Crucify him

Это люди не понимали? Почему они были так жестоки? Почему они не протянут руку тому, кто спасал их? Распять его. Зачем? Что он им сделал? Они видят, что он страдает. Почему же они не помогут? Они сами осудили своего Бога на смерть. Позорную и мучительную смерть. Люди смеются, когда он падает. Неужто эти те же, которые говорили, что готовы пойти с ним куда угодно? Неужели это они смотрят, как кровь заливает ему лицо, как он спотыкается и падает, а подниматься уже нет сил? Стражник поднял Иешуа с острых камней и пощечиной привел в сознание. Осталось еще немного. Подняться на холм. Что будет дальше, лучше не думать. Люди стояли у подножья. И никто не пришел на помощь. Дойдя до вершины, Иешуа вновь упал. На этот раз его подняли лишь тогда, когда установили кресты. Его привязали; веревки стянули так крепко, что руки и ноги Иешуа побелели. Все люди ведь добрые. Почему же? Они видят все это, они же знают — не убий… Быть может, они не понимают, что и они, не вмешиваясь в казнь, убивают его? Все смешалось в один неясный гул. В последний момент Иешуа успел подумать, как же жарко солдатам. Бедняги, есть ли у них вода? А эти несчастные разбойники по обе стороны от него? Им же еще хуже!..  — Остановите это безумие! Громкий голос заглушил гул толпы. Философ услышал его в полуобмороке и поднял голову. Он не помнил, где слышал этот голос. Он попытался открыть глаза, но смог увидеть лишь расплывчатые пятна. Ресницы слиплись из-за засохшей крови. Голос этот был последним звуком, что услышал Иешуа. В следующее же мгновение он перестал видеть, слышать и чувствовать. Ему показалось, что веревки ослабли, и он падает, и кто-то ловит его…  — Пить… Пожалуйста… — невнятно прошептал в бреду проповедник, почти не разжимая губ. Ответа он не услышал. Лишь на третий день Иешуа открыл глаза. Темно. Совсем темно. И тихо. Только где-то еле слышно щебетала ночная птица. «И… все? Все кончилось?» Когда глаза привыкли к темноте, философ увидел незнакомую комнату. Но пол падал лунный свет, льющийся из окна. Лунная дорожка. А рядом кто-то сидел. Человек смотрел в окно и дуал о чем-то своем. Одной рукой он гладил собаку, положившую голову ему на колени.  — Игемон? — хрипло и тихо позвал Иешуа. Понтий Пилат посмотрел на проповедника и прошептал:  — Очнулся…  — Добрый человек… — вздохнул философ. Он знал, что теперь так его называть можно. Потому что среди всей этой кричащей толпы был человек, который был добрее многих других. Что бы он сам ни говорил.