Легкий почерк

Горячие искры вспыхивают и угасают, едва отлетев. Геральт прищуривает глаза. Хмель берет свое, хоть и понемногу, и это чертовски приятно. Немного легче на душе. Чуть проще на сердце. Геральт делает глоток, и алкоголь льется долго и терпко. У костра жарко. От костра жарко. Пьяные крики, и смех, и вздохи. Слова. Кажется, он был не один — Геральт запоздало оглядывается, но никого не находит рядом. Не удивительно. Эта ночь не для того, чтобы просто сидеть у огня. Воздух сладок. И свеж. Должен быть; май. Геральту слышится запах яблок, но им неоткуда взяться. Пение и ветер сливаются на секунду в одну ноту, в три, мелодия, и холод на мгновение пробирается в сердце, хотя, казалось бы, чего бы там. Геральт вскидывается всем телом, но тут же понимает, что ослышался. Досадуя на самого себя, он снова пьет, не жалея: всего лишь морок, и слава Богу. Или богам, сколько их есть там. Не крыжовник. И не сирень. Яблоки и подсолнух; не было сделки с джином, как не было и договора, подписанного на крови, но каждый раз, когда он был рядом, Геральт забывал обо всем этом. Опасность оказалась сильнее притяжения. Страх и смерть — любви. Чего ему не хватало. Нет, Геральту не скучно и не одиноко. Ему как всегда. Немного хорошо. Немного не очень. Не плохо — еда есть, есть выпивка, в карманах не пусто, но и не густо. Абсолютно одинаково, как всегда, и Геральт терзает кусок мяса и провожает взглядом в сумерке обнаженные тела. Чуть больше, дальше — и будет все равно, с кем и как. Это даже не предвкушение. Она могла заставить волноваться. А тот — беситься. И выходить из себя. Сопереживать, не соглашаться, вспоминать, что такое справедливость — чтобы тут же забыть об этом, потому что не твое дело, Геральт. Спасибо за помощь. За спиной раздается смешок. Ведьмачий слух улавливает звук — безошибочный звук, с которым зубы впиваются в хрустящие бока. Значит, не послышалось; Геральт заставляет себя не отрывать глаз от костра, хотя те слезятся — кто угодно мог бы жрать яблоко за его спиной сейчас, но Геральт первым назвал бы себя идиотом, позволь он себе думать, что рядом — другой. — Геральт, — вполголоса зовет Гюнтер, а в голове Геральта прорисовано все, от скрещенных на груди рук до лукавого прищура. Откатиться, вытянуть меч, сложить пальцы. Херня. Против этого — херня. Привычка сражаться, чтобы проиграть сразу. Геральт взбалтывает бутылку, равнодушно оценивая осадок, а Гюнтер подходит ближе и встает у огня. Немного сбоку — так, чтобы не видно лица, только ноги; сапоги и голени в дурацких штанах. Нет, Геральт не собирается драться. Или общаться. Он отбрасывает бутылку от себя, берет следующую — пробка ломается в его руках — и пьет, хоть крошки и скрипят в зубах. — Чего надо? — говорит он. Не то, чтобы он планировал смутить своим тоном торговца. Он не пытается и быть любезным, но реакция выходит, как надо, и у Геральта дежа-вю и ощущение сценария. А еще — похмелье, сушняк и регенерация сразу. Есть свои прелести в жизни ведьмака. — Для начала — немного выпивки, — отвечает о’Дим. — Хорошей компании. Беседы. Майская ночь создана для удовольствия. — Пропащей пьянки и блядства, — сообщает Геральт. Ему нет дела до удовольствия о’Дима. Гюнтер посмеивается. Он вынимает из рук Геральта бутылку — какого хера — и делает символический глоток, разделяя сивушные вкус и жар. — Всему свое время. Совершенно голые, пьяные мужчины и женщины сбегаются у костра, беспорядочно целуются, лапают друг друга и поют утратившие силу слова, бывшие заклинаниями. Геральт откидывается на локоть. Гюнтер сидит. Геральт ждет глубокомысленного замечания, но Гюнтер молчит, только пьет и смотрит блестящими глазами в сторону. — Соскучился по людям? — разрушает тишину Геральт. Голос низкий и колкий от выпивки. Геральт не знает, чего ему ждать в этой ситуации, и его это бесит. — Спонтанная искренность - лучшее, что есть в человеческих отношениях. А жизнь торговца накладывает свой... отпечаток, — отвечает Гюнтер. Геральт удерживается от того, чтобы почесать левую сторону лица. Блядство. Там уже вечность, как ничего. Компенсируя предательскую неловкость, он рывком приглаживает уже сбившиеся волосы назад, подтягивается, чтобы вырвать выпивку из чужих рук, и пьет. Гюнтер смотрит. Свет от костра ложится пятнами на его одежду и лицо. — Так что да, Геральт. Я соскучился. Геральт знает, что о’Дим всего лишь отвечает на вопрос, но выражение его глаз, усмешка в уголках, не оставляет сомнений. Курва. Геральт выдерживает взгляд, сохраняет самое нейтральное выражение лица, и это сложнее, чем удерживать угли в руках, потому что Гюнтер препарирует глазами, разворачивая изнутри. Лед змеей проскальзывает в горле и ныряет в легкие. Когда гляделки надоедают, Геральт снова смотрит в костер и снова пьет, терпеливо дожидаясь опьянения. Гюнтер отворачивается. Он поднимается на ноги. Геральт вскидывает голову, но о’Дим уходит куда-то, и Геральт пытается погасить раздражение и досаду, защекотавшие в легких. Очередная пустая бутылка летит в костер, где разлетается вдребезги от жара. Какая ему разница, если о’Дим уйдет? Он не вызывался развлекать демона. Темно-зеленое стекло возникает у виска. Геральт выкидывает голову, и О’Дим улыбается. — Собираешься отравить меня? — интересуется ведьмак, отодвигаясь. — Разумеется, Геральт, — О’Дим обходит его сзади, как назло, заставляя снова двигаться, и Геральт с неудовольствием возвращается обратно. — Жаль, что у тебя иммунитет к ядам. Гюнтер садится. Чуть поодаль слева, и снова протягивает бутылку. Вторая у него в руках. Геральт бросает взгляд, но принимает непрошеный дар и с силой вытягивает пробку. Сейчас, он хотя бы не один — опять. От запаха дыхание спирает: Геральт делает глоток, скорее напоказ: смотри, я не боюсь тебя, но пойло что надо. Алкоголь прокатывается по горлу, бьет в затылок, растворяясь, и Геральт напивается. Маска сдержанности разламывается по кускам. Гюнтер сидит расслабленно рядом. Он что-то говорит, о чем-то рассказывает, постоянно завлекая в разговор ведьмака: о’Дим умеет не только говорить, но и слушать. Геральт невольно вспоминает Региса, и их последнюю встречу, пьянку на кладбище до утра. Воспоминания яркие. С алхимиком всегда было хорошо. Геральт улыбается, неровно и кривовато, но с его лицом это не важно. Он и не знал, что ему может быть еще с кем-то так же приятно. Внезапно доходит, что о’Дим замолчал, и уже немало времени как: Геральт поворачивает голову, отчего мир на мгновение размазывается по краям, и попадает в паутину взгляда. О’Дим смотрит… с интересом. — Что? — резковато говорит ведьмак. Ограниченность эмоций позволяет быть спокойным. Он не девица, чтобы краснеть в смущении. О’Дим ведет рукой, отказываясь от каких-либо претензий. — Похоже, тебе это по душе, — замечает он, указывая на него. Геральт провожает его взгляд и приподнимает бутылку. — Пойло как пойло, — говорит он. О’Дим кивает. — Тоже верно. Признаться, — продолжает он, разглядывая настойку на свет. — Я боялся, что его разучились делать. Я был не прав. На последних словах его голос странным образом становится ниже. Геральт пожимает плечами. Ему не с чем сравнивать. Он все-таки трет подбородок рукой, растирая щетину, и на ощупь лицо ощущается совершенно деревянным. Прикосновение подрывает волну искр под кожей и в руках: Геральт смеется, и о’Дим улыбается в ответ. Он снова говорит, на этот раз его голос совсем другой; Геральт едва понимает, но ему и все равно — по крайней мере, Геральт так хочет считать. Он равнодушно кивает, смотрит в костер, уходит в свои мысли и только вечность спустя осознает, что не может отвести взгляд. Или пошевелиться. Или сказать — когда хочет сказать что-то о’Диму. Ни одного четкого звука не доносится до слуха. О’Дим говорит и говорит, повторяет слова, и стук сердца Геральта, его дыхание, движения век — все подчинено этому ритму. Страх. О’Дим где-то там, на своем месте, и одновременно в его голове. Сознание слоится. Геральт чувствует себя на крючке. Он чувствует страх, и презрение к себе, но о’Дим замолкает и делает глоток, и Геральт вдыхает так, будто не дышал неделю. Звуки возвращаются. Огонь становится ярче. Демон отводит бутылку от губ, а Геральт почти падает, в последний момент подставив руку на землю. — Хватит, — хрипит он и трясет головой, избавляясь от наваждения. — Прекрати. О’Дим посмеивается. Смех сливается с шелестящей листвой. — Ты не слушал меня, Геральт, — говорит он. — Это невежливо. — Пошел нахер, — вполне себе вежливо отвечает Геральт и пытается встать. Он смотрит на о’Дима, прямо на него, и понимает, что видит не дружелюбное лицо торговца-путешественника, а демона. И сердце, привыкшее к дряни самого разного уровня пакости, на мгновение останавливается, чтобы гулко ударить вслед. Опасность сильней притяжения. Страх и смерть… — Не так громко, Геральт, — просит о’Дим. — Ты заставляешь меня краснеть. Геральт приходит в бешенство и с силой толкает себя от земли. — Убирайся, — рычит он. От выпитого качает. Он с силой зажмуривается и сжимает виски; Гюнтер в момент оказывается рядом. — Геральт, — зовет он. Его ладони ложатся на лицо Геральта. Он приподнимает его подбородок, надавливает на скулы и челюсти и повторяет. — Геральт. Ведьмак не думает — принципиально, чтобы не давать повода. Кровь становится вязкой и жгучей — его кровь. Пальцы о’Дима в волосах. Не холенные руки Йен и их цепкая сладость, не лапы готового перегрызть горла чудища, но Геральт все равно чувствует это — страх и смерть. Опасность. Обещание удовольствия. А еще молчание людей и треск костра, замершего на вечность. — Выебываешься, — выдыхает Геральт и открывает глаза. О’Дим улыбается скверной улыбкой, и неподвижный свет расчеркивает его лицо на ночь и день. — Все для тебя, Геральт, — говорит он и наклоняется ближе. Геральт выдыхает и приоткрывает рот. Зубы о’Дима холодные и острые, но демон и не пытается их спрятать, а Геральт заворожен и пьян и хочет, чтобы обращать внимание на привкус крови на языке. Его дыхание отражается от кожи о’Дима, как от зеркальной поверхности; он с силой сдавливает запястья демона и подается вперед, отвоевывая преимущество себе. О’Дим на мгновение отрывается и вглядывается. Геральт яростно смотрит в ответ. Нужда. Потребность. Когда-то, всего один раз, Гюнтер прочел это, и понял верно. И теперь, со всеми мыслимыми изменениями в организме, Геральт теперь был проклят дважды: потому, что был ведьмаком, ошибкой природы - и потому что демон, может быть, самый опасный из всех, захотел его себе. Гюнтер тянет его за волосы. Геральт сопротивляется, не может не, но запрокидывает голову назад. Демон ничего не делает, только смотрит, но Геральт чувствует его взгляд на своей шее и догадывается, представляет, как представляет о’Дим. Податливость кожи. Хрупкость вен. Ток крови. Он чувствует холод в сплетении — и пьяное возбуждение, такое сильное, что мышцы сводит, поэтому Геральт с силой давит на чужие плечи и заставляет о’Дима опуститься вниз, против боли в стянутых волосах подаваясь вперед, целуя до онемения. В голове шумит от выпитого. Он отстраняется только для того, чтобы стянуть одежду. Чувствует пощипывание от заживающей кожи, прохладу воздуха, застывшего вокруг них и взгляд о’Дима на себе. Торговец не спешит раздеваться, и на недовольный жест — пошевелись — улыбается, как он один умеет. Подачка, для Белого Волка. Геральт не особенно церемонится. Он вытряхивает его из одежды нетерпеливо и быстро, да и кусается, как упырь, но он уже не может контролировать это. Не может прекратить этого буйного, безумного сердцебиения, от которого дыхание с трудом дается. Он хочет больше, для себя, себе — наконец-то себе - но в тот самый момент, когда он решается уже придавить демона к земле, рука о’Дима оказывается на его шее, и Геральт задыхается, когда оказывается спиной на траве. Вальяжный и мягкотелый на вид о’Дим сильнее всех, кого Геральт кого-либо знал. Демон нависает над ним, зарываясь носом в белые волосы, прикусывает кромку ушей и сдавливает руки Геральта в своей. — Так что да, Геральт, — отрывками из прошлого говорит он, и Геральт пытается вспомнить. — Я соскучился по тебе. Геральт рычит что-то нецензурное и бьет по земле. Он ударил бы и о’Дима, но, почему-то, не делает этого; он приподнимается, чтобы встать и опрокинуть его на землю, вынуть душу, если она у него есть — лишь бы избавить себя от внезапной тоски, сжавшей сердце. Когда же он избавится от этого, наконец, перестанет наступать на те же грабли? Радоваться тому, что нужен кому-то? Он пытается разозлиться — в конце концов, что это, как не красноречивые уловки о’Дима, привыкшего играть словами и людьми, но Гюнтер смеется и кончиком носа проводит по щеке. И этот деликатный, слишком близкий жест выводит Геральта из себя. Ему почти удается подняться, чтобы от души врезать заигравшемуся демону по морде, но в следующий же момент он уже валяется на песке, подставляет под лоб ладонь, чтобы не расцарапать лицо, и ахает, когда кожа на его плече трещит от укуса. Она расходится и лопается, но ведьмаку нет дела до очередной ссадины. Его колотит от возбуждения. Ладони о’Дима, холодные до ожогов, скользят по спине и оставляют под собой следы; Геральт встряхивается. Он то пытается прийти в себя и протрезветь, чтобы запомнить, вцепиться в ощущения, которые придется забыть, то падает на землю, теряясь в дурмане, виной которому лишь отчасти — алкоголь. Он не хочет, чтобы все закончилось как можно скорей. Но и давать демону повод для издевки тоже не хочет. Но возразить ему нечем, нечем парировать абсолютное бесстыдство и разъедающий яд, который у него сейчас вместо крови. — Гюнтер, блядь, — выдыхает он, когда ноги уже дрожат и расходятся в стороны от предательской слабости возбуждения. — Тебя научить, как вста…? Он бы испытывал презрение к себе, к своей готовности простелиться, к жадности, которая точно не делала чести, но ему все равно сейчас, здесь, как становится все равно каждый раз, когда о’Дим вдруг решал, что Геральт слишком долго один. Даже если он был не один в это время. Поэтому Геральт вздыхает и рычит, кусая пальцы. И выгибается. И не пытается поддаться, точно. — Сколько жертвенности, — посмеивается о’Дим. От его голоса, оказавшегося неожиданно близко, мурашки молниями пробегаются по спине, а волосы на загривке топорщатся, как звериная шерсть. — Супружеский долг, Геральт? — Заткнись, — сквозь зубы выплевывает Геральт и скребет пальцами по земле. Песок забивается под ногти. Геральт вскидывает голову и быстро повторяет, облизывая сухие губы. — Заткнись. Одна из рук о’Дима сдавливает его затылок, сгребая волосы, и Геральт выгибается в мучительной дуге. Он не сдерживает крика. Голос о’Дима холоден. — Нет, Геральт, — Геральт с хрипом выдыхает и пытается облокотиться на землю, но его руки беспомощно повисают в воздухе, не находя опоры. Он перехватывает обоими руками запястье о’Дима, но прекрасно знает, что не способен оставить даже царапины на смуглой коже. — Я буду говорить. А ты будешь слушать, внимательнее, чем когда-либо. Потому что, мой несравненный ведьмак, я не принадлежу тебе. А вот ты… Геральт задыхается от гнева и боли и пытается отстраниться, но пальцы о’Дима оставляют синяки на его бедре. — Ты моя вещь. Геральта тошнит от того, в какой восторг приходит его тело. Может быть, дело все-таки не в моральных принципах, а в опрокинутой сивухе, но он разрывается между необходимостью отвоевать себя, подчинить себе — так привычней — и желания отпустить себя и быть сожранным. В каком-то смысле; Гюнтер улыбается ему в шею, касаясь болезненно вздутой венки, а Геральт ведется и плавится, закатывая глаза от зашкаливающих ощущений. Каждое слово о’Дима — отрава, которая обязательно напомнит о себе. Каждое прикосновение, каждый взгляд — не избавиться, не переломать в себе. Пальцы о’Дима прижигают кожу. Геральт вскидывает бедра, нуждаясь в прикосновении, и слышит тихий вздох совсем близко, вздох, оседающий на шее, на щеке и Геральта скручивает. Зачем он делает это? Что стоит за этой реакцией? Может ли демон чувствовать - так, как делают это они, люди? Геральт лишь на секунду задумается об этом, и его выламывает напрочь, стоит представить. Ладонь Гюнтера соскальзывает на его член. Геральт хватает ртом воздух, выдыхая мольбы пополам с ругательствами. Он задыхается, слепнет от раскаленной белизны перед глазами и вбивается в чужую руку, вбивается, вбивается, позволяя делать с собой все, позволяя все — себе, потому что… Когда он приходит в сознание, он чувствует руки на своей груди — слишком нежные, хрупкие. И смех, искрящийся и чужой. От костра, который близко, снова жарко; красавица толкает его на землю и смеется, растирая его сперму по животу. Дразнит рукой, обхватывая: она садится ему на бедра, целуя пьяно и жарко, а раздолбанный от удовольствия, застигнутый врасплох Геральт не сопротивляется и лишь пытается оглядеться, чтобы найти, обнаружить хоть где-то в очередной раз исчезнувшего демона. Своего демона.