёза и лучшую из мраморных статуй, хотя Ричи никогда в искусстве особо не разбирался и им не заботился — просто услышал когда-то пару красивых названий, и теперь мозг упражняется в банальнейших из сравнений. (давай же, Эдди, моргни, ты ведь живой, не какая-то там картина) Он моргает, и Ричи нервно выдыхает, ощущая, как внутри что-то скручивается в тугой узел и переворачивается — Эдди Каспбрак стократ лучше «портрета Павла».***
Со временем же, вытащив голову из омута ненависти к себе, мокрых насквозь подушек и сбитых от частых спаррингов с чересчур твёрдыми предметами костяшек, Ричи понял, что ничего плохого с Каспбраком, в сущности, и не хочет сделать. На самом деле,Тозиер даже не вполне понимал, что ему нужно: он приходил во внутренний восторг от одной лишь вероятности увидеться с Эдди и готов был (пасть к его ногам) пойти на край света ради него, в дружбе ему чего-то не хватало — лишнего ли прикосновения, тепла ли чужой кожи, глаз? — но что бы он сделал, если бы мог? Эдди Каспбрак не был красавцем, за которым бегали бы толпы девчонок в коротких юбках; Ричи Тозиер — тоже. Его любовь, будто зелье, обращающее бородавчатую ведьму молодой красавицей-колдуньей, превращало маменькиного сынка, забавного коротышку, в ангела Господнего и венчала того, будто нимб. Красоту Всевышнего не принято трогать руками — её лишь созерцают. И Ричи решил, что другом быть ему, честно говоря, более чем достаточно.***
Школьный звонок выдёргивает из мечтательной дрёмы, и Ричи буквально сметает всё содержимое парты в широко расстёгнутый рюкзак: он знает, что Эдди его ждать, скорее всего, не будет, потому действует на опережение. Когда сумка Тозиера уже застёгнута и надета на плечи, Каспбрак только успевает сложить канцелярию в пенал. — Что, не можешь собраться без помощи мамаши? (это ты собраться не можешь, глядя на него, дурак, тряпка, юморист херов) — Захлопнись уже наконец, — Эдди хмурится до появления вертикальной складки между сведёнными бровями, и Ричи думает, что тот даже злится до одури мило. — Попробуй заставить меня, — губы растягиваются в широкой ехидной ухмылке, а руки, предательски честные руки беспокойно теребят воротник цветастой гавайской рубашки. Каждый раз Тозиер втайне надеется, что Эдди поймёт цель провокации и даст какой-то ответ — хотя бы намёк, хотя бы что-то. Это, конечно, только мечты. В реальном же мире тот засовывает ровную стопку тетрадей в ранец и направляется к выходу, будто его только что и не дразнили. В груди у Ричи что-то колет. — Эй, стой! — кричит он чересчур громко — как и всё, что он делает — и стремительно догоняет удаляющуюся фигуру. — Ты сейчас куда? — Обедать. — Отлично, потому что я тоже! — (Боже милостивый, только бы он не заметил запинку) — Сегодня наггетсы, прикинь?***
Антисептик у Эдди пахнет смесью спирта и химической отдушки «яблоко», и Ричи от этого запаха всегда немного тошнит, но он ничего другу не говорит — сдерживается, хоть и смеет надеяться, что Каспбрак запах в случае чего поменял бы. Этой дьявольской жижей Эдди вытирает не только руки, но и стол, и даже скамейку иногда; когда Ричи заметил такую привычку друга, он уговорил того на обеды во дворе школы, а потому теперь наслаждается возможностью подышать в сторонке, пока Эдди разбирается с колониями микробов на деревянной шлифованной поверхности. — Твоя дрянь там уже выветрилась? А то я скоро пойду за противогазом, — бросает Тозиер через плечо. — Не причитай, а садись: у нас не так много времени. У Ричи действительно наггетсы в картонной коробочке из местной забегаловки, расположенной соблазнительно близко от дома, а у Эдди — ровно нарезанные бутерброды в пластиковом контейнере для обедов. (с пилюльками разноцветными, это я ему подарил) День ясный и тёплый — лето только начинает уходить из Дерри, и уже от этого настроение лёгкое, почти праздничное. От того, что напротив сидит Эдди Каспбрак, оно становится лучше вдвойне. Ещё в детстве, когда всем мальчикам положено увлекаться астрономией, Ричи вычитал в какой-то энциклопедии, что Солнце умрёт через пять миллиардов лет. Люди столько не живут — он знает точно, но может ли его Эдди быть просто человеком? В это мгновение, в эту секунду, на этой скамейке и с этим пересушенным наггетсом во рту Ричи Тозиер уверен: свет его личной звезды не угаснет никогда.