«Я подожду, но мне нужен будет чёткий, осмысленный ответ»
Страх — эмоция, подавляющая на своём пике другие немаловажные внутренние чувства. Он либо заставляет беспомощно замереть на месте, либо, наоборот, активирует усиленную работу организма. Леви хорошо знает страх в обоих вариантах. Помнит, как не мог пошевелиться несколько часов, лёжа на полу перед кроватью с холодным телом матери. Помнит ступор перед заявившимся в их с Кушель квартиру Кенни. С возрастом страх приобрёл форму самозащиты — вызывал адреналин и заставлял работать мозг и мышцы в крайне опасных ситуациях более эффективно. В старших классах страха как такового уже не было, а в университете уже никто на рожон не лез — тут люди более цивилизованные. Но всё же Леви помнит это чувство, хоть и слабыми отголосками из прошлого. Страх за тех, кто рядом, серьёзным никогда не был. Некоторое беспокойство за Микасу, конечно, возникало. Но, как оказалось, Аккерман-младшая не совсем та примерная сестра, какой её знает Леви. Она не хуже него может мощно дать в челюсть, не меняя невозмутимого выражения лица. Волноваться об Эрвине даже никогда в голову не приходило. Его высокий рост и массивное телосложение всегда отпугивало тех, у кого чесались кулаки. Но своими внешними данными он всегда пренебрегал. Предпочитал прибегать к шантажу и убеждениям. Смит — само воплощение английской аристократии. Может, его отец и школьный учитель, и живёт их семейство не богато, но кровь у Эрвина точно голубая. Он настоящий джентльмен — воспитанный, уравновешенный, невозмутимый, чопорный. От него так и веет благородностью. Но и у такого на вид идеального человека была другая сторона. Эрвин Смит — талантливый манипулятор, расчётливый и не боящийся пойти на риск человек. Тут и речи о беспокойстве не может быть. Что же до Ханджи… Забота о ней — теперь задача Моблита. Самого Леви с Бернером связывали только дружеские отношения, редко выходящие за пределы университетской жизни. С Майком и Нанабой та же история, но тёплых чувств привязанности к ним Леви не отрицал. И не было бы и дальше таких эмоций, не появись в жизни Аккермана Армин. Леви даже не думает, насколько его действия разумны или объяснимы. Он действует, как самое настоящее животное — отдаётся инстинктам. Он защищает то, что дорого. Как по щелчку пальцев, расслабленное тело каменеет, потеют ладони, а пульс так учащённо начинает биться, что закладывает уши. Леви преодолевает разделяющие расстояние между ним и Армином настолько быстро, насколько это возможно. Хватает его за локоть и заводит себе за спину. Кенни никак не реагирует на его действия, на ярко выраженный враждебный взгляд снизу вверх. Он даже не смотрит на племянника. Его глаза неотрывно сосредоточены на Армине. — Вы чё? Педики? Леви не придаёт столько значения словам дяди, сколько удивляется его ровному голосу без намёка на яд и издёвку, его безмятежному лицу, не исказившемуся ни одной морщиной. Аккерман слегка поворачивает голову в сторону Армина, говорит: — Опоздаешь. Иди. Но Армин не идёт. И тогда Леви дёргает его вперёд и тянет за собой, обходя Кенни крутой дугой. Мальчишка путается в ногах, но не сопротивляется, хоть и недоволен грубостью, которую позволяет себе старший. Аккерман останавливается так резко, что Арлерт выпадает вперёд и удерживается только благодаря чужой хватке. — Вали на работу. Живо, — рычит Леви, разжимая ладонь на пухлом рукаве синей парки. Армин поворачивается лицом к нему и с недовольно-обиженной гримасой потирает руку чуть выше локтя. Леви замечает этот однозначный жест, поджимает губы. Он не хотел. Но и адекватного оправдания своей грубости найти не может. Это просто бессмысленные опасения, основанные на пустом месте. Может, Кенни со странностями, но с головой у него проблем нет. Что бы он сделал? Да ничего бы он не сделал. Тут только у Леви не все дома. И он, кажется, параноик. Аккерман оборачивается и видит привалившегося к каменной стене здания Кенни. Глаз из-под шляпы не видно, но Леви чувствует его пронзительный выжидающий взгляд. Возвращаться в квартиру нет теперь никакого желания. Но хватает мысли — «Микаса там одна» — и сомнения улетучиваются. Хотя, опять же, повода для опасений нет. — Вы же не пойдёте к нему? — лепечет Армин. — Он нас видел. Гомофоб Кенни — худшее, что могло быть. Он теперь точно вышвырнет его из квартиры. О себе-то Леви позаботится, но что делать с Микасой? От внутренней паники голова начинает пухнуть. А испуганный и робкий Арлерт, который ещё и упрямится, начинает раздражать. Аккерман выдыхает через стиснутые зубы, поворачивает голову к младшему. — Я не буду снова повторять, Армин. Звонок отменяется, напишешь мне, — не дожидаясь ответа, он разворачивает нетерпеливо мальчишку и подталкивает в спину. — Двигай давай. В этот раз Армин уходит, бросив обеспокоенный взгляд через плечо. Леви с превеликим удовольствием выбрасывает мальчишку из головы и с силой трёт переносицу. — Здорово, Леви, — хриплым голосом орёт Кенни. Его не смущает ни переходящая дорогу старушка, ни вышедший покурить из подъезда сосед. — А чего дядюшку игнорируешь? Пойдём-ка домой, поболтаем. Выбор не слишком большой и, волей-неволей, приходится идти вслед за дядей. Кенни первым проходит внутрь, скидывает ботинки и ногой отодвигает их к стене. Не снимая плаща, он заворачивает на кухню и громко хрипит: — Микаса! Выходи из своей конуры, попьёшь чай с дядей и братцем. Пока Леви снимает пальто и вешает его, Микаса приоткрывает дверь, выглядывает настороженно. Аккерман ничего не говорит ей, лишь подбородком указывает в сторону кухни и сам же скрывается в ней. Кенни, сбросив плащ и шляпу на стул, приглаживает уложенные назад волосы, зажигает конфорку под чайником и достаёт три чашки. Микаса входит в кухню и также недоумённо замирает за спиной Леви. — Ну, чё встали? Аккерман-младшая выходит из ступора первой, пристраивается к кухонному гарнитуру слева от Кенни, засыпает в одну чашку сахар, в другую растворимый кофе. — В верхнем ящике слева от плиты вафли есть, — говорит спокойным голосом Кенни, наливая из заварника чёрный чай в две чашки. Леви, конечно же, знал, что отношения Кенни и Микасы не такие ядовитые, нежели у него самого с дядей, но та непринуждённость, с которой сестра держалась рядом с ним — поражала. — Не стой столбом, Леви. Всё ещё ровный голос старшего без намёка на раздражение выбивал из колеи не меньше. В целом сложившаяся, противоречивая в их семействе идиллия нарушала трезвое восприятие реальности. И всё же Леви принимает эту странную игру: выдвигает ящик и выуживает из него коробку вафель. Микаса тем временем достаёт из навесного шкафчика глубокую стеклянную вазу и передаёт её ему через Кенни. Пока он выкладывает туда вафли, старший Аккерман выключает газ, разливает горячую воду из чайника в чашки. Едва уловимый горьковатый аромат кофе в залитой ярким солнцем кухне напоминает об Армине, который так же, как и Кенни, пьёт в основном только кофе. Связано ли это с тем, что мальчишка мало спит и для бодрости пьёт такой несвойственный его детскому образу напиток, Леви не знает. Он не спрашивал. И сейчас эта неясность кажется такой неправильной, ведь Аккерман не знает такой элементарной вещи о нём. Не знает, каков на вкус его любимый напиток. Насколько он горький, насколько сладкий? Половина коробки опустошена, и Леви ставит полную вазу с вафлями в центр стола. Микаса садится за стол вместе со своей чашкой, а чай для него оставляет напротив стула, стоящего справа от себя. Кенни не садится вместе с ними. Вместо этого устраивается на подоконнике и приоткрывает окно — пара щелчков и отдалённый уличный шум рассеивает тишину. Его чёрная кружка со скрещёнными костями тоже отправляется на желтоватую от солнца поверхность. Пронизанный косыми лучами пар тянется вверх и растворяется при столкновении с холодным воздухом. Кенни почёсывает редкую бороду и нашаривает в кармане брюк пачку сигарет. Кончики его тёмных волос скользят по шее, прикрывают уши, когда он наклоняет голову, чтобы прикурить. Первая порция дыма улетучивается в окно, и Кенни разрезает голосом напряжённую тишину и шум улицы, который уже служит монотонным фоном его словам: — Семейство Аккерман было когда-то богатым и влиятельным в Роттердаме. Покинувшая рано этот мир госпожа Аккерман оставила мужу троих наследников: двух здоровых сыновей — Кенни, Джона и красавицу-дочку — Кушель. Мы, безусловно, росли чистокровными отпрысками этого уважаемого семейства — и умом, и лицом вышли. Разумеется, — Кенни прерывается, затягиваясь, и сбивает пепел наружу, — мы также унаследовали и присущие отрицательные черты: гордость, эгоистичность. Ну, преимущественно переняли я и Кушель. Джон был немного другим — добряком и мямлей. Но даже он попал под влияние особенности нашей семьи. Так уж сложилось, что в жизни Аккерман встречает человека и следует за ним всю оставшуюся жизнь. Он может влюбиться или найти в нём верного, равного себе соратника. Из нас троих я первым нашёл такого. Мне было чуть меньше, чем тебе, Леви, и меня не интересовало ничего, кроме выпивки и женщин, но тогда я встретил его. — Дым кружится прозрачными спиралями над длинными костлявыми пальцами мужчины. — Светлоголового, голубоглазого, невероятно маленького роста, изящного и в тоже время крепкого Ури. Несмотря на молодость, он поражал своей мудростью и самообладанием. Оказалось, Ури Райс тоже был не из простых — его отец был важной шишкой в Амстердаме. Как-то уж вышло, что Райсы и Аккерманы в далёком прошлом чего-то не поделили и недолюбливали друг друга. Но Ури вытащил меня из одной неприятной заварухи, и с того момента мы стали друзьями, а потом перешли и эту границу. Как только нас раскрыли, отец выставил меня из дома. Я, видите ли, позорил наше благочестивое семейство. Пришлось уехать вместе с Ури в Амстердам, но Райсы тоже не приняли нас. Без крыши над головой, без гроша в кармане, но мы справлялись вместе, отпрыски богатых семей, брошенных на произвол судьбы. Я долго не связывался с остальными членами семьи, Кушель сама меня нашла, уже с животом. Помощи попросила. От неё я узнал, что и она, и Джон сбежали из дома. Она за своим хахалем, который свалил, повесив на неё кучу долгов, и из-за чего ей пришлось работать в квартале «Красных», а Джон женился на нищей азиатке и исчез, не оставив никому ни адреса, ни номера. Мы с Ури сами едва сводили концы с концами, а тут ещё и брюхатая сестричка. Аборт вовремя не сделала, собралась рожать, дура. Мы помогали ей, как могли, после родов нашли работу, пересылали деньги. Потихоньку всё налаживалось, а потом… — дотлевший окурок летит вниз через окно, и Кенни полностью отворачивается, упираясь лбом в стекло. — Потом Ури заболел. На хороших врачей и на лекарство нужны были деньги, которых у нас не было. Я работал сразу на нескольких работах, выпрашивал деньги у Райсов, а они даже не хотели меня слушать. Звонил отцу, но он не брал трубку, а когда приехал к нему, даже не пустил на порог. Как бы я ни старался, Ури медленно угасал. Я был с ним до самого конца. Три чашки, из которых никто так и не сделал даже глотка, остывали. Вафли в вазе также никто не тронул. — Ну а дальше вы знаете историю. После двухгодового запоя я восстановился в должности в полиции и навестил сестру, которая не дождалась меня, забрал тебя, Леви, а потом и осиротевшую Микасу. Дед ваш, старый скряга, помер, но успел перевести на ваш счёт деньги, обеспечив вам хорошее будущее. Я не оправдываюсь, но вы же поняли, к чему этот пересказ моей скромной биографии? — Кенни в ожидании ответа поворачивает голову. Поникшая Микаса, опустив голову, расправляла складки на домашней футболке и рвение ответить никоим образом не проявляла. Информация, что на их с Микасой счёте лежит наверняка кругленькая сумма, несказанно удивила, но развивать разговор в этом направлении Аккерману пока не хотелось. — Но это всё равно оправдание. И слабое, — глухо говорит Леви. — Того, что ты делал. Того, как ты растил нас. — Признаю, что опекун из меня вышел хуже некуда. Но скажи мне, Леви, почему твоя потаскуха-мать и слинявший ублюдок-Джон удостоились человеческих похорон, а у Ури нет даже могилки? У меня тогда не было денег даже на покупку места на кладбище. Леви, как и Микаса, опускает голову. У него нет ответа. Сочувствовать Кенни по-человечески не получается, уж слишком плохие отношения связывают их, но стоит поставить себя на его место... Бросает будто в бездну отчаяния, а стоит только подумать об Армине в роли того самого Ури — дыхание перехватывает и между рёбер тянет такой невыносимой болью, что Аккерман всеми силами старается сконцентрировать мысли на чём-нибудь другом. — Молчите, да? Кенни после этого тоже замолкает. Выкуривает в тишине ещё одну сигарету, так же выбрасывает бычок в окно, а потом выдаёт неожиданно: — Как насчёт того, чтобы пропустить со мной пару стаканчиков? В задницу это чаепитие. Оба младших Аккермана понимают смысл вопроса, только когда старший достаёт обычные столовые стаканы и бутылку припасённого в шкафу коньяка. Леви не из тех, кто любит выпить. Причиной этому мог стать и сам нередко любивший выпить дядя, на чью пьяную рожу он насмотрелся вдоволь ещё в раннем возрасте, и убеждение, что от алкоголя человек тупеет. Кенни расставляет на столе стаканы, садится напротив племянников, загораживая своими широкими плечами половину света из окна, открывает уже начатую когда-то бутылку и разливает дурнопахнущую жидкость в стеклянные ёмкости, которые для подобного дела явно не пригодны, хотя бокалы в квартире имеются. Старший, не дожидаясь согласия, опустошает свою порцию первым и тут же хрустит вафлями. Микаса, как и Леви, остаётся лишь зрителем и слушателем. — На детей своих старый пердун положил, поставил ставку на вас, — продолжает Кенни, не до конца прожевав. — Но кто мог подумать, что отпрыск любимой дочки окажется таким же, как и я, — тихий хруст, наконец, прекращается, и он с внимательным прищуром смотрит племяннику в глаза. — Как давно ты стал падок на мальчиков? Он хоть достиг возраста согласия, а? Мало мне было мороки с твоими проделками в школах, так ещё и от статьи тебя выгораживать? — Он уже совершеннолетний, — не отводя прямого взгляда от Кенни, невозмутимо отвечает Леви. — Он мой одногруппник, — подтверждает Микаса, но её голос из-за долго молчания звучит не так уверенно, как ей, наверное, хотелось. — И хороший друг. Аккерман-старший косится на неё задумчиво. — О как, ты, оказывается, в курсе. М-да, интересные вы, детишки… Свой стакан Кенни наполняет вновь, но не спешит опустошить. — И как у тебя с ним? Считаешь, что однополые отношения серьёзными, а мелкого мальчишку надёжным? — Да, — Леви не медлит с ответом ни секунды — он для себя уже всё решил. Кенни хмыкает. — Кажется, я понимаю тебя. Мы гордые, Аккерманы, но мы ничто без других. И факт того, что эгоизм ведёт к мрачному одиночеству, оставил на каждом из нас глубокий шрам. Но я нашёл Ури. И, несмотря на родительский отказ от меня, как от члена семьи, он наполнил мою жизнь смыслом. Он исцелил меня, заблудшую в собственных пороках душу. Как и Кушель исцелилась, найдя того ублюдка. Как и Джон, женившись на твоей матери, Микаса. А как же вы? Исцелились? Какую силу хранят тот зеленоглазый мальчишка и тот пугливый, как оленёнок, блондин? — Кенни вглядывается в глаза. Так, будто в душу заглядывает. — Мы все одинаковы. Кого ни возьми. Будь то спиртное, женщины или мужчины, родные, мечта, дети, сила… Нам нужно упиться чем-то сполна, иначе мы долго не протянем. Мы живём во власти того, что нас пьянит. Впервые за долгие годы Леви почувствовал, что ему не хватало не только материнского тепла, но и крепкой мужской руки отца. Может, из Кенни действительно вышел на редкость плохой опекун, но он всё же взрослый мужчина, повидавший многое и наделённый опытом, которого у Леви не было. Он так легко и быстро разложил его чувства по полочкам, а ведь самому Аккерману для этого требовалось приложить немало усилий и дожить до почти двадцатипятилетнего возраста. Нежданный поток семейной истории ещё не до конца уложился в голове, но полученные ответы действительно многое поясняли. Привычка Кенни оскорблять умерших родителей с годами перестала задевать так же остро, как в подростковом чувствительном возрасте. Да и, в конце концов, о своих родителях и Леви, и Микаса знали немногое. Воспоминания ведь были слабые, по-детски наивные. Кенни всё же допивает свою порцию алкоголя, моет за собой стакан и чашку из-под кофе и, потеряв интерес к разговору, намеревается покинуть кухню. — Почему ты никогда не рассказывал про могилу матери? — Леви не мог не задать этот вопрос. Старший останавливается в дверном проёме. Только отвечать не спешит. — Как ты пронюхал про это? — Показал один знакомый. — А так ли важна причина теперь? Наверное, теперь это действительно неважно. Ни причина, ни ответ. Зато теперь ясно, кто платит за место на кладбище. Микаса оживает и вместе с движениями уносит непонятное послевкусие беседы. Леви помогает ей с посудой и обратно прячет бутылку. А когда захлопывает окно, сестры уже в кухне нет. «Пошла звонить своему ненаглядному Йегеру», — беззлобно и без толики раздражения думает Леви. И выходит так гуманно лишь потому, что самому до неприятного зуда в ладонях хочется набрать Армину. Хочется без какого-либо повода. Просто услышать. Но нужно потерпеть, пока тот ему сам напишет. Сосредоточиться не получается ни на учёбе, ни на чтении и он стучится к Микасе. Не дожидаясь ответа, заглядывает внутрь. Сестра как-то непривычно скрутилась на стуле перед раскрытым ноутбуком, подтянув колени к груди, и глядела на него потерянными глазами, обвязав вокруг шеи красный шарф и спрятав в нём половину лица. — Всё в порядке? Микаса, будто опомнившись, стягивает с носа шарф и, заправив его под подбородок, отвечает совсем тихо: — Да. — Занимаешься? Младшая рассеянно кивает. — Помочь? И не менее рассеянно она пожимает плечами. Леви входит, закрывает дверь за собой. Комната сестры не так уж и сильно отличалась от его, разве что выглядела более обжитой. На столе стопка из трёх учебников, раскрытая тетрадь, на комоде — скромная косметичка, круглое зеркальце на подставке, расчёска, а на подоконнике — горшок с цветком под прозрачным белым тюлем. На экране ноутбука текст проекта с темой «Водоснабжение и водоотведение». — У меня есть записи лекций по этой теме, но другого профессора. Хочешь, принесу? Микаса снова кивает, смотря на него сверху вниз. Леви хмыкает и треплет её по голове. Почти как Армина, но лишь с той разницей, что не обхватывает всей ладонью макушку и не зарывается пальцами в волосы. В принесённую старую тетрадь с лекциями Микаса окунается с интересом, а Леви, принеся стул из своей комнаты, садится рядом и принимается проверять её чертежи. Лежащий на столе телефон два раза вибрирует и светится, оповещая о входящем сообщении — «Армин». От Леви не ускользает то, что Микаса, увидев имя, заинтересованно косится в его сторону, пока он читает содержимое сообщения.Армин
15:24 Я на месте. 15:24 У вас всё в порядке?
Прежде чем ответить, Леви краем глаза поглядел на Микасу, и та тут же отвела взгляд, вернув его в тетрадь.15:25 Всё нормально. Я позже приеду.
— Он всё же согласился? Леви поворачивает голову к младшей, блокирует телефон и кладёт обратно на стол. — Согласился на что? Микаса напрягается, тупит взгляд в раскрытую в руках тетрадь. — На отношения. — А ты разве не в курсе? — удивляется Леви, склонив голову набок. — Я думал, что вы всё друг другу рассказываете. — Так и есть, но… Он в последнее время отмалчивается. Ему неловко. Насколько я знаю, он и с Эреном так. Дёрганным каким-то стал, раздражённым, от вопросов увиливает. Я волнуюсь, — Микаса расслабляется, опускает плечи и вздыхает. — Пойми, я не обвиняю тебя. Наоборот — доверяю. Но сейчас Армин один. Ему сложно принять то, от чего он убегал так долго. — Не надо, — слова звучат с такой злой интонацией, что младшая разворачивается испуганно. — Не надо делать из него ребёнка. Он мужчина, Микаса. Ты ему кто? Мамочка? Носишься за ним вместе со своим дружком, будто ему десять. Думаешь, его не бесит такое отношение? Может, я и бываю грубым, но я не утираю ему сопли по любому поводу. Ни раньше, ни сейчас. И если он скажет мне твёрдое «нет» — я приму его решение, — Леви, наконец, останавливает поток эмоционального всплеска и выдыхает, широко раздувая крылья носа. Изумлённая Микаса так и остаётся молча сидеть и смотреть на него неморгающим взглядом. А Леви, возвращая внимание к чертежу, всё же договаривает: — И не суйте нос в наши дела. Мы оба взрослые люди и решим наши проблемы самостоятельно. Я же к вам с Йегером не лезу. Микаса вмиг заливается краской и отводит взгляд. Около получаса они так и остаются занятыми каждый своей работой. Напряжение между ними под конец всё же спадает, и когда он, уже одетый, на пороге квартиры обувался, Микаса, поставив чайник на плиту, выглядывает из кухни. — Если ты вдруг захочешь пригласить Армина куда-нибудь, то знай, что он любит комедии и приключения, обожает сладкое и не ест мясо… — А также рыбу, — добавляет Леви, выпрямляясь. — Мечтает побывать на море, коллекционирует всякое барахло, связанное с ним. Не любит большое скопление людей, но и пустой улице рад не будет. Я знаю. И у меня есть идея, куда его сводить. Аккерман-младшая скромно улыбается. — Тогда удачи. — Она мне пригодится. Спасибо. — Улыбнуться нормально не получается, но посмотреть в глаза мягким расслабленным взглядом — труда не составляет. — Я привезу что-нибудь сладкое, — обещает Леви, переступая порог квартиры. — Попьём чаю, когда вернусь.***
Зайдя в «Зерно и лист» Леви прямиком направляется к барной стойке, на ходу расстёгивая пуговицы пальто и ловя взгляд Армина, поливающего фиалки на настенных полках рабочей зоны. — На чьих крыльях летишь? Аккерман резко останавливается и поворачивает голову в сторону Нанабы, затерявшуюся между пустеющих столиков. — Не заметил. Привет. — С таким стремительным шагом и прикованным взглядом заметить действительно сложно, — с хитрой полуулыбкой говорит она, подходя ближе. — Отпустишь Армина на полчаса? Спасу тебя от беды — он не ел целый день. Тебе ведь трупы не нужны? — А ты его спросить не хочешь? — Нанаба глазами указывает на удивлённо моргающего Арлерта. — С твоим разрешением мои шансы уговорить его значительно повысятся. Девушка с загадочным прищуром окидывает взглядом его лицо. — Хорошо, забирай. Всё равно посетителей почти нет. Леви благодарно кивает и продолжает прерванный путь. Армин подходит ближе к барной стойке, а Леви садится напротив, обмениваясь приветственным кивком с Райнером, который заполнял какие-то бумаги. — Заварить чай? — невозмутимо спрашивает мальчишка, будто разговора не слышал. — Чай подождёт. Составишь мне компанию на обеде? Точнее, — Леви мельком глянул на наручные часы — половина шестого, — уже на ужине. — Выглядите… расслабленно. Как всё прошло с Кенни? — Тему не меняй. За едой расскажу. Одевайся. — Нельзя просто взять и сорвать моё рабочее время. Это нечестно по отношению к другим работникам. — Да ладно тебе, Армин, — Райнер оставляет свою работу с бумагами, подходит ближе и кладёт свою здоровую ладонь на костлявое плечо мальчишки, туда же, куда и Леви несколько часов назад. Взгляд Аккермана автоматически приковывается к этому соприкосновению. — Какая разница, всё равно почти никого нет. Тем более я тебе должен, ты меня уже не один раз прикрывал, — здоровяк похлопывает Армина по плечу и возвращается к своим бумажкам. — Я ухожу, — извещает уже одетая в верхнюю одежду Нанаба, облокотившись локтем о барную стойку. — Леви, не забудь вернуть Армина вовремя. Райнер, ты за старшего. Всё, ребята, желаю хорошей смены. Девушка напоследок подмигивает Армину и, стуча каблуками, покидает кофейню. Мальчишка, смотря ей вслед, почему-то начинает краснеть. О том, что Нанаба догадалась об их уже не совсем дружеских отношениях, Леви знал. Но неужели они с Арлертом обсуждали это? А если так, то темы были весьма интересные, раз вызывают у него такую реакцию. — Армин, я приглашаю тебя на сегодняшний ужин, а не на завтрашний. Шевелись. Уговаривать более, как ни странно, не приходится, и спустя десять минут они уже сидят за столом в маленьком кафе с приглушённым освещением и круглыми столами, которое посещали раньше. В прошлом году у Петры случился бзик по поводу лишнего веса, и она, вместо того, чтобы ходить в спортзал, начала соблюдать диету. Хотя проблем с её фигурой Леви не замечал, да и не волновало его это. Невольное внимание всегда привлекала только косметика, наличие которой всегда напоминало о матери и её отвратительной работе. Но эту тему Аккерман никогда не поднимал. Просить Петру не краситься казалось неправильным. Так вот рацион Армина в основном состоял из похожих блюд, которые входили в диету Рал. Леви смотрит в тарелку с гречкой и салатом и в который раз задумывается, как же мелкий ещё не помер от истощения с такой скудной едой. Конечно же, Армин нравится ему и таким — безбожно худым и возмутительно плоским. И его бы всё устраивало, если бы только не шло в ущерб здоровью. Армин принимается за еду удивительно равнодушно, будто это не он не ел целый день. Вот у самого Леви с аппетитом проблем нет. Он немедля принимается за еду. Половина обещанного Нанабой времени уже прошло, и Леви, оставив тарелку наполовину пустой, решает, что трапезу можно разбавить и разговором, в котором они оба нуждаются. — Теперь время и место, чтобы разобраться в наших отношениях? Армин застывает с приоткрытым ртом и занесённой ложкой. В глаза не смотрит. Но ступор длится считаные секунды, и ложка вместе с порцией еды исчезает там, куда и была направлена. Леви не спускает с него мучительно-пристального взгляда, но тот продолжает лишь жевать. Намеренно медленно. — Вполне себе подходящее место, — отвечает Армин через долгую минуту, удовлетворившись расстоянием до занятых столиков. — Это сложно объяснить. Я ещё сам не разобрался. — Ты боишься меня? Арлерт быстрым неловким взглядом скользит по его лицу. — Нет. — Проблема в том, что я мужчина? — Нет. — Тогда в чём, мать твою, дело, Армин? Мальчишка прячет руки под столом, опускает голову ниже, будто хочет спрятаться, завесившись волосами, но, к его сожалению, они не настолько длинные и от пытливого взора старшего не спасают. — Проблема не в вас, она во мне. Даже если я соглашусь на… на то, что вы предлагаете, я не смогу дать вам то, чего вы хотите. Не потому, что вы мне не нравитесь, а… — Я разве о чём-то тебя просил? Армин вскидывает голову, смотрит распахнутыми глазами удивлённо. — Я, может, тебе Америку открою, но люди начинают встречаться не потому, что у них между ног горит. — Я же понимаю, что вам уже далеко не пятнадцать… — Но у меня не горит. У тебя, полагаю, тоже. Так что предлагаю начать с простого. Как ты смотришь на то, чтобы завтра сходить со мной в одно место? — Вы приглашаете меня на… свидание? — Можешь называть это и так. — Я могу отложить домашнее задание на вечер, — неуверенным голосом рассуждает Армин. — По воскресеньям, кстати, я теперь работать не буду, поэтому, пожалуй, смогу принять ваше приглашение. — Я приеду к одиннадцати. Устроит? — Я могу и сам добраться. — Будет неинтересно, если ты узнаешь место раньше времени. Так что я зайду за тобой. — Тогда, — Армин запинается, потирает шею ладонью, — не подходите близко к дому. Не хочу объяснять всё дедушке. Леви понимающе кивает, но удержаться от язвительности не может: — Скажешь, что пойдёшь к своему дружку Йегеру? Разве не лучше подготавливать Ганса постепенно? — Подготавливать к чему? Я ещё не дал ответ. Леви, не меняя спокойного выражения лица, возвращается к ужину. Медленно пережёвывает еду, пробует внешней стороной пальца бок чашки — ещё горячее. Стрелки на циферблате наручных часов напоминают о заканчивающемся лимите времени. — У тебя пять минут на то, чтобы доесть и вернуться обратно на работу. Отложим разговор на следующий раз. У Армина и так аппетита не было, но теперь он продолжает есть так, будто запихивает её в себя через силу. — Подумай над моим предложением ещё раз. Без предвзятости. Я подожду, но мне нужен будет чёткий, осмысленный ответ. Арлерт не даёт никаких намеков на положительный ответ. На отрицательный — тоже. Но, как известно, молчание — знак согласия.